Вадим Кравцун пытается находить новые грани смысла в разнообразных оксюморонах («нескрытое сокрыто», «последней станет первая», «грабитель ограблен»), но эти механистические поиски не дают интересных результатов — во всяком случае, перифразируя автора, можно сказать, что «на слух они пока неразличимы». Мало толку и от изощрённых инверсий («машин припаркованных меж», «кварталов так тридевять за», «мой искал тебя взгляд»). Складывается впечатление, что необходимость рифмовать сковывает автора, мешает ему в полной мере высказаться. Поэтому наиболее удачным в подборке стало стихотворение «заметки болящего» — несмотря на ощутимый объём, оно выглядит цельным и венчается нетривиальным наблюдением: «не бывало / чтоб за недуг кого-то осудили / леченье это курс неосужденья / а значит дивная придёт возможность / по-новому взглянуть на целый мир», в котором весьма иронично звучит строка «а значит дивная придёт возможность»: пиррихий на 3-й стопе заставляет прочитывать слово «дивная» с дополнительным ударения на «я», из-за чего в нём и появляется ехидство.
Стихи Елены Фельдман светят отражённым филологическим светом, и в этом нет ничего предосудительного: ведь если бы слово не вызывало отклика, зачем вообще нужна была бы литература и чтение как таковое? Она открывает подборку двумя стихотворениями, в основу ритмики которых положен завораживающий пятистопный анапест. Усекая строки до четырёх или двух стоп, автор умело расставляет акценты, не позволяя читателю задремать. «Сон Сантьяго» примечателен тем, что всем знакомые ходы Хемингуэя смешаны здесь ещё и с историей Моисея, а вдобавок ко всему и Бог оказывается той самой рыбой. Если в «Старике и море» об этом и говорится, то лишь в подтексте. Стихотворение «Суд» в большей мере наполнено сугубо личными впечатлениями. Однако некоторые строки не до конца прописаны, кажутся сыроватыми, например: «Посчитаем круги – верно, будет не больше девятки». Это говорится в контексте запускания гальки по воде, известном под названием «блинчиков», и здесь считают отнюдь не круги, как от брошенного отвесно камня, но количество выныриваний гальки (рекорд, зафиксированный в книге Гиннеса, — 51). Стихотворение «Прохожий» также нельзя счесть просто конспектом апокрифа: прочитанное тщательно обдумано автором, хотя такие подробности, как «глотаешь воздух, а во рту песок» или «В окне / желтеет не пейзаж, а подмалёвок» представляются чрезмерным упрощением. Стихотворение «Прощание с героем» даёт живую картину ощущений автора, отпускающего своего героя в большой мир, и кто скажет, что душевный опыт сочинителя (или переводчика) менее ценен и интересен, нежели опыт пахаря или воителя? Напоследок о рифмовке: раз уж ориентиром выбрана классическая точность, то нельзя рифмовать «газету»-«лето», «дыханье»-«расстоянью». Флективная неточность в таком контексте выглядит такой же небрежностью, как и затесавшиеся чуждые ассонансы «диковин»-«ладони» или «ладонях»-«тонет».
В подборке Марии Поповой «чистые» верлибры соседствуют со стихами, которые очень близки к верлибрам, но в них присутствует некоторое подобие рифмовки: «меня»-«я», «да»-«ра», «зима»-«она», «это»-«века» и т.п. Чем так рифмовать, лучше, конечно, отказаться от всякого намёка на рифму. На фоне косноязычной многозначительности (или многозначительного косноязычия, как угодно) таких строк, как «по лестнице в метро мы не идём / наверх и вниз не всё един подъём / пойду проснусь внутри всё суета / я стану небесами – что тогда?» выигрывают стихотворения, в которых присутствует наивная лирическая героиня: «я всего лишь осколочек солнца» и «на задворках поэзии». Однако в них автору не вполне удаётся отказаться от взрослого взгляда, диктующего эпитеты «провинциальный» (город), «низкий» (заборчик). Несообразна и змея, «что свернулась под корнем куста».