Поэма-письмо
Голубица моя в ущелии скалы
под кровом утеса! покажи мне
лице твое, дай мне услышать голос твой;
потому что голос твой сладок
и лице твое приятно.
Книга Песни Песней, 2:14
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне.
А. А. Блок
Особенно когда октябрьский ветер…
Дилан Томас
1
Когда дождей октябрьских череда
ночами месит слякотную землю,
души мне голос слышен, и тогда
речам ее задумчиво я внемлю.
О чем они? Да только об одном —
что с ней, с землей, придется нам расстаться,
что жизни нить тончает с каждым днем,
что скрыт в чертах младенца облик старца.
2
Душа навек умчится от меня,
чтоб тьмою стать, я сделаюсь травою —
сверх срока не отпущено ни дня…
И я киваю скорбно головою.
А срок, что дан был, весь прошел средь куч
невесть откуда взявшегося хлама…
«Постой, — я говорю, — а как же ключ
от некогда обещанного храма?»
3
«Ключ есть, но не у каждого в судьбе».
Чуть помолчав, душе я так ответил:
«Недавно душу, близкую тебе,
в глазах девичьих вроде я приметил.
Сама она отсутствует сейчас…
Ты не могла б помочь связаться с нею?»
…Тебя смешит корявый мой рассказ?
Прости, но я иначе не умею.
4
И всем, кто скажет: «Это бред и чушь!» —
отвечу так: «Вы в душу мне не лезьте!
Вас убеждать в родстве небесном душ
не собираюсь!..» Ты сейчас в отъезде,
и я, гоня дурацкий скепсис вон,
и говорю, и верю всей душою,
что, как через мобильный телефон,
мы через души связаны с тобою.
5
Зачем тогда пишу тебе письмо?
Да чувство у меня сейчас такое,
что на бумагу просится само,
помыслить не давая о покое.
Давай, давай! Терзай меня и мучь,
пленительно-томительная нежность
к той, что дала мне взором своим ключ
к двери, за коей — как ее? — безбрежность.
6
Все хлещет дождь. Сижу я над письмом,
которое грозит предстать поэмой,
скриплю своим медлительным умом,
как справиться с древнейшей этой темой.
Тебя я сочинил давным-давно,
в отличие от прочих, не мечтая,
что будет мне когда-то суждено
тебя увидеть, дни свои листая.
7
Наивно ведь! О други! Мужики!
Неужто вы надеетесь на встречу
с плодом воображенья? От тоски
к вам обращусь со следующей речью:
ту, что вам снилась, вам не отыскать,
а отыскали — значит, и не снилась:
воображенье, стало быть, в тисках,
а это, между прочим, тоже милость.
8
Как счастлив тот, кто счастья не искал!
Смешон, кто не искать его не может —
действительности низменный оскал
его раздавит, скомкает и сгложет.
А счетчик — щелк да щелк, Высоцкий пел,
и левые слетали пассажиры —
эй, зайчик, выходи, покуда цел,
эй, зайчики, за дверь, покуда живы!
9
(А дождь в окно скребется, вороват,
сюда ему ворваться не пришлось бы…)
Наверное, я третий вариант —
тебя я повстречать сумел без просьбы.
Я сразу понял: что-то здесь не так.
Откуда мне лицо твое знакомо?
Ты улыбнулась, сделав первый шаг,
и душу вмиг обволокла истома…
10
Да, я не ждал, но понял: это — ты,
та самая, сестра моя, невеста.
Я прозревал знакомые черты,
но где тебя встречал я, неизвестно.
Ты вся была, как солнце из-за туч,
ты рассекла мне ребра нежным взором,
и ощутил я в сердце некий ключ,
давно забыл и думать о котором…
11
Ком в горле помешал сказать: «Люблю», —
а может, лексикон мой чуть построже?
Я справился лишь с первым слогом: «Лю», —
и тотчас пробежал мороз по коже:
ведь это, понимаешь ли, явней
признаний, что давал другим когда-то…
Явился день из многих сотен дней,
и он теперь не просто день, но дата.
12
Однако мне пора умерить речь:
здесь важно с интонации не сбиться.
Чтоб смысл четверостишья уберечь,
не стоит говорливым быть, как птица.
Мне надо подышать и помолчать,
да и словам дать отдых нужно тоже:
коль на словах — молчания печать,
они звучат значительней и тверже.
13
А чуждых слов — боюсь! Они придут
и что-то украдут из нашей тайны.
Молчу, на страже весь, но тут как тут
зудят они, как будто бы случайны.
Боюсь я не молвы — боюсь того,
что сам сказать, как надо, не сумею…
Чтоб пошлость не справляла торжество,
я землю жрать готов — я чист пред нею!
14
Да, землю жрать готов, чтоб чуждых слов
язык мой по возможности чурался.
Пусть это неплохой сулит улов,
но я боюсь предательского галса.
Достаточно вполне мне слов своих,
вот с ними-то и буду кувыркаться!
Дурацкий дождь, что вроде бы затих,
опять в земле задумал ковыряться…
15
Дождь предрассветный зыбок, но не так,
чтоб думалось: струею в нем растаешь.
Неверной ноты ядовитый злак
не вплелся ли в венок, что ты сплетаешь?
Все бродишь, бродишь, словно котофей,
а между тем — огарок догорает…
Так чем же ты порадуешь, Орфей,
с ключом, что пуще нити помогает?
16
В ругательствах я дока — от и до,
но ни черта не знал о Песни Песней.
Я ноты «ля» чурался — нота «до»
казалась мне в устах моих уместней.
Но рык с годами мне осточертел,
устал я быть язвительной особой.
Пусть даже и останусь не у дел,
но только б распроститься мне со злобой!
17
А в этом мне поможешь только ты.
Попробуем? Во-первых, этот голос,
исполненный тепла и доброты, —
уж ты не проклянешь и не приколешь!
А взгляд, что не буравит и не жжет —
врачует, устремляясь прямо в душу!..
(Достоинства подчас наперечет,
но здесь — баланс я с легкостью нарушу…)
18
Хруст яблока. Любимые уста
забрызганы его прохладным соком.
На что картинка вроде бы проста —
ан нет, заставит думать о высоком.
Глаза смеются. Руку протяни —
и невзначай коснись ее запястья…
Вот из чего слагаются они —
мгновения беспримесного счастья!
19
«Подумаешь — дурацкий мадригал!
Небось, душа стать яблочком готова?
Бумагу бы, пожалуй, обрыгал,
с подобным повстречавшись у другого!
Где твой сарказм? Ехидное «хи-хи»?
Ужели вздумал вылепить святую?!
Да это ведь пустышки — не стихи:
ты ж в ангелов палил напропалую!»
20
Смолчу на этот выпад. Есть закон:
быть искренним в искусстве не пристало.
Дистанция нужна, иначе вон,
иначе взашей сгонят с пьедестала!
Но я до пьедесталов не охоч,
я лишь хочу шепнуть тебе на ухо,
что в мире есть такая штука — ночь,
средь прочих — не последняя наука!
21
Когда мне ночь не спится напролет,
приятно представлять тебя мне спящей:
вся разметалась, волосы — вразлет…
И к радости, не лишь для рифмы вящей,
ты одеяло выше головы
натягиваешь, ножки зябнут, жмутся…
Чудесная картина! Но, увы,
мне до нее сейчас не дотянуться.
22
Тоскуется. Небрит я и колюч…
Не я сказал — один американец.
Но мне-то что! Обрел я ныне ключ,
с которым даже в пропасти не канешь!
Холодного стекла касаюсь лбом.
Плевать на все с высоких колоколен!
Теперь мне не понадобится бром —
ведь я и так неслыханно спокоен.
23
Но что мне ключ! Сама ты мне нужна —
живая, в сорок девять килограммов!
А без тебя — какого мне рожна
ключ, подходящий к главному из храмов!
На что мне вся безбрежность без тебя?!
Ведь только ты и есть моя безбрежность,
все остальное — способ не любя
на свете жить, друг другу лишь пригрезясь.
24
Безбрежность без тебя — всего лишь клеть,
где тесно и тоскливо — до измора.
Мне хочется в глаза твои смотреть
(не бойся, не обмолвлюсь про озера!).
Подсолнух твой, всегда тянусь к тебе
и оживаю, если ты поодаль…
За то, чтоб этот лот был по судьбе,
клянусь, полжизни с радостью бы отдал!
25
Мне некогда с тобой поговорить!
Все мимоходом — в лифте, в коридоре…
Не знаю, кто сумел бы воспарить
в раздерганном на части разговоре.
Помех не поминаю лишь тогда
и лишь тогда речам твоим я внемлю,
когда дождей осенних череда
ночами месит слякотную землю…
26
Ничто тогда не заглушает речь,
и я могу сказать про все, что гложет.
Нам надо только душу уберечь,
а уж душа — она всегда поможет.
Ты мне сама становишься душой,
вместилищем любви моей и муки,
а значит, и тебе я не чужой…
Как четко это видится в разлуке!
27
Разлука открывает нам слова,
что были недосказаны при встрече.
Она, быть может, в чем-то и права —
ведь говорить с отсутствующим легче.
Ведь зрение нам часто застит слух,
а потому порой нужна разлука
для длящейся при ней беседе двух,
хоть в ней не произносится ни звука.
28
Послушай-ка, а может, ты молчишь?
А может, я и на фиг-то не сдался?
Ты только раз звонила мне, малыш,
звонка другого так и не дождался…
Но, может, все же был звонок другой?
Жаль, адресами мы не обменялись!
Ох, окажись твой адрес под рукой —
навел бы я эпистолярный глянец!
29
Не спорь, ведь я же знаю — это ты,
библейская сестра моя, невеста!
Когда я прозревал твои черты,
казалось, что душа встает на место.
Да что я вру: душа, душа, душа…
Телесного хочу проникновенья,
чтоб все потомки млели, не дыша,
от этакого чудного мгновенья!
30
Хочу, чтоб ты кричала! Чтобы ты
ногтями плечи мне полосовала!
От половой полночной маеты
подать рукою до лесоповала —
до каторги, иначе говоря!
Хочу тебя — до судорожной дрожи!
Надеждой утешаюсь, что не зря
мне кажется: с тобой мы в чем-то схожи…
31
Хочу сплетений жарких рук и ног —
и чтобы груди, влажные от пота,
со всхлипом разлеплялись… Видит Бог,
что это все — не Черная Суббота!
Хочу скользить по лунному лучу
и раз, и два, и снова — до упаду,
а выпроставшись из тебя, хочу
почувствовать внезапную прохладу…
32
И все-таки… и все-таки — душа.
Послушай, да не надо ничего мне —
живи себе спокойно, не греша,
лишь обо мне когда-нибудь да вспомни.
Я слишком, извини меня, мужик
(в чем извиняться вроде не пристало),
а если одолеет нервный тик,
то и веду себя довольно шало.
33
Не мыслю ни минуты без тебя,
твоих волос и глаз твоих бездонных.
Чтоб быть с тобой, ни капли не скорбя,
примкнуть я мог бы к армии бездомных.
Я вечно б, так сказать, тебя лобзал,
ни удержу не ведая, ни краю…
Но помню фильм, и там герой сказал:
«Я так тебя люблю, что отпускаю».
34
Что поразило — так суметь любить,
чтоб отказаться от любви во благо
ее детей и мужа! Может быть,
диктует нам подобное отвага?
Да нет, любовь, не страсть лишь, но любовь,
когда душа в другую проникает,
и общая по жилам хлещет кровь,
и солнце в зренье поровну сверкает…
35
Я знаю, что ты знаешь, что я вру!
Постой, малыш, гляди сюда, послушай:
пусть даже наша встреча не к добру,
пусть столкновенье глаз — несчастный случай, —
не откажусь. Устал я быть пустым
и громыхать в мешке, как стеклотара.
Не говори, пожалуйста: «Остынь!» —
того лишь и хочу я, что пожара!
36
Пожар как благо надо понимать.
Что есть огня возвышенней и чище?
Об этом лишь я думаю… как знать,
быть может, шанс у нас — один из тыщи.
Но только знай: я тотчас же уйду,
когда пойму, что стал отныне в тягость.
Нет, я не принесу тебе беду
и камнем на дороге не разлягусь!
37
Я не хочу неволить никого.
Я буду ждать — вот это в полной мере,
но ключ мне дан отнюдь не для того,
чтоб цепи замыкать им или двери.
Мой ключ — любовь, которая права,
однако же права качать не любит.
Я выучил давно, как дважды два:
кто спорит, тот верней себя погубит.
38
«Влюбленный ранен, он — неисцелим», —
сказал Хайям, попавши в небо пальцем.
Как раз наоборот: судьбой храним
тот, кто примкнул к восторженным скитальцам.
Лишь он по-настоящему здоров,
а прочие — сомнамбулы, и только.
Не любишь ты? Я к этому готов!
Чем пресно, пусть уж лучше будет горько.
39
Люблю… ну так чего же я хочу?
Хочу, чтоб ты вовек не знала горя,
чтоб своему доверилась ключу —
и зажила, его изгибам вторя.
Не выйдет? Ну так что ж, расклад любой
с тобою разлучить меня не сможет —
вовеки не расстанусь я с тобой,
мой каждый день с тобою будет прожит.
40
Ты пребываешь в сердце у меня —
надеюсь, в нем тебе не слишком тесно.
Тебе сознаюсь, ближних не виня:
была там только мертвенная бездна.
Одна лишь ты рождаешь в нем зарю,
колышешь предрассветные озера…
Я навсегда тебе его дарю —
не откажись, не дай испить позора.
41
Ношу тебя по городу с собой,
в автобусах вожу тебя бесплатно,
бреду с тобой извилистой тропой,
слова любви шепча тебе невнятно…
И что-то говоришь ты мне в ответ!
Слова твои цветным шарам подобны,
однако черных с серыми здесь нет:
они, как кровь твоя, вполне беззлобны…
42
Мне женский опыт, ясно, незнаком,
но помогает дар воображенья,
и я порой ловлю себя на том,
что чувствую в себе твои движенья.
Мне кажется, что ты — мое дитя!
Тебя в себе я всячески лелею,
вынашивая словно бы, хотя
родить на свет, конечно, не сумею…
43
Ты — ключ мой, ключ к загадкам бытия,
и ты сама же — главная загадка!
Дознаюсь ли когда всей правды я?
Не ведаю… но тайна — это сладко!
Есть ключ, но лучше я повременю —
мне нравятся загадки без ответа,
а все понять, до точки, на корню…
По-моему, ужасно скучно это!
44
Меж тем в ночи дождь снова зарядил,
но он беседе нашей не помеха.
Не одинок я, пусть совсем один;
мне не до плача, хоть и не до смеха.
Я расскажу тебе всего себя:
душа родная вряд ли отшатнется
от всех грехов — скорей, она, скорбя,
вздохнет и грустно-грустно улыбнется…
45
Все потому, что ключ ей небом дан,
а значит, и способность к пониманью.
Ей никакой не надобен обман —
и я ее обманом не пораню.
Я вообще забуду про вранье —
вранье не может сделаться спасеньем.
Небесный ключ — спасение мое!
А ключ дождем прикинулся осенним…
46
Когда дождей осенних череда
листвы последней нищие растенья
лишает окончательно, тогда
мне хочется у всех просить прощенья!
Прости меня — за прошлое мое,
прости меня — за все несовершенство
юдоли сей, где только воронье,
раскаркавшись, приветствует пришельца.
47
А Ты, Господь, прости меня за то,
что мне казалось — в чудо я не верю.
Я жизнь сжигал, лил воду в решето —
и без ключа торчал пред стылой дверью.
Но «Л» и «Ю» и есть тот самый ключ
(еще есть «люкс», но это по-латыни),
и от него скользящий светлый луч
врата Твои откроет золотые.
48
Дивану же угрозы ныне нет,
за шкуру остается он спокоен:
пишу письмо я, и от сигарет
в ней новых не появится пробоин.
Не напрягаюсь и не тороплю —
все распустил подбрюшные пружины.
В «ЛЮБЛЮ» нерасторжимы «Л» и «Ю» —
хочу, чтоб стали мы нерасторжимы.
49
А дождь все льет… но мне плевать на дождь!
Плевать на то, что сумрачно и затхло,
на все плевать, когда так жадно ждешь,
чтоб наступило солнечное завтра.
И тяги ни малейшей нет ко сну —
вот так оно бывает в полнолунье.
Закончу, как любили в старину:
сие писалось ночью, накануне…
50
Сие писалось словно бы само —
бродил, курил, извел две пачки чаю…
Итак, сумбура полное письмо,
дыханье затаив, тебе вручаю.
Порвешь его — конечно же, стерплю,
а нет — моей душе добавишь света.
Ну что ж, мой ключ, хоть я не тороплю,
но мне б дожить хотелось до ответа!