Начало: http://www.stihi.ru/2013/11/09/8650
Тонкий луч солнца прорезал грозовые тучи и осветил крест. Луч надежды...
Белая птица, хлопая крыльями, бросилась в просвет. Слишком страшно, слишком неуютно было ей здесь.
Улетел Юшка... Покинул нас... Навсегда...
Не слышали, не видели люди, зачарованные видением, как исчезло адово племя Нечая. Будто не было их вовсе...
У подножия креста сидел Ангел... Сидел, раскачиваясь, и плакал тихонечко... Сидел, и... седел...
Узнали люди в том Ангеле Глафиру. Когда она успела переправиться с того берега? Видела ли страшную смерть возлюбленного своего, богоданного?
Не осмеливались люди подойти ближе. Не решались сказать ей слова утешения.
Как?! Скажите, как?! Какие подобрать слова?! Как выдохнуть из себя покаянные стоны?!
Ангелы малые появились рядышком – детушки-сиротиночки... Казалось людям, что сама Богородица с учениками оплакивает Сына...
- Лю-ю-ю-ди-и-и! Что же мы на-де-ла-ли, лю-ю-ю-ди-и-и-и!!!
* * *
К читателю:
Стоит ли далее описывать события того страшного дня и горе, кровавой рекой нахлынувшее в Крестовоздвиженское?
Стоит ли пытаться подбирать слова, чтобы выразить ими слёзы и вопли? Нет таких слов в нашем языке... Нет... Только сердце неравнодушное может осознать всё это и высказать...
Вы спросите меня: «Почему ты не погиб в этой резне?! Почему живописуешь эти события?! Кто дал тебе на это право?!»
Искать виноватого среди невиновных – тоже у нас в крови... Не в оправдание себе, скажу... Выскочил на улицу, дабы оказать хоть какую-то помощь и участие. Но был сбит лошадью, и кубарем укатился в заросли крапивы, где провалялся в беспамятстве неизвестное время...
Бог спас?! ...Только Ему одному известно... Только Ему...
Измотанный и изрядно поредевший отряд Топильского вернулся в село после полудня. Считали потери, примерялись к нанесённому ущербу.
После жутких похорон прибыла губернская комиссия. Всё осмотрели, подсчитали, обещали оказать посильную помощь.
Юшку схоронили на холме, упросив, умолив большевистское начальство не убирать крест. Только надпись позорную с креста отодрали...
Кто-то из проверяющих вымолвил тогда, невпопад: «Развели тут Голгофы!»
Так и закрепилось за этим безымянным холмом название... Голгофа...
Будут ли потомки помнить? Или сотрётся это из памяти людской? Трудно сказать...
Новые труды навалились в то лето на односельчан. Десятки изб сгорели дотла. От школы моей остался только фундамент. Всем миром восстанавливали! Трудились даже ночью, при свете костров, сменяя друг друга. Трудились скоро и споро, чтобы к холодам не было в селе ни одной семьи без крова и поддержки.
Делились люди с погорельцами да осиротевшими семьями последним. А как иначе? Не было на Руси такого обычая - хлеб есть втихаря!
Ближе к осени прилетела в село весть: разбили Нечая! Нет его больше! Обозлённые мужики выловили его на болотах и устроили антихристу «размычку». Как? Согнули верёвками две добрые берёзы, привязали Нечая за ноги и отпустили... Собаке – собачья смерть...
На Покров, с поздравлениями, заглянул ко мне друг разлюбезный – фельдшер Иван Трофимович. Как обычно, за чаем мы много говорили о жизни в селе и стране. Вдруг, он предложил:
- Александр Николаевич! Батенька! А почему бы вам не написать про Юшку?
- Помилуйте, Иван Трофимович! Какой из меня писатель? Да, и кому это надобно?
- А вы напишите... Непременно напишите! Вижу, мучает вас многое. Так и выплеснете на бумагу всё накопленное. А она, как известно, всё стерпит. – усмехнулся друг.
- Даже не знаю...
- Кому это надо? – продолжал Иван Трофимович, - Всем надо! Всем! Юшка наш – уникальный экземпляр рода человеческого!
- Да, мало ли таких Юшек по Руси? В каждом селе – свой Юшка, - возразил я.
- Может, и так... Может, и так... Но наш Юшка – особенный! Мы привыкли прятать под одежду, закутывать в происхождение, обременять выдуманными запретами самое ценное, что у нас есть... Нашу душу... А у Юшки она была, как на ладони. Открытая и беззащитная. И всем бы хватило в ней места, коли захотели бы люди в ней поместиться...
- А, читать-то, кто будет? Не до этого сейчас людям. Революция...
- Сейчас не прочитают – потомки оценят. Юшка не просто человек, а Человечище! В нём, как в зеркале, отразилось наше смутное время. И каждый из нас, заглянув в это зеркало, может увидеть, сколько ненужного, наносного и вычурного в нас есть. Мы, как скоморохи, рядимся в свои предрассудки, забывая о том, что мы люди... Прежде всего, люди... Нагими рождённые, и нагими уходящие в мир иной...
Так что... Пишите, батенька, пишите! Считайте, что это ваш долг перед замечательным человеком...
Долго я мучался, ломая перья... Сомневался, рвал и комкал исчерченные листочки... Переписывал заново, надеясь, что этот вариант будет самым лучшим. Снова рвал, снова переписывал...
К Рождеству 1921 года я прочёл окончательный вариант Ивану Трофимовичу. Он долго ходил по комнате, напряжённо думая. Затем обнял меня и сказал: «Молодец! Более ничего не скажу! Мо-ло-дец!»
* * *
Сретение Господне выдалось по-весеннему тёплым. Солнце смеялось в бездонно-синем небе, лаская землю первой оттепелью. Сосульки тянулись с крыш и весело звенели каплями, ошарашивая воробьёв, которые пытались купаться в маленьких лужицах, толкаясь и переговариваясь на своём, воробьином языке.
Глафира сидела на табурете, вынесенном из избы, и смотрела на своих ребятишек, которые дружно разгребали кучу привезённых дров, складывая их в добрую поленицу.
«Муравьишки, да и только!» - умилялась женщина, поглаживая изрядно выросший живот. Вдруг, охнула... Замерла, чувствуя, как толкается дитяти, напоминая о себе:
- Тише, Ильюшенька, тише... Что же ты мамке больно делаешь? Ишь, как ножку-то выпираешь...Вот она... Вот она... Ма-а-а-хонькая... А это что? Кулачок? Не грозись! Не грозись! Рановато тебе... На волю-то... Погодь, родимый, погодь... То-то бы, папка порадовался...
Жизнь продолжается!!!
(23 декабря 2013 г. 12.00.)