Моисей Фишбейн (1.12.1946 – 26.05.2020) – украинский поэт и переводчик, лауреат премии имени Василя Стуса, член Украинского Центра Международного ПЕН-клуба и Национального союза писателей Украины. Рыцарь ордена князя Ярослава Мудрого V степени.
Моисей Фишбейн
Возвращение к Меридиану
(Сокращенный вариант)
Мойсей Фішбейн. «Повернення до Меридіана»
(Скорочений варіант):
http://www.ji.lviv.ua/n56texts/fishbein3.htm
«Все дожди похожи... Все снега похожи... Все дожди похожи... Все снега похожи... Все дожди...» Так начиналась рекламная надпись в лондонском метро.
Приснились тополя, золотистые тополя на самой длинной улице моего города, они искрятся, они пролетают мимо меня, и совсем нет звуков... Но почему тополя на той черновицкой улице, они же росли на бульваре в Киеве? Боже мой, ведь восьмой год истекает... За окном идёт на снижение «Люфтганза».
На той самой длинной улице маленького города была моя школа.
То было время, когда мужчины ходили в «сталинках», галифе и хромовых сапогах. То было время, когда в витринах книжных магазинов стояла роскошно изданная книга – красно-золотой томище, который назывался «Слово великому Сталину от украинского народа». Письмо было стихотворным. Украинского языка товарищ Сталин не знал, потому и прочитать это письмо не мог. В отличие от великого вождя, я мог прочитать то послание, но никак не мог сообразить, кто, когда и как собрал весь украинский народ для написания длиннющего рифмованного творения. Где могло состояться такое всенародное вече? Да и как это всё писалось? Хором диктовали, а кто-то записывал, а ещё кто-то зарифмовывал? А кто же тогда диктовал? И тут я, шестилетний мальчик, вспомнил где-то слышанное мною выражение «диктатура пролетариата». И подумал: наверное, «диктатура пролетариата» и означает, что диктовал пролетариат. То стихотворное письмо и было для меня первым ярким образцом литературы соцреализма. Термин «социалистический сюрреализм» я придумал много позже, лет через двадцать.
Самая длинная улица маленького города до середины называлась «улица Ленина», а дальше это уже был «проспект Сталина». Роддом, в котором я появился на свет, и моя школа стояли рядом на проспекте Сталина.
То было время, когда гражданские вместо портфелей носили офицерские «планшетки».
То было чугунное время чугунных слов: «Подлый слуга буржуазии... дипломированный лакей поповщины... политическая шлюха...» Тетя Таня Лисинкер, наша соседка, с гордостью говорила: «Мой работает в органах». В замужестве она была Хрущ. Родители едва ли не половины моих одноклассников работали в «органах». Родители другой половины боялись ареста или уже были арестованы.
Очередной учебный год начинался со школьной линейки. Выступал директор, одетый по тогдашней моде: сталинка – галифе – хромовые сапоги. Выступала учительница литературы с обязательными цитатами из Горького и словами о том, что каждый человек должен в своей жизни посадить хотя бы одно дерево. Выступал какой-то отец – он о деревьях не говорил, ибо сажал не деревья, а людей, – он говорил о том, что мы должны быть бдительными и не жалеть своей жизни в борьбе с разнообразными врагами, да и вообще, как известно, «в жизни всегда есть место подвигу». Выступал какой-то первоклассник: он благодарил товарища Сталина за наше счастливое детство и вручал букет цветов какому-то десятикласснику. Потом директор подавал знак, школьный истопник Онуфрий и его жена, школьная уборщица Килина, жившие прямо тут, при школе, звонили в звонок, и нас разводили по классам. Начиналось самое страшное для меня.
Сначала учительница открывала школьный журнал и проводила перекличку. Учительница новая, и наши фамилии для неё новые. Голубев... Дахис... Лымарев... Никитенко... Порой учительница искажает новую для неё фамилию: не Никитенко, а Никитченко, – и тогда кто-то хохотнет с задней парты. Вот уже назвали Прядко... моя фамилия приближается неминуемо... я весь съёживаюсь... вот уже называют на «Р»... вот уже на «Т»... Боже, как много возможностей, чтобы исказить мою и без того неудобоваримую для них, несуразную мою фамилию! Исказить так, чтоб засмеялся, захохотал весь класс! А когда наконец учительница произнесёт это еврейское «Фишбейн» правильно, она назовёт моё имя, и кто-то радостно хихикнет, а двое из них будут переглядываться, скалиться: «Моисей... Мойша! Мойша!» И тут учительница раздаёт анкеты. Национальность: ЕВРЕЙ. Смертный приговор. Подписанный собственноручно. Место подписи: мужская средняя школа им. А. С. Пушкина, самая длинная улица маленького города. А по городу кружат жуткие слухи о каких-то людях, которые якобы угощают детвору конфетами, а конфеты эти – отравлены. Или просто могут незаметно уколоть ребёнка отравленной иголкой. Соседка К. разговаривает с Марией Францевной:
– Вот вчера вижу: Павлуша карамельку сосёт! Я ему: «Выплюнь немедленно!» Не хочет. Я карамельку у него изо рта выдираю, он верещит. «Кто тебе дал?» – спрашиваю. «Дядя Лёня из шестой квартиры», – говорит.
– Так это же Лёня Лифшиц, да он же фронтовик, да он же контужен, да у него же ордена и медали, да он же врача Ройзиной муж! Да разве же вы их не знаете? Да что же это вы?!
– Не знаю, никого не знаю, мой без ноги с фронта пришёл, так говорит, что некоторые в Ташкентах отсиживались, а потом медали на рынках покупали... Не знаю, никого не знаю... А вот сегодня утром у Павлуши на руке увидела: то ли царапина, то ли уколол кто-то...
– Пошли бы к Ройзиной, к Бэлле Львовне...
– Да кто ж её знает... Слышали – убийцы в белых халатах?.. Может, к Коле Хрущу пойти? Пусть разберутся где следует...
А в парикмахерских – очереди. А мужчины выбриты и подстрижены. От мужчин пахнет одеколоном. А у женщин – модные причёски: «букли». Женщины – в модных платьях с накладными ватными плечами. В коммунальных кухнях, в коридорах, в комнатах – холодцово-винегретный запах праздника. Предприятия и организации вышли на демонстрацию. Ждут своей очереди «белые головки» и «Кагор». «С наступающим праздником!» «С праздником!» Первый тост – за того, кто думает обо всех нас, за отца нашего, за товарища Сталина! Пьют. Закусывают. Все: родители Лымарева и Прядко, одноногий К. с семьей, Мария Францевна со своим Степанским, Лифшиц и Ройзина из шестой квартиры, Таня Лисинкер с мужем Хрущом.
Пир во время чумы.
Да и не вся ли Жизнь – пир во время чумы?
Лет через двадцать, уже в Киеве, я сказал Дон Кихоту, который, зная около двадцати языков, не мог найти общего языка с союзовскими номенклатурщиками:
– Говорят, что название «Иерусалим» происходит от «Ир шалом» – город мира.
– Да, я слышал. Возможно... Но у меня есть другое предположение: «Ерушалаим» происходит от «Иеруше Элогим» – «Божье наследство».
Тот маленький город с его послевоенной голодухой, с примусами и керогазами, с вечными очередями за хлебом, углем, железнодорожными билетами, керосином, новогодними ёлками, дровами, за всем, – тот маленький город, где не было места ни евреям, ни украинцам, ни молдаванам и где находилось место им всем, – тот маленький город с вечным «У неділю рано...» в муздрамтеатре, с удивительными стенами домов: сколько ни закрашивай – всё равно проглядывают старые, латиницей, надписи, – с запылённой кукурузой околиц, с лошадями на улицах, со стариковскими лицами из окон подвальных квартир, – тот маленький город неистребимых коммуналок, коридоров, в которых, смешавшись, навечно запечатлелись запахи свадеб и похорон, пелёнок и борща, в которых, смешавшись, навечно запечатлелись выкрики «Горько!», «От такой и слышу!», «Чокнутый!», «Жидовка!», «И на кого ж ты нас покидаешь!», – тот маленький город – тогдашний – он снится мне – Божье наследство моего детства.
1985 г., Muenchen
(перевод с украинского –
Валентина Варнавская)
Продолжение:
http://www.stihi.ru/2015/11/27/318