1. Вроде эпиграфа
Нет долгожданнее доли —
сомкнуты дни, как ладони.
Но обернись ли, моргни —
глядь, разомкнулись они.
Кто нам расскажет о средстве
день сделать долгим, как в детстве?
Чтобы продолжился он —
есть ли какой-то смартфон?
Пусть это явно не ново,
делаю ставку на слово.
Это единственный путь
время замкнуть и сомкнуть.
2. Ультразвук
Сколько визгу! Господи, помилуй:
мечется собака, как щенок,
вся такой охваченная силой,
что хозяйку сбить могла бы с ног.
Десять ей — вполне почтенный возраст,
ан пускает в дело ультразвук.
А вот я сумел бы выдать возглас,
у рассудка вырвавшись из рук?
Всё, что получал от жизни зябкой,
в ранних восклицаньях я исторг,
но вот ты, представшая хозяйкой,
вижу я, способна на восторг.
Много ты даруешь — что с отдачей?
«ЯТЛ» — в ответ я ни гугу.
Ультразвуковой любви собачьей
противопоставить что могу?
Помнится, младенцем я агукал —
в этом, что ли, правильный ответ?
Стих мой, напитайся ультразвуком
самых первых, невозвратных лет!
3. * * *
Да, так любить, как любит наша кровь,
Никто из вас давно не любит…
А. А. Блок
Сусеки все обшарены, однако
в них ничего не сыщешь, кроме крох.
Могла бы мне прочесть твоя собака:
«Да, так любить, как любит наша кровь...»
Со вросшим когтем и потёртой шкурой,
как вьётся эта псина вкруг тебя!
Наперекор действительности хмурой,
она живёт, от всей души любя.
Неловко, видя этакое чудо,
осознавать, что сам так — ни о ком…
Не мучила бы душу мне остуда,
когда бы обернуться мог щенком!
3а. * * *
То же самое, но хореем
Да, так любить, как любит наша кровь,
Никто из вас давно не любит…
А. А. Блок
Закрома обшарены, однако
нечего сыскать там, кроме крох.
Мне могла бы стих прочесть собака:
«Так любить, как любит наша кровь…»
С вросшим когтем и потёртой шкурой,
скачет, вьётся псина вкруг тебя!
Вперекор действительности хмурой,
век живёт, от всей души любя.
Стыдно, видя этакое чудо,
сознавать, что сам так — ни о ком…
Не томила б душу мне остуда,
если б обернуться мог щенком!
4. Заполночь
Представлять устав юлу
из своей дородной тушки,
спит собака на полу,
настораживая ушки.
Паутинка меж трубой
и потёртой занавеской
выдаёт сквозняк любой,
напружиниваясь леской.
На квартал один не сплю
и на кухоньке без света
за бычком бычок давлю
в баночке из-под паштета.
Чёрт ли нас сюда занёс,
где расстелен снег так пышно
и с чертановских берёз
осыпается неслышно?
Эти сомкнутые дни
в боковом застынут зренье –
их, чтоб выжили они,
заточу в стихотворенье.
5. Катарсис
«Банальная концовка, —
мой друг провозгласил. —
О быте строчишь ловко,
на прочее нет сил?
Где здесь прорыв, писака,
за грани, к небесам?»
Я промолчал, однако
прекрасно знал и сам,
что вышел стих обычным —
как дом, в котором я
не грежу пограничным
доменом бытия.
Живу, тихонько старясь,
не накликаю тьму
и даровать катарсис
не жажду никому.
Мне, может, «глупый пингвин»
милее, чем храбрец, —
сидим мы с ним, не пикнем,
ничьих не жжем сердец.
Надмирного не алкал
бесхитростный мой стих,
но в нем витает ангел,
стеснителен и тих.
6. Повтор
Хоть узорчаты стёкла,
рифма «роза» – «мороза»
двести лет как поблёкла,
стёрта прозой навоза.
Дань подобным узорам
да следам у крылечка
будет только повтором,
потому — ни словечка.
Но, коль это обуза,
отправляйся в распадок, —
там, что мякоть арбуза,
воздух стуженый сладок.
В перелеске сосновом,
где клубы;;, а не клу;бы,
не заметишь, как словом
округляются губы:
«Озоруют морозы!
Замерзают озёра!
И узорные розы —
ворожбою для взора!»
7. Пластика
Уймись, пластический хирург!
С твоими чёрствыми глазами
для наших сотворить подруг
что можешь ты в сравненье с нами?
Бесплодных лекарских лекал,
прокрустовых опок унылость
не то, что взгляд наш разыскал, —
тебе такое и не снилось.
Так в чём истоки красоты?
И мир, и время — всё нас лепит,
а вот случайные черты
сотрёт влюблённых жаркий лепет.
8. Глава
Ключ протолкнув в почтовый ящик,
c тобой замкнули мы главу,
в которой много настоящих
чудес узнали наяву.
Благословен, кто в эти сети
нас промыслом своим завлёк!
Что дальше кроется в сюжете,
героям вроде невдомёк.
Соединяя с небесами,
на свет нас кто-то произвёл…
Но, может, авторы — мы сами?
Наш, может, в этом произвол?
Какую же даруют прелесть
спешащие карандаши,
страниц едва приметный шелест,
шуршанье ластика в тиши!
Морозным будущим мы дышим,
что припасла бумаги десть…
Когда-нибудь мы всё напишем,
да вот успеем ли прочесть?
9. Не последняя чашка
Не намоленное место —
невозбранный новодел.
(Где-то: тили-тили тесто! —
колокольчик прозвенел.)
Вид оттаявший несносен —
стеклотара, «тетрапак»…
(Мы гуляем между сосен,
только это — лесопарк.)
Что во времени сломалось?
Скуден выводок секунд.
(Разгулялся ветер малость —
хлопья лица нам секут.)
С новизной вполне освоясь,
мы выходим на балкон.
(Коли трогается поезд,
что ползёт — перрон? вагон?)
Даже если стать на страже,
сутки снова ускользнут.
(Память кружится в коллаже
перепутанных минут.)
В чашке с кофе отражаясь,
под поверхностью дрожу.
(Отчего снедает жалость?
Мигом каждым дорожу.
Но нельзя остановиться –
будет сорвана печать.)
Коль дописана страница,
надо новую начать.
10. Онегинской строфой
Январь двулик, он вяжет время.
Он смотрит разом в два конца.
Он холодит нас, тут же грея,
он рвёт и вновь целит сердца.
Предвосхищая всё, что скажем,
он смех подчас мешает с кашлем;
он, совершая вечный круг,
шлёт встречи, требуя разлук.
В него, как в зеркало, я глянусь:
там радость, нега, снег, тоска,
театр, утрата каблука…
такой проказник этот Янус!
Но я хитрее — и январь
запрячу в слово, как в янтарь.