Маргарита Аль, поклонница ретро-новизны, сочиняет стихи как бы в жанре стим-панка – а это, говоря приблизительно, такое ответвление фантастики, где летательные аппараты работают на паровых двигателях (иногда с борта такого неспешного воздушного лайнера может упасть наземь суковатое полено). Новизна таких стихов покрыта вековой патиной, это старинная, апробированная новизна, где заумь (кажущаяся, хотя и желанная) всегда остаётся в границах смысла. Некоторые стихотворения, построенные вроде бы на бесстрастной комбинаторике, незамысловатой зеркальной симметрии, вдруг обнаруживают приметы «нутряной» женской ламентации: рефрены «нет связи / связи нет», «что делать / делать что», обрастая подробностями таких реалий, как сданный (пусть и архив, а не в багаж) чемодан, метель, нелётная погода и оказавшееся ненужным шёлковое платье, дают чисто лирическую картину растерянной женщины, не могущей, скажем, дозвониться до любимого. При этом «архив», в который сдан чемодан (с мыслями и словами), намечает и второй план — отсутствие связи между автором и читателями. То, что картина эта намечена лишь самыми общими контурами, открывает простор для читательского воображения, то есть автор как бы предоставляет каждому читателю сосуд, который ему, читателю, надлежит наполнить собственным содержанием, став отчасти соавтором. Огорчила неправильно построенная фраза: «Не смей лизать ни небо, ни звезды»: переходные глаголы употребляются с существительными в винительном или (при отрицании) родительном падеже, но смешивать их не следует: лизать небо, звезду, не лизать ни неба, ни звезды. Отрицание в рассматриваемой фразе относится к «сметь», и нужен не родительный падеж, а винительный. Правильно будет: «Не смей лизать ни небо, ни звезду».
У Елены Лапшиной очень понравилось стихотворение «Кукареки-кукареки-курике…», сочетающее вольность ритма с ладностью и звучностью словесного ряда. О новизне в стиле ретро здесь говорить не приходится, поскольку фольклор, в отличие от дагерротипов, не имеет выраженной временнОй принадлежности. Удачны также стихотворения «Тупая усталость, предсмертная дрожь…» и «Как речная рыба по стуже мрёт…»: в нём привлекает и сюжет, и ритм, основанный на логаэде апанест-амфибрахий-ябм-ямб (ту же самую метрическую схему можно прочесть и как анапест-ямб-анапест-ямб), встречающемся довольно редко и не навязшем в зубах. Не могу одобрить перенос ударения в слове «плотскОй» (по-русски давно ведь привыкли говорить «плотский») и окказионализм «землеройствует». Субстантивированное прилагательное «плотяное» (то есть всё то же «плотское») до сих пор обитало лишь в книге пророка Иезикиля. А вот окказионализм «выструпленный» (то есть покрытый струпьями), по-моему, образован правильно и применён вполне уместно.
Сергей Тимшин работает в области почти хрестоматийной: некоторые стихи у него написаны «под Есенина» («Кудри»), в других сочинениях чувствуется оглядка на Маяковского («После ливня», где строки сшиваются тремя и четырьмя рифменными стежками, правда, и такими, как «рассвета»-«света»), но впечатления всамделишного поэтического мира они не создают — возможно, именно в силу «дерзости второго ряда». Всякий новатор, наверное, мечтает о том, чтобы его манеру письма усвоили многие и многие стихотворцы, но эта манера порой оказывается настолько индивидуальна, что при её воспроизведении поневоле возникает ощущение пародийности. Там, где автор излагает то, что видел своими глазами, его подводит языковое чутьё: как может память пробираться в край войны «вприсядку»? Вприсядку танцуют, вприсядку можно пуститься от радости. А короткие перебежки под обстрелом совершают пригнувшись (хотя и пригнувшаяся память представляется с трудом). А как расшифровать фразу «И ты мне прости за свои улики»? Зачем у кого-то просить прощения за его (того, у кого просишь прощения) улики? Непостижимо, хотя заумь данным автором и не заявлялась.