.
Эпиграф:
http://zaycev.net/online/9664/966429.shtml
Олег Митяев. «Светлое Прошлое»
<…> Наш пароходик отходит в светлое прошлое,
В лето с рубашками в клетку, в наивность речей,
В песни забытые, И В ОЖИДАНЬЕ ХОРОШЕГО <да! — именно так тогда БЫЛО>,
В шелест плащей из болоньи и прочих вещей…
В прошедшее, знакомое
Туда, где февраль — и прозрачен, и свеж.
Там в сумерках ОКНО МОЁ
ОТ РАДОСТИ СВЕТИТСЯ И ОТ НАДЕЖД.
Нас не пугают давно никакие метели,
Но и не греет огней разноцветная слизь...
Ну, созвонились, как водится, ну, посидели.
Кто-то напился, и заполночь все разошлись
<...на излёте того времени, на «старых дрожжах», когда «собраться и посидеть»
оставалось ещё естественным и само собой разумеющимся, но песен уже не пели
и говорить постепенно становилось не о чем, или просто больше уже не говорилось>…
Наш пароходик отходит в светлое прошлое,
Не без волнений отходит и не без труда —
Не потому, что так хочется нам невозможного,
ПРОСТО НЕ ХОЧЕТСЯ БОЛЬШЕ УЖЕ НИКУДА:
Ни из окна, где свет погас,
Ни в скит, ни в страну, где получше живут, —
В обратный путь — туда, где нас
По-прежнему помнят, жалеют и ждут <…>
Один мой собеседник по рецензионной переписке написал мне в полемике: "Времена и люди всегда одинаковы по одной простой причине — социальные проблемы не меняются.)) Отцы и дети, семья, жильё и т.д."
На самом деле, это — тоже одно из навязанных накрепко «мнений» сего времени, родства не помнящего и не желающего ничего помнить и знать. Сами обстоятельства времени, которое я-то, как раз, помню со всей отчётливостью, в котором я родилась, готовилась жить и из которого не хочу переходить в позорное для этой страны нынешнее, даже если жизнь — цена отказа от такого перехода, — сами обстоятельства того времени были, конечно, иными, что влекло за собой в целом совсем другое мироощущение, другую мораль, другое отношение ко всему, что окружало и всему, что происходило внутри (кого и чего угодно).
То, что тогда господствовало (или просто преобладало) в обществе, что казалось само собой разумеющимся и вечным, а потому даже в голову никому не пришло, что всё это необходимо СОХРАНЯТЬ и защищать, — было разрушено под шумок тем легче и неожиданнее, ведь никто почти в стране не собирался идти за Горбачёвым в капитализм, — заранее продуманное на Западе последовательное, ступенчатое враньё было изначально построено на лозунгах «больше социализма!» («социализм с человеческим лицом!»), — хотя ведь Андропов предупреждал об опасности идеи «улучшения социализма», уже тогда подкинутой Западом в совершенно конкретных и совсем других целях, отличных от продекларированных, — см. «Избранные статьи и речи» Ю. В. Андропова, — и пр.
Тогда, как само собой разумеется, в СССР было бесплатное всеобщее образование высочайшего качества, направленное именно на развитие ЛИЧНОСТИ и на самореализацию каждого (при всём социалистическом базовом коллективизме ), была хорошая и даже знаменитая бесплатная медицина, было отсутствие безработицы (лакомое место потерять оказывалось реальным, но остаться без средств к существованию — невозможно в принципе). Невозможно было и оказаться на улице совсем без того или иного жилья (и я не помню, чтобы от существующего жилья сам кто-нибудь бегал в том или ином ужасе, хотя, как теперь это видится, напрасно, поскольку щупальца спрута отыскивали щели уже тогда, просто ничто подобное ещё совсем не могло прийти в голову, не укладывалось в ней, и люди иногда терялись в попытках объяснить себе уже мелькавшие, странные и мрачные явления действительности — с позиции «трезвомыслия», что часто продолжается и теперь). А идеологическая пропаганда (не обработка сознания, не промывание мозгов, не квалифицированное внушение сродни гипнотическому, а обычная пропаганда) была направлена на то, что в большой стране мы живём большим коллективом, где естественно служение общему делу (каждого — на своём поприще, в своей нише, в своей собственной семье, которая в принципе уважалась, защищалась и предполагала высокую, вполне традиционную мораль), а при этом — служение ОБЩЕМУ делу даже не только страны, а шире — человечества), где естественны взаимовыручка, взаимная ответственность, небезразличие ко всем или очень ко многим, кто живёт и в этой ТВОЕЙ огромной семье — стране. Так обычно не говорили, избегая «социалистической наивности», но так думали и поступали просто потому, что именно это было просто жизнью.
Я сейчас не говорю, что правильно, что не правильно, где на поверку оказывалась правда, а где — не совсем, что имело какие издержки (учитывая ещё и то, что уже тогда по нарастающей потихоньку и просчитано опутывал или стремился опутать почти всё своими щупальцами грязный и смердящий спрут нынешнего, сегодняшнего нашего (по американской указке) «бытия», тогда ещё являвшегося будущим, но почти никто ещё не сомневался хотя бы в глубине души, что будущее впереди — только светлое, — потому на перестройку и купились так радостно, ничего в эйфории не разглядев). Сейчас я говорю только о том, одинаковы ли времена и живущие в них люди (люди — в кавычках или без). Так вот, тогда реально была создана возможность не считать собственную семью средоточием всей собственной жизни и всех собственных усилий, — за каждую семью отвечал или должен был отвечать не только сам человек, но и всё тогдашнее общество в целом. Задачей считалось создание человеческих условий жизни и самореализации не только для себя и своих, а ВСЕХ. Что и как оказывалось в реальности — вопрос другой, но отказаться от заботы о своей семье, своих близких, своих друзьях (кстати! — тогда они ещё бывали, честное слово!) никто не призывал и никто не собирался, а при этом — сосредоточенность только на себе, своём доме и своей семье в ущерб остальной жизни (которая БЫЛА, и какая!), — такая сосредоточенность называлась шкурничеством, такие люди ДЕЙСТВИТЕЛЬНО презирались как выжиги, было ли то презрение открытым или молчаливым. (А я помню именно некий МОМЕНТ, когда всё быстро становилось ВДРУГ перевёрнутым с ног на голову, и недавние бесспорные и естественные, казалось, ценности, оказались директивно и СВЕРХУ (в основном, через ТВ и пр.) заменены на противоположные, — но сделано всё было настолько «ненавязчиво», что никто умудрился ничего не заметить, — как будто у человеческих масс изменился «собственный взгляд на вещи»... Кстати, произошло это, кажется, уже после 2000 года, несмотря на всё предыдущее.)
Даже в среде нараставшей под конец социализма фарцовки (кстати, ещё не известны, не названы подлинные механизмы и этих, более ранних перемен), во всяком случае, в среде работников торговли, уже живших по принципу «ты — мне, я — тебе», очень многое делалось под лозунгом заботы о людях, — иначе было просто НЕЛЬЗЯ, иначе появлялась опасность (а это ОЩУЩАЛОСЬ как опасность) в глазах окружающих, да и в своих собственных, попасть в разряд аморальных личностей. Вполне нормально, например, было услышать где-нибудь в автобусе разговор хорошо одетых мужа и жены: «Надо помнить добро. А ты забыл Якова Петровича. Не забывай, как он тебе справку выбил, в очередь на новый гарнитур пристроил, путёвку в санаторий вообще вне очереди обеспечил. Что тебе, трудно послать ему ящичек фруктов? Просто так, чтобы помнить добро». Но это уже — «период полураспада». А вообще, например, показателен эпизод из «Места встречи изменить нельзя», где, после нападения бандита на их товарищей, Жеглов припечатывает струсившего Петюню Соловьёва (трусость которого привела к тяжёлому ранению напарника), а тот кричит: «Да, да, подумал! Я и о домике с кабанчиком подумал, и о детишках своих тоже подумал! Ты, что ли, растить их будешь, ты их в люди выведешь?! » — ТОГДА (ведь столько людей бесстрашно шло на гибель на фронте, столько детей осталось сиротами, и круглыми, и без отцов) правота Жеглова воспринималась практически безоговорочно, а к Петюне возникала брезгливость. Безотносительно к самим идеологическим конструкциям социализма, время и люди были ДРУГИМИ.
Мой папа, например, служивший в армии во время ареста Берии (1953 г.), отвечая на мой вопрос, утверждал, что никакой дедовщины тогда не было и вообще не могло быть, и совсем не потому, что «при Сталине был порядок», а просто потому, что людям ничего подобного вообще не приходило в голову, — в человеческие отношения того времени это не укладывалось никак. От себя добавлю, что дедовщина в армии стала появляться спустя некоторое время после того, как большое число обычных людей при Сталине пересидело в лагерях, воспринимая законы уголовного мира, а потом, выйдя из лагерей, принесло их и в повседневную жизнь. Происхождение армейской дедовщины — уголовное, лагерное, а не какое-либо иное.
Интересно и то, что при былой открытости, массовом взаимном дружелюбии, само собой разумевшейся взаимовыручке хотя бы в мелочах, готовности кстати, к самопожертвованию и к подвигу, верующими люди в массе своей ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не были. Не как теперь говорится, что «атеист тоже ВЕРИТ, но верит не в бога, а в то, что бога нет», — не так, — этого вопроса просто не появлялось в повседневной жизни большинства. В моём кругу, большом — за исключением, например, девочки-соседки, баптистки (кстати, тот недолгий, но всё же некоторый опыт как раз не располагал к вере, от которой хотелось как раз шарахнуться, как от чего-то мрачного и искусственного, — потом обе те сестры вышли замуж в Финляндию, и не случайно, а заранее поставив перед собой именно такую цель, которой упорно добивались, и пр.), — кроме этого исключения, я вообще не помню обсуждений между собой религиозных тем, — головы были заняты чем-то совершенно другим. Теперь же, в нынешней шакальей стае, все, куда ни плюнь — верующие... И в том «атеистическом» (а в действительности, просто другими делами занятом) обществе заметно высокой была мораль, в основном благородными или хоть как-то облагороженными были межполовые отношения, а если и «что-то творилось» вне «общепринятых норм» (куда уж денешься), то, по крайней мере, оно не выставлялось напоказ, и лояльные приятели в таких случаях «понимающе помалкивали» (по-другому просто, опять же, не представляли себе). А теперь, когда всё проросло и пропиталось межполовой мерзостью, в бога верят практически все, только что в этой мерзости извозившиеся и собирающиеся туда ещё и ещё в ближайшее время...
Если мне кто-нибудь скажет, что я описываю идеал того времени, не совпадающий с действительностью, то я отвечу, что, во-первых, совпадал он с ней гораздо чаще и больше, чем можно представить себе сегодня, когда из того времени изо всех углов теперь вытащена вся грязь, выложена напоказ и представлена как «единственная правда», что продолжается и поныне для перечёркивания ОТНЯТОГО прошлого и оправдания скопом вообще всего, что происходит теперь. А во-вторых, некий человеческий идеал тогда действительно БЫЛ, и именно таким, и к нему СТРЕМИЛИСЬ, «даже если не прямо сейчас, то когда-нибудь», и являлся он вполне всеобщим, хотя и не сформулированным ввиду неприятия навязших тогда в зубах социалистических штампов, — идеал существовал в подкорке даже независимо от его реальной осуществимости. Но я уже как-то писала, что когда человечество начинает стремиться только к реально достижимым целям, т.е. когда им полностью овладевает прагматизм, то, уже не говоря о наступающей непролазной скуке жизни, которую тянет преодолевать не самыми адекватными способами, человечество вообще постепенно перестаёт быть таковым, и начинается труднопреодолимая деградация (если речь идёт об отдельной цивилизации, то это вполне может оказаться её концом).
Вполне здоровая (как это ясно особенно теперь) ситуация внутри страны заключалась тогда в реальном отсутствии манипуляции сознанием на государственном уровне (я не говорю о тонкой пропаганде и тонком убеждении, с которыми, кстати, было как раз плоховато, а об ОТСУТСТВИИ именно манипуляции и окольных внушений), — в этом проявлялось стихийное уважение к человеку, к его природной сущности. Если не говорить о щупальцах спрута, то в реальности того времени исключалась ситуация непонимания того, что происходит: всегда было, куда обратиться с вопросом, и на межчеловеческом уровне, и на официальном, и всегда можно было рассчитывать на конкретный, исчерпывающий ответ (если надо — включая дополнительные вопросы-ответы, т.е. беседу). Отсюда можно было строить свои дальнейшие действия и дальнейшую жизнь, основываясь либо на согласии и приятии, либо на сопротивлении и протесте, либо на поиске альтернативных и оригинальных решений. При этом иногда тебе, конечно, врали, равно как врал и ты (из этого тоже состоит реальная жизнь), но это ещё не было технологией приведения тебя к решению, заведомо выбранному для тебя твоими оппонентами в обход твоих собственных интересов, предпочтений, желаний, «осознанных необходимостей» и даже твоей возможности заметить, что ты вообще перенаправлен на какой-то другой путь. Сегодня вот эта межчеловеческая ПАТОЛОГИЯ (равно как и в отношениях между человеком и государством) обретает буквально статус нормы (!!!), что само по себе происходит на уровне внушения в обход действительных возможных добровольных решений, как индивидов, так и их групп. Проще говоря, тогда человека считали человеком, теперь же ему отказано в праве и в самой возможности человеком быть и полноценно чувствовать себя таковым. Тем легче он перестаёт им быть. Выражаясь в христианских терминах, нынешнюю транснациональную элиту и всех её подопечных любого уровня, распоряжающихся другими по их произволу, обуял самый страшный грех, мать всех грехов — гордыня. Они не только поставили себя априори выше всех, себе подобных (самовольно и часто тайно решая, что надо другим людям в ИХ СОБСТВЕННОЙ жизни, а что нет, или просто плюя на их потребности с высокой колокольни и манипулируя ими исключительно в собственных интересах, разве лишь, избегая их бунта и освободительной борьбы), но они, «элита», подобно одному известному падшему ангелу (т.е. дьяволу), решили создать этот мир лучше, чем предусмотрено божией волей, уверенные, что у них это действительно получится. Причём делается это не с помощью «честного» открытого насилия, которому можно сопротивляться или хотя бы против него протестовать, — хотя бы понимать, опять же, что происходит, — но делается это тайно, от лица бога и дьявола. С материалистической точки зрения они сочли себя выше и умнее, мудрее законов природы и законов вселенной, хотя уже пора бы понять, чем заканчиваются подобные эксперименты, особенно с размахом гигантомании (с глобальными претензиями). Но «после нас — хоть потоп». Впрочем, они всё поймут, только сначала миллионам других, равноценных им существ это будет стоить их единственной и невозвратимой жизни — как самой жизни, так и её содержания, смысла… Такое же отношение ко всему внушается и рядовым исполнителям, поощряется у них, даже когда они в сотни раз примитивнее тех, кем пытаются манипулировать (но это и удобнее для «заказчиков», поскольку сложный человек неоднократно задумается, а фашистское общество всегда как раз и стремилось к достаточной примитивности своих адептов, чтобы они действовали решительно и не размышляя). Это — уже отдельная большая тема, неоднократно отражённая в других работах.
Говорить следующее очень трудно потому, что «народ», скорее всего, этого не поймёт, а «правящая элита», скорее всего, понимает, но признаться в таком понимании для неё означает признаться в более или менее чудовищном преступлении, — она этого не сделает… Но всё же.
Лично у меня причина катастрофы кроется не в бродягах или «приличных гражданах» (или их удалённости), — в сегодняшнем мире НЕТ таких категорий, социальных слоёв или группировок, в которые мне хотелось бы войти, где хотелось бы существовать, — или я с ними не знакома. Это на самом деле так. И тому есть причины, вполне определённые.
Я уже писала, что почти никто не заметил собственной смены общечеловеческих ценностей, произведённой сверху. Действительно, почти никто ничего не заметил, никто даже не уловил собственной развёрнутости вдруг на 180 градусов, никто даже не попытался задаться вопросом, КОМУ И ЗАЧЕМ на самом деле всё это надо. Особенно, если говорить не о «нежной поросли» (говорю, конечно, с сарказмом), а о тех, кто застал ДРУГОЕ время, кто успел с пылом душевным исповедовать ТЕ принципы жизни и кто даже не заметил, что теперь они заменены на противоположные… То есть, если говорить не о тех, кого по-другому программировали изначально, вернее, кого вообще программировали, поскольку ранее, в догитлеровский и «доамериканский» (у нас — догорбачёвский) период, вообще все системы обходились банальной человеческой ложью и откровенной пропагандой, — программированием же всерьёз, открыто и вплотную занялись именно в фашистской Германии, а потом, с учётом «находок», особенно опробованных гитлеровцами, это продолжила развитая американская рекламная индустрия, и — пошло-поехало… То есть, всё это особенно удурчает и выбивает почву из под ног, исключает какую-либо «веру в людей» и возможность восприятия их хоть сколько-нибудь всерьёз — если говорить не о «нежной поросли», которой так никогда и не дали даже просто сформироваться, т.е. не о тех, кто с детства или с младенчества (это наглядно заметно) привык, не осознавая того, существовать по чужой указке, и целыми толпами, хотя не всегда хором и одновременно, делать, тем не менее, одно и то же, а о тех, кто успел пожить в духовно-личностно СВОБОДНОЙ системе, несмотря на возможные тенденции политического тоталитаризма, кто успел «побыть» (при желании) самим собой при любой идеологической ориентированности на любой момент.
А не заметили и не замечают, на самом деле, ещё очень многого. Вместе со сменой ценностей произошло нечто, вроде того, что общественное сознание оказалось канализированным, но не как в старые времена, когда канализированное общественное сознание допускало любые исключения в сознании индивидуумов, а тотально: практически каждый индивидуум оказался мыслящим по определённому заданному каналу. Речь идёт не о том, кто О ЧЁМ думает (хотя и здесь разброс ныне стал удурчающе невелик), а о том, КАК. Когда-то было несомненным и казалось естественным разнообразие логических структур и типов сознания внутри практически любого народа, теперь же принцип мышления каким-то образом стал практически одинаковым. Люди ещё способны думать о разном и приходить к разным выводам (хотя и разнообразие это сузилось до неузнаваемости), но даже такое индивидуальное мышление идёт как будто бы в русле одного заданного канала, пресловутой «чужой колеи» (ещё бы не угробили Высоцкого, успевшего бросить клич: «Выбирайся!»). А сейчас, не видя в окружающей действительности былого разнообразия, не ведя содержательных споров, многие уже и не поймут, о чём это: одни не сталкивались с этим просто никогда (не успели родиться), другие, как ни странно, многое уже просто забыли, переключившись на декларированную ценность насущного. Вот, если в свете этого я скажу, что мне не интересны нынешние мужчины вообще, вне социальных слоёв, то очень многие ИСКРЕННЕ удивятся: «А при чём тут нужность мужчины — женщине, и — сознание? — то, что ей нужно-то — одинаковое!.. Разве что, ты говоришь, наконец, о деньгах…» — Нет, не говорю.
...Недавно один из тех, кто очень нервно относится к моему принципиальному нынешнему женскому одиночеству — другой персонаж, НЕ из описанных — подбежал, когда я курила с одной тёткой у метро после кормёжки, и начал гиперэмоционально доказывать мне («на ровном месте»): «Мы — это те же животные, только говорим. Ведь даже корове нужен бык!!!» — я ему: «Но я-то — не корова», — он: «А это — то же самое! Человек не отличается от животного!!!» — я: «Ну, это — как ты хочешь: хочешь — отличаешься, не хочешь — не отличаешься». (До потасовки не дошло.) Он убежал (на следующую кормёжку или на работу, поскольку был с двойным рекламным плакатом в руках), а тётка шепчет мне, как бы успокаивая: «Да он — контуженный!..» (Это — правда, я в курсе.) Я — ей: «Но можно при желании отличаться и от контуженного животного…»
Но дело не в контузии и не в бродягах. (Те, кто поинтеллигентнее, положим, не обязательно так скажут как он, но ДУМАЮТ — теперь многие…) Иначе бы я всеми силами пыталась отсюда выбраться, как минимум, в плане общения, а там — глядишь, и вынесло бы вообще. Но выбираться-то, не говоря о том, что усиленно не дают, просто действительно некуда. Я ведь не только работала не столь уж давно в петербургском «Музее Музеев», в который в жизни бы не попала, если бы не «Барбисовин», — с улицы там не берут не только в компьютерный отдел, но даже в уборщицы, — работала среди серьёзных программистов, которыми он был зачем-то напичкан (куда уж элитнее!), и это — не помогало ничуть, — но знаю я отнюдь не только это, а насмотрелась и на маминых учёных-физиков — какими они стали вдруг в последнее время, и видела много чего ещё, включая петербургский и московский бизнес, не рыночный, конечно, а офисный, тот же рекламно-полиграфический, и пр., — всё это на протяжении какого-то времени, в «развитии» (в развитии наоборот). Конечно, это (на СЕГОДНЯШНИЙ ДЕНЬ, — теперь я говорю НЕ о прошлом) поинтереснее бродяг, и торговок на рынке, однако, канализированность сознания — как я сказала, удурчает. В каких-то областях они способны мыслить или нестандартно (хотя этого — всё меньше происходит везде), или хотя бы индивидуально, но ситуация в обществе в целом такова, что с кем-то знакомиться (говорю о человеческом общении вообще) не интересно совершенно: кто-то числится «хорошим», кто-то «плохим», кому-то та роль отведена, кому-то — эта, но, в принципе, думают теперь все одинаково и ты абсолютно всё знаешь заранее, и ничего нового тебя не ждёт точно (разве что, теоретически, кто-то может рассказать про какую-нибудь Гонолулу, в которой я не была, — но толку-то мне с этого! — пятнадцать минут провести с новенькой информацией, не нужной, но даже если и нужной, — а ведь когда-то ЖИЗНЬ заключалась совсем не в том)… Не вижу я больше: неординарности, творчества (как раньше это можно было видеть сколько угодно даже у людей из народа, без «художеств»)… Кто-нибудь заметил, что в «обществе» практически БОЛЬШЕ НЕТ ЧУВСТВА ЮМОРА — если иметь в виду не ржач, а остроумие, неординарность жизненного восприятия «на входе и выходе»? А как, спрашивается, можно — не сношаться, а ЛЮБИТЬ — если чувства юмора не осталось ни у того, кого хочешь любить, ни у тебя?.. Это уже не любовь а что-то совсем другое… то, что теперь вокруг и есть. Когда-то говорили: «человек отличается от животного тем, что у человека есть чувство юмора, а у животного — нет». Теперь, к удовлетворению новых хозяев, дожили до того, что его не остаётся и у человека. Теперь «корове нужен бык».
Кстати, здесь и ещё одна причина того, что меня загнали в нынешний «социальный слой» (извиняюсь), и никогда ко мне не подпустят никого из интеллектуальной среды: мозги-то у них, у последних, конечно, часто работают (в основном в рамках заданного канала, но всё же, неизбежно работают), а в общении, требующем более напряжённого мышления, может, чего доброго, действительно проснуться индивидуальное сознание, которое так старательно усыпляют, — думать кто-нибудь начнёт не только о работе (любой), зарплате (доходе) и отдыхе (кайфе), — хозяевам страшно подумать… («Разброс мнений», политических, например, или религиозных-антирелигиозных, во-первых, на характер самого мышления может ещё не влиять совсем, только создавать картину «нормальной жизни», во-вторых, и он, в основном, происходит по различным «шаблонам» (коих имеется определённый набор), а не «вживую»).
…Помнится, старшей отцовской дочке (тоже, кстати, дипломированной, как все его дочки), когда папа был уже почти при смерти, а все они приходили иногда к нему и ко мне «пообщаться», и я говорила ему, что пришли, а он спрашивал раздражённо: «Чего им надо?!» — вот тогда старшей его дочке однажды я, тоже в раздражении, ещё успела сказать, что мне с ней не интересно (а действительно, — уснуть можно, особенно, когда носишься с больным отцом, а тут — пару часов сиди и слушай эту тягомотину пополам с манипуляцией! — да и просто нервно было с ними со всеми), — тогда она у меня спросила: «Ну что мне с тобой, про Макса Фрая проговорить?» — я от неё как-то отвязалась, но для себя самой ответила: «Да ты с новым мужем (потомственным работягой, кстати) уже столько "заграниц " объездила, а даже об этом ни разу не рассказала так, чтобы тебя слушать была охота: во всём мире — одни и те же кабаки и аквапарки, — очень надо мне слушать тебя «про книжки», особенно про Макса Фрая!.. — нашла позорище.» Вот так оно всё и есть (стало). И совсем не только потому, что, как говорит Задорнов, образование в стране теперь — «еговое»…
Ещё момент, упускать который «ввиду трезвомыслия» — элементарно глупо и проигрышно априори. Это — система скрытого управления, и «обществом», и индивидами. Это — не все устаревшие гипнотические прибамбасы и пр., — это то, противостоять чему практически невозможно и что миром — ПРАВИТ. Все эти «хорошие» и «интеллигентные» персонажи, которых мне периодически показывают, и вообще, большинство всего, что вокруг — липа. Если кто-то упорно до сих пор хороший, причём, спокойненько-хороший, а не в противостоянии и борьбе на износ, значит, либо ему дают отыгрывать именно такую роль («всё должно выглядеть естественно», и определённая доля «порядочных людей» для этого необходима), либо он просто ещё не проверен на паршивость новейшими технологиями. Абсолютно ВСЕ, например, кого включают в игру против меня — ВСЕ они меняются «как велено» в кратчайшие сроки, становятся одинаковыми, делают одно и то же, где бы ни находились и какими бы ни были… Даже уже прошли те времена, когда самые порядочные просто выходили из игры... А я — всего лишь частный случай, долго продержавшийся и на примере которого многое заметно, но в действительности — сколько таких?!!
А теперь… Теперь могут начать пародировать даже социализм. Верить этому нельзя, как и ничему: ни одна власть не откажется от фашистской системы — тотального контроля, возможности вторжения в чужое сознание, возможности почти неограниченного управления массами… (Спокойными массы никто не делает, поскольку им может стать скучно, и они начнут РАЗРУШАТЬ уже действительно сами, выйдя из-под контроля. Поэтому массы оставляют неспокойными, а жизнь наполняют тревогой и страхом — терроризмом, глобальным потеплением, бомжами, кстати (часто — искусственно загнанными в это состояние) и пр., — чтобы всем было, чем заняться, против чего возмущаться и "восставать", и чтобы сводилось это именно к тому, что продиктовано, чтобы этим с лёгкостью можно было управлять, и на уровне каждой страны, и в глобальном масштабе. Но это — тема другого произведения:
"Как бы обойти те же грабли?.."
http://www.stihi.ru/2014/05/11/4597 )
А человеческой общественной системы и живых людей с живым сознанием, живого остроумия, живого творчества больше может уже заново и не появиться, — всё кончено. Это не преувеличение.
.