Вот гляжу на нее — и немею —
и впиваются ногти в ладонь.
Я не смею, не смею, не смею
подойти к ней, такой молодой.
А ведь прежде я тоже был юным,
в крупных кольцах упругих волос,
только время безжалостным гунном
по империи тела прошлось.
Постаревший, с податливым брюхом
да с подглазьями что пятаки,
соберусь ли когда-нибудь с духом,
чтоб коснуться прохладной руки?
Шевелюра моя поредела,
пульс частит, аденомой грозят...
Наподобие водораздела —
наши годы: ни шагу назад!
Пусть полжизни я к дьяволу пропил,
потешая больных простофиль,
но летучий задумчивый профиль
нежным светом мой день окропил.
Потому я всецело приемлю
то, что видится мне впереди,
то, что лягу в холодную землю,
то, что тесно в смятенной груди.
И какой ни сменял бы десяток,
выпадая в осадок почти,
с этим светом пройду я остаток
отведенного небом пути.