Wolfgang Borchert.(1921-1947).Das Holz fuer morgen
Он прикрыл этажную дверь за собой. Он сделал это тихо, без заметного усилия, так,
будто собирался свести счёты с жизнью. Жизнью, которую он не понял и в которой
не был понят. Он не был понят теми, кого любил. Он не выдержал именно это, это
безразличие в отношениях с теми, кого он любил.
Но более того его угнетало то, что оно было таким большим, что переросло всё и
не давало сдвинуть себя в сторону.
По ночам он мог плакать, так, что те, кого он любил, его не слышали. Он замечал,
что мать, которую он любил, состарилась и что он это увидел. Бывало так,
что он мог посидеть в комнате с другими, посмеяться с ними, но чувствовать себя одиноким более любого из них.
Бывало, что другие не слышали стрельбу, когда её слышал он. Потому что они не желали её слышать. Таково было это безразличие тех, кого он любил, которое
он не выдержал. Теперь он стоял на лестничной клетке и хотел подняться на
чердак, чтобы покончить с жизнью. Он всю ночь обдумывал, как он ЭТО сделает и
пришёл к выводу, что сначала нужно подняться на чердак, где он был бы один —
и это было предварительным условием. У него не было чем застрелиться, а
отравление считал он ненадёжным способом. Не было бы большего позора, чем с
помощью врача вновь вернутся к жизни и терпеть полные упрёка сочувственные
физиономии других, исполненных любви и страха за него.
Утопиться — это счёл он слишком патетическим; выброситься из окна — слишком волнительным. Нет, самое лучшее, если он поднимется на чердак. Там он был один.
Там было тихо. Там было всё неприметно и без эмоционального подъёма. И прежде
всего - там были поперечные балки чердачного перекрытия. И бельевая корзина
с верёвкой. Когда он тихо притянул за собой этажную дверь, он тут же схватился
за перила и стал медленно подниматься наверх. Куполообразная стеклянная крыша
над лестничным пролётом была обтянута тонкой проволочной сеткой, как паутиной.
Через неё проглядывало тусклое небо, которое здесь наверху, под крышей, казалось
особенно светлым.
Он крепко ухватился за чистые, светло-коричневые поручни и двинул потихоньку, без значительных усилий, наверх. Там обнаружил он на лестничных перилах широкую белую верёвку, которая казалось-бы должна была быть значительно желтее.
Он остановился и трижды или четырежды потрогал её пальцем. Затем он осмотрелся.
Белая верёвка тянулась вдоль всех поручней. Да, по ней можно проследовать вглубь
неосвещённого этажа. Дальше свет был таким же коричневым, но на пол-тона светлее, чем деревянные поручни. Он провёл пальцем пару раз вдоль белой, натянутой
верёвки и резко произнёс: «А вот это я и забыл...»
Он уселся на ступеньку. «Я хотел немедля лишить себя жизни, а об этом забыл. О маленьком напильнике, который принадлежит Карлу Хайнцу. Я зажал его в кулак
и затем, в быстром темпе, спустился вниз, при этом воткнув его в мягкую древесину перил. На повороте давил я особенно сильно, чтобы притормозить. Когда я оказался внизу,на перилах от чердака до первого этажа образовалась глубокая
борозда. Её сделал я. Вечером все дети были допрошены: две девчонки, Карл Хайнц
и я. И он вместе со мной.
Домохозяйка сказала, это будет стоить не менее сорока марок. Но наши родители тут
же заявили, что никто из нас не мог этого сделать. Это было сделано очень
острым предметом, который никто из нас не имеет, в этом они были уверены. Кроме
того, ни один ребёнок не стал бы портить перила в своём доме. И ко всему это был я. Я, с маленьким острым напильником.
Поскольку ни одна из семей не желала платить сорок марок за ремонт перил, включила
домохозяйка каждой семье в счёт ближайшего платежа дополнительно пять марок на
расходы по поддержанию должного состояния сильно обшарпанного подъезда..
За эти деньги весь подъезд был застелен новым линолеумом, а фрау Даус поменяла
перчатки, которые якобы порвала о поцарапанные перила.
Пришёл один мастеровой, прострогал гладко края борозды рубанком и вымазал её замазкой. От чердака до первого этажа. И это всё наделал я. А сейчас я хотел
лишить себя жизни и совсем забыл об этом.»
Он уселся на ступеньку и достал записку. С поручнями, это был я, - писал он в
записке. И затем приписал сверху: Фрау Кауфманн, домохозяйке.
Он вынул все деньги из кармана. Там было двадцать пять марок. Он завернул деньги в записку и воткнул её в маленький нагрудный карман. Там их найдут, обязательно, - подумал он. Он совсем забыл, что всё это было 11лет назад, он забыл. Он встал,
ступенька слегка скрипнула. Он собрался идти на чердак.
Он покончил с перилами и мог наконец идти наверх. Там он хотел себе ещё раз кратко сказать, что не выдержал безразличия тех, кого любит и решил ЭТО
сделать. И он бы ЭТО сделал.
Внизу распахнулась дверь и он услышал, как его мама сказала: Говорю вам, не
забудьте стиральный порошок! Чтобы вы ни в коем случае не забыли! Мальчик
только уехал с телегой за дровами, чтобы завтра мы смогли постирать. Говорю вам,
это будет для отца большое облегчение, что ему не нужно снова ехать за
дровами и мальчик вернётся. Мальчик сегодня только уехал. Отец говорит, это доставит ему радость. Все годы он не мог этого делать и сейчас наконец он
может привезти дрова. Для нас. Для завтрашней стирки. Говорю вам, что он
только отъехал с телегой, чтобы вы не забыли стиральный порошок.
Он услышал девичий голос, отвечающий что-то. Дверь захлопнулась и девушка сбежала вниз по ступенькам. Он мог проследить взглядом за её маленькой рукой, скользящей
по перилам, до выхода из подъезда. Он ещё слышал её шаги. Потом стало
тихо, кроме шорохов, которые создают тишину.
Он медленно спустился по ступенькам, ступенька за ступенькой вниз. Я должен
набрать дров, натюрлих*, как я мог забыть! Я должен набрать дров на завтра. Он
стал спускаться по ступеням всё быстрее и его руки поочерёдно хлопали по перилам.
Дрова,- говорил он, я должен привезти дрова. Для нас. На завтра. И он спрыгнул с
последней ступеньки большим прыжком вниз. Далеко вверху остались толстая
стеклянная крыша и тусклое небо.
А здесь внизу должны гореть лампы. Каждый день. Все дни.
*natuerlich(нем)- конечно, естественно.
Перевод с немецкого 21.06.15.
Das Holz fuer morgen
Er machte die Etagentuer hinter sich zu. Er machte sie leise und ohne viel Aufhebens hinter sich zu. obgleich er sich das Leben nehmen wollte. Das Leben, das er nicht verstand und in dem er nicht verstanden wurde. Er wurde nicht von denen verstanden, die er liebte. Und gerade das hielt er nicht aus, dieses Aneinandervorbeisein mit denen, die er liebte.
Aber es war noch mehr da, das so gross wurde, dass es alles ueberwuchs, und das sich nicht wegschieben lassen wollte.
Das war, dass er nachts weinen konnte, ohne dass die, die er liebte, ihn hoerten. Das war, dass er sah, dass seine Mutter, die er liebte, aelter wurde und da; er das sah. Das war, dass er mit den anderen im Zimmer sitzen konnte, mit ihnen lachen konnte und dabei einsamer war als je. Das war, dass die anderen es nicht schiessen hoerten, wenn er es hoerte. Dass sie das nie hoeren wollten. Das war dieses Aneinandervorbeisein mit denen, die er liebte, das er nicht aushielt.
Nun stand er im Treppenhaus und wollte zum Boden hinaufgehen und sich das Leben nehmen. ER hatte die ganze Nacht ueberlegt, wie er das machen wollte, und er war zu dem Entschluss gekommen, dass er vor allem auf den Boden hinaufgehen muesse, denn da waere man allein und das war die Vorbedingung fuer alles andere. Zum Erschie;en hatte er nichts und Vergiften war ihm zu unsicher. Keine Blamage waere groesser gewesen, als dann mit Hilfe eines Arztes wieder in das Leben zurueckzukommen, und die vorwurfsvollen mitleidigen Gesichter der anderen, die so voll Liebe und Angst fuer ihn waren, ertragen zu muessen. Und sich ertraenken, das fand er zu pathetisch, und sich aus dem Fenster stuerzen, das fand er zu aufgeregt. Nein, das beste wuerde es sein, man ginge auf den Boden. Da war man allein. Da war es still. Da war alles ganz unauffaellig und ohne viel Aufhebens. Und da waren vor allem die Querbalken vom Dachstuhl. Und der Waeschekorb mit der Leine.
Als er die Etagentuer leise hinter sich zugezogen hatte, fasste er ohne zu zoegern nach dem Treppengelaender und ging langsam nach oben. Das kegelfoermige Glasdach ueber dem Treppenhaus, das von ganz feinem Maschendraht wie von Spinngewebe durchzogen war, liess einen blassen Himmel hindurch, der hier obern dicht unter dem Dach am hellsten war.
Fest umfasste er das saubere hellbraune Treppengelaender und ging leise und ohne viel Aufhebens nach oben. Da entdeckte er auf dem Treppengelaender einen breiten weissen Strich, der vielleicht auch etwas gelblich sein konnte. Er blieb stehen und fuehlte mit dem Finger darueber, dreimal, viermal. Dann sah er zur;ck. Der weisse Strick ging auf dem ganzen Gelaender entlang. Er beugte sich etwas vor. Ja, man konnte ihn bis tief in die dunkleren Stockwerke nach untern verfolgen. Dort wurde er ebenfalls braeunlicher, aber er blieb doch einen ganzen Farbton heller als das Holz des Gelaenders. Er liess seinen Finger ein paarmal auf dem weissen Strich entlangfahren, dann sagte er ploetzlich: Das hab ich ja ganz vergessen.
Er setzte sich auf die Treppe. Und jetzt wollte ich mir das Leben nehmen und hatte das beinahe vergessen. Dabei war ich es doch. Mit der kleinen Feile, die Karlheinz geh;rte. Die habe ich in die Faust genommen und dann bin ich in vollem Tempo die Treppe runtergesaust und habe dabei die Feile tief in das weiche Gelaender gedrueckt. In den Kurven habe ich besonders stark gedrueckt, um zu bremsen. Als ich unten war, ging ueber das Treppengelaender vom Boden bis zum Erdgeschoss eine tiefe, tiefe Rille. Das war ich. Abends wurden alle Kinder verhoert. Die beiden Maedchen unter uns, Karlheinz und ich. Und der nebenan. Die Hauswirtin sagte, das wuerde mindestens vierzig Mark kosten. Aber unsere Eltern wussten sofort, dass es von uns keiner gewesen war. Dazu gehoerte ein ganz scharfer Gegenstand, und den hatte keiner von uns, das wussten sie genau. Au;erdem verschandelte doch kein Kind das Treppengelaender in seinem eigenen Haus. Und dabei war ich es. Ich mit der kleinen spitzen Feile. Als keiner von den Familien die vierzig Mark fuer die Reparatur des Treppengelaenders bezahlen wollte, schrieb die Hauswirtin auf die naechste Mieterrechnung je Haushalt fuenf Mark mehr drauf fuer Instandsetzungskosten des stark demolierten Treppenhauses. Fuer dieses Geld wurde dann gleich das ganze Treppenhaus mit Linoleum ausgelegt. Und Frau Daus bekam ihren Handschuh ersetzt, den sie sich an dem aufgesplitterten Gelaender zerrissen hatte. Ein Handwerker kam, hobelte die Raender der Rille glatt und schmierte sie dann mit Kitt aus. Vom Boden bis zum Erdgeschoss. Und ich, ich war es. Und jetzt wollte ich mir das Leben nehmen und hatte das beinahe vergessen.
Er setzte sich auf die Treppe und nahm einen Zettel. Das mit dem Treppengelaender war ich, schrieb er da drauf. Und dann schrieb er oben darueber: An Frau Kaufmann, Hauswirtin. Er nahm das ganze Geld aus seiner Tasche, es waren zweiundzwanzig Mark, und faltete den Zettel da herum. Er steckte ihn oben in die kleine Brusttasche. Da finden sie ihn bestimmt, dachte er, da m;ssen sie ihn ja finden. Und er vergass ganz, dass sich keiner mehr daran erinnern wuerde. Er vergass, dass es schon elf Jahr her war, das vergass er. Er stand auf, die Stufe knarrte ein wenig. Er wollte jetzt auf den Boden gehen.
Er hatte das mit dem Treppengelaender erledigt und konnte jetzt nach oben gehen. Da wollte er sich noch einmal lauf sagen, da; er es nicht mehr aushielte, das Aneinandervorbeisein mit denen, die er liebte, und dann wollte er es tun. Dann wuerde er es tun.
Unten ging eine Tuer. Er hoerte, wie seine Mutter sagte: Und dann sag ihr, sie soll das Seifenpulver nicht vergessen. Dass sie auf keinen Fall das Seifenpulver vergisst. Sag ihr, dass der Junge extra mit dem Wagen los ist, um das Holz zu holen, damit wir morgen waschen koennen. Sag ihr, das waere fuer Vater eine grosse Erleichterung, dass er nicht mehr mit dem Holzwagen los braucht und da; der Junge wieder da ist. Der Junge ist extra los heute. Vater sagt, das wird Ihm Spa; machen. Das hat er die ganzen Jahre nicht tun koennen. Nun kann er Holz holen. Fuer uns. Fuer morgen zum Waschen. Sag ihr das, dass er extra mit dem Wagen los ist und dass sie mir nicht das Seifenpulver vergisst.
Er hoerte eine Maedchenstimme antworten. Dann wurde die Tuer zugemacht, und das Maedchen lief die Treppen hinunter. Er konnte ihre kleine rutschende Hand das ganze Treppengelaender entlang bis unten verfolgen. Dann hoerte er nur ihre Beine noch. Dann war es still. Man hoerte das Geraeusch, das die Stille machte.
Er ging langsam die Treppe abwaerts, langsam Stufe um Stufe abwaerts. Ich muss das Holz holen, sagte er, natuerlich, das hab ich ja ganz vergessen. Ich muss ja das Holz holen, fuer morgen.
Er ging immer schneller die Treppen hinunter und liess seine Hand dabei kurz hintereinander auf das Treppengelaender klatschen. Das Holz, sagte er, ich muss ja das Holz holen. Fuer uns. Fuer morgen. Und er sprang die letzten Stufen mit gro;en Saetzen abwaerts. Ganz oben lie; das dicke Glasdach einen blassen Himmel hindurch. Hier unten aber mussten die Lampen brennen. Jeden Tag.
Alle Tage.