***

Болезненный румянец на щеках; сцепивши руки, слушает с волненьем.
В коротких передышках и зевках почудилось "Хочу уединенья".
Нас слушает, внимательно тая свои переживанья и заботы,
И пением звенит свежей ручья про внутренние радости красоты.

Улыбка, словно радости звено, внезапно и нежданно заявляет:
"Я пью за вас вкуснейшее вино из счастья, и меня ошеломляет,
Что вы так непредвзято веселы, что жизнь вы пьете жадно из ладоней,
Что рушатся преграды и узлы, что Гордий навязал в обиды звоне..."

Испуганные чуточку глаза, вперед стремленье, новости о близких...
И снова у меня бежит слеза, и снова ожидание в записках,
И снова резкий хохот ни к чему, и снова удивление и страхи...
Я подчиняюсь белому клейму, оставшись перед судьями в рубахе.

"А судьи - кто?" - вскричало в голове. "И смеют ли судить меня без правил?"
Я, может быть, в постыдном баловстве забыла, кто мне сердце пробуравил?
Да ну вас всех. Я просто вас люблю; средь вас одну я всё же выделяю,
Ту женщину, которую срамлю и с тем одновременно изумляю.