Те, кто слышал стихи Леоновича в авторском исполнении, кто бывал, хоть раз, на его поэтических вечерах, тот согласится со мной, что это было ДЕЙСТВО, оставляющее неизгладимое, порой даже ошеломляющее впечатление. Не случайно он и называл свои выступления «концертами». Это можно было назвать «театром одного актёра», – настолько они было зрелищны и артистичны.
Мне посчастливилось быть слушательницей-зрительницей таких «концертов» много-много раз. Причём часто приходилось бывать единственной слушательницей, так как ДЕЙСТВО разворачивалось для меня одной. Терзаемая порывами восторга, я спрашивала себя: «Почему, за что ЭТО мне одной? Оправдаю ли я это? Отработаю ли?»
По счастью, у меня оказался под рукой магнитофон. Возможность записывать предполагала возможность воспроизводить, вновь и вновь наслаждаясь звучанием понравившихся стихов, глубже осмысливать их и делиться ими с друзьями и знакомыми, с теми из них, кто мог это вместить и восхититься этим ЯВЛЕНИЕМ.
Да, в моём понимании этот поэт и человек, а вернее, – Поэтище и Человечище, был и остаётся уникальным явлением, сходным с явлениями природы. Особенным явлением, вмещающим в себя сильнейший потенциал энергий физической, душевной и духовной природы, выраженных так ярко и деятельно.
Первая запись на магнитофон, правда, была сделана вынужденно. Это было в праздник Благовещения, 7 апреля 1997 года. Недели за две до этого по областному радио прозвучал фрагмент выступления Леоновича в литературной студии Олега Губанова, где ему вручили премию «Чёрная метка»*. Тогда на заявление, что модернизм возобладает в русском искусстве, Леонович ответил, что это не так и что некоторое равновесие, по крайней мере, нужно соблюсти. И прочитал стихотворение «У Нестерова»: «Воображением не богат, \ на вернисаже \ я погружался в «Чёрный квадрат». \ Вылез весь в саже…» и т.д… Именно это стихотворение и прозвучало по радио, поразив меня своей глубиной и душевно близким мне чувством пронзительной боли и любви к родине. Поэтому я с нетерпением ждала автора, чтобы услышать стихотворение ещё раз,предварительно вставив в магнитофон чистую кассету.
Едва гости, раздевшись, прошли в комнату, я изложила Владимиру Николаевичу свою просьбу. И он охотно прочитал стихотворение, хотя к магнитофону отнёсся с недоверием, но мне удалось записать в тот раз ещё несколько стихов в авторском исполнении. Он и потом ещё долго хмурился, глядя на мои приготовления к записи, но всё же привык и, приезжая с новыми рукописями, спрашивал: «Ну, Олинька, где твоя техника? Я с отчётным концертом к тебе приехал».
Почти каждый его приезд ко мне был отмечен какой-либо записью на кассете.У меня набралось шесть кассет с записями его авторского чтения. Жаль, что со временем ленты размагничиваются, и записи могут быть утрачены совсем. А оцифровать их у меня нет возможности…
1997-й год был у Владимира Николаевича особенно щедрым на стихи. В октябре он привёз с собой и прочёл мне много нового. Читал долго, вдохновенно и так эмоционально, что я боялась за него, казалось, он – на грани нервного срыва. Одним из первых было прочитано стихотворение о Лине По (Полине Горенштейн, 1899 – 1948 гг.) – талантливой балерине, вследствие тяжёлой болезни потерявшей зрение, но не отчаявшейся, а нашедшей в себе силы стать скульптором с мировым именем.
Этого стихотворения я не видела опубликованным ни в печати, ни в интернете. Возможно, автор не закончил работу над ним, предполагая сделать совершеннее. Но как бы то ни было, стихотворение, на мой взгляд, замечательное. И мне жаль, если оно будет утрачено. Поэтому я считаю уместным привести его здесь целиком. И прошу прощения за возможные неточности в пунктуации, – расшифровывалось оно с аудиозаписи.
Владимир Леонович
Сквозь пальцы
Памяти Бориса Костюковского,
помогавшего Лине По и многим-многим другим
С семи, с одиннадцати лет
уже ни выбора, ни торга:
танцкласс и – всё. Прыжок, полёт…
– А за руки тебе – «пятёрка».
Что значит танцевать?
– Лепить!
И шёпот восхищённый: «Руки!..»
И пальцы выплетают нить.
Исчезнуть в кружеве и в круге
исчезнуть.
Потому слепЯт
Все контуры, что пальцы слЕпят.
Исчезнуть с головы до пят.
Ведь если умирает лебедь,
смотреть не надо!
– Из-за рук тебя не видно, баловница...
Да. Остаётся только круг.
Что значит танцевать?
– Молиться.
Сценическая полутьма
вся сплошь изранена в итоге
Зигзагами светописьма,
как Валтасаровы чертоги.
– Ну, Поленька, ну так нельзя.
Ну что же ты нарисовала?
Антракт.
И медленно скользя
среди воздушного развала,
взглянуть боится…
Полутьма
как полынья там ледяная.
Плывет луна. Сойти с ума…
– Да что с тобой? Ты не больна?
– Я?
Больного слуха тишина.
Больного света угасанье.
Кулиса. Синяя стена.
Пугающее прикасанье
незнаемой доселе тьмы.
Ослепнувшая балерина
любуется на снег зимы.
На горный фирн. На солнце Крыма.
Здесь, в окруженье чёрных стен,
ей остаётся бездна света.
Здесь пляшет Поленька-Кармен,
летает Поленька-Джульетта.
Но только лишь вспорхнет она
на лунный пяточёокпьяцетты,
её движенья-письмена
влекут её от этой сцены.
– Полина! Поля!
– Я – не я.
И там за рамою финала
толпятся изваяния.
Узнай душа, чего не знала.
Ваятелю пошлю укор
и возложу, – пора приспела, –
на искро-чёрный лабрадор
парализованное тело.
Однако видел Бог, кого
избрал для муки и победы.
В глазах туманно и бело,
и мне теперь не надо света.
Ещё мне зренье притемни,
чтоб занавес, как тьма, распался,
и были видимы одни
её трепещущие пальцы.
В них, – только в них, – Ты знал, зачем
оставил жизнь и мне – знаменье.
Они исполнены очей!
И гениальное уменье
перенимает Лина По
от умирающей Полины.
Движение перетекло
сквозь пальцы
в тело гибкой глины.
И– в тело мрамора.
И нет
нужды ни в чём.
Да видят очи,
что смерти нет...
И силу свет
свою являет в недрах ночи.
Кроме стихов я записывала и песни. Владимир Николаевич обладал красивым, сильным и, даже бы сказала, профессионально поставленным голосом, что подтверждали и мои друзья, связанные с театральным искусством – актёры, режиссёры. Он любил, хорошо знал и прекрасно исполнял русские, украинские народные песни, романсы; не раз я слышала, как он подпевал ансамблю грузинской народной песни. У него была, видимо, врождённая способность к имитации.Он запросто и совершенно естественно мог подстроиться под любую речь или пение, мог прекрасно пародировать. Исполняя русские народные песни, он часто подражал Шаляпину, что также получалось у него совершенно естественно и красиво. Несколько раз пел он мне фрагменты арий из итальянских опер. И раз так увлёкся, что не обратил внимания, как я нажала на «запись». Я слушала, затаив дыхание от восторга и счастья, что я это поймала и сохраню, но… Техника, увы, меня подвела. Когда на следующий день я решила проверить запись, её не оказалось. Что в тот вечер случилось с техникой, что она не сработала, я так и не поняла. Повторить же «концерт» он наотрез отказался, «утешив»: «Я тебе лучше пластинку привезу». На мой вопрос, откуда в его «репертуаре» итальянцы, он ответил: «Просто мама пела это, а я с детства запоминал».
Память у него была удивительная! Он мог подхватить любую русскую или украинскую песню или романс и довести до конца, когда и сами запевалы умолкали, даже не ведая, что в песне есть ещё какие-то слова.
*Владимира Николаевича тогда наградили именными часами, как оказалось потом, нерабочими. Но позже кто-то их ему исправил.
Продолжение здесь - http://www.stihi.ru/2015/06/21/6505