Алина Кодали склонна украшать свои стихи экзотическими топонимами (Коста-Брава, Париж), в чём, конечно, нет ничего предосудительного. Но трижды поминать Париж в одном стихотворении — это, по-моему, явный перебор. «Загадочная русская душа» остаётся загадкой в плане именно своей «загадочности» — названной, но ничем не доказанной и не прояснённой. Фабула сочинений А. Кодали, как сама она отмечает, не нова, да и выводы, делаемые ею из своих неновых историй, тоже вполне очевидны, причём зачастую легко укладываются в перефразированные поговорки: «где родился, там и пригодишься» или «рыба найдёт где глубже, а человек — где лучше». Рифмовка охватывает диапазон от профессионально-банальной («тебя»-«теребя») до любительски-приблизительной («исправить»-«Наталье»), а грамматика порой заставляет задуматься «кто кого?»: «…собирает рантье с переулков окрестных / аромат круассанов в соседнем кафе». Всё это мешает благожелательному восприятию.
Хочется верить, что Олег Павлов действительно слышит музыку мира, но вот рассказать её у него не всегда получается. Так, в стихотворении «Отворились хрустальные двери…» неубедителен переход от death-мороза (который сам по себе вмещает множество смыслов, ни один из которых нам не представлен) к загадочным Серёже, Андрюше и Валентину, а затем и к «осиновому колу», который заострён, «словно пулей серебряной», причём пренебрежение к знакам препинания не позволяет однозначно понять, к чему здесь относится обстоятельство «в сердце»: то ли к колу, то ли к пуле (надо сказать, что роль союза «словно» в этой фразе тоже загадочна: вполне можно было обойтись и без него). Отличное четверостишие «И не надо размахивать птицей, / И не надо распахивать дно, / Умереть никому не простится, / Хоть от смерти и не суждено» портит эллипс в последней строке (опущено «уйти», «скрыться» или что-то ещё), а в строке «круговое вращенье ночи;» ударение в слове «ночи» почему-то стоит на последнем слоге, как в местном падеже (в ночи), хотя это такой же родительный падеж, как в строке «на меня направлен сумрак ночи». Суггестивной лирике грамотность отнюдь не противопоказана, а указанные огрехи мешают рассказыванию музыки, всё же слышимой в «новогодних синих зверях», «смешных младенцах» и «золотых грачах».
Верлибровые притчи и формулы Юлии Тишковской лучше воспринимаются, когда коротки: таковы первое и последнее стихотворения подборки. В рассуждениях о Ване, Васе и Коле немудрено запутаться, но эта путаница, скорее всего, является частью авторского замысла. Притчу о трижды утраченной палке, наверное, не стоит читать вслух ни перед какой аудиторией, ибо прав был Жюль Ренар, заметивший: «Если в фразе есть слово “задница”, то публика, как бы она ни была изысканна, услышит только это слово» (в данном же случае можно говорить о наличии одного из лексико-семантических вариантов). Надо, однако, заметить, что автор практически нигде не нарушает собственных правил: минимизированная лексика, а также логика и грамматика, стилизованная под какое-нибудь зарубежное «руководство по эксплуатации». Другое дело, что данные правила (допустимость которых не оспариваю) мне не особо созвучны, а посему чрезмерного восторга не вызывают.