19. http://www.stihi.ru/2015/11/28/8610
Дверь с шумом распахнулась, и в казарму ввалился Бобров. «Духи», на коленях замывающие полы, разом прервали работу и уставились на него тревожными вопрошающими взглядами.
- Едут! – выдохнул Вадим разом. – Завтра в два часа дня будут здесь!
Из бытовки выглянула лисья физиономия Авдеенко.
- Чо уставились, чувЫрлы?! – гавкнул он. – Давайте, пашИте! Начальство принимать треба по першему классу! Ну!!!
Васька ухватился за мокрую тряпку и начал шоркать ею по ненавистным свежевыкрашенным к визиту высоких гостей доскам. Была суббота, нерабочий день и сразу же с подъёма все койки были сдвинуты к левой глухой стене. С утра Вьюгов с Суховым раздали молодежи несколько кусков мыла, велели накрошить их в мелкую стружку, а когда сие было исполнено, они самолично разметали мыльную соломку по всему помещению и принялись ожесточенно вдавливать ее каблуками сапог в пол. Небаба из умывальника приволок два ведра воды и их с размаху плесканули на пол. Только после всех этих процедур, «духам» были розданы тряпки и дано конкретное задание: провести генеральную уборку по высшему разряду.
Борисов, так же, как и все, шлёпал босыми ногами по мокрому полу, вставал на карачки и, собирая тряпкой воду в ведро, клял «дедов» за то, что вбитое в буквальном смысле в пол мыло приходится отскабливать ногтями, ибо тряпка в данной ситуации была абсолютно бесполезна. Генуборка растянулась надолго, почти до самого обеда. Работу принимала целая комиссия «дедов» во главе с Бобровым, придирчиво осмотревшего все закоулки и в спальне, и в бытовке, и в сушилке, и в туалете. В итоге был вынесен «дедовский» приговор, согласно которому уборка спальнего и прочих бытовых помещений принималась с оценкой «удовлетворительно».
- Ничего себе, «удовлетворительно»! – возмущался вполголоса Мунтян. – Тёрли, тёрли, всё кругом блестит, как у кота яйца, а они – «удовлетворительно»!
- Да успокойся ты! – урезонивал его Зорик Еганян. – Плюнь! Главное – отвязались!
Во второй половине дня прикатил Раков, поставил свой «газон» на дворе подле казармы и велел Ваське с Имамовым вымыть машину, чтобы, по его собственному выражению, назавтра не стыдно было начальству в глаза смотреть. Солнце уже клонилось к закату, когда они закончили обтирать тряпками деревянные борта кузова и полировать до блеска металлические поверхности. ГАЗ-66 после мытья сиял как новенький, будто только-только сошел с заводского конвейера. Раков при самом придирчивом осмотре не смог найти ни единого изъяна и довольный угостил «духов» парой папирос. Пока курили, на крыльцо вышел Бобров. Увидя, что Васька освободился, он поманил его к себе пальцем. Борисов направился к нему.
- Слышь, Журналист, ты бы выстирал свою вэсэУху! А то, на чуханА похож! – посоветовал Вадим. – Завтра все-ж таки замполит части прибудет, надо бы себя в человеческий вид привести!
- У меня хэбэ чистое есть, попробовал отбрыкаться от стирки уставший Васька. – Я его в госпитале до блеска отстирал, так что всё тип-топ будет, как в лучших домах!
- И все же, постирайся! Тебе это не помешает! Вон, возьми у Рака бензина и стирайся!
Вадим скрылся в казарме, а Борисов нехотя поплелся к Ракову. Тот уже валялся на койке прямо как был в сапогах, пэша, «фургоне» лихо заломленном на затылок. Подойдя к нему, Васька в нерешительности немного потоптался на месте, а затем попросил:
- Толя! Дай ведро бензина, ВСО постирать!
Раков оторвался от созерцания белоснежного потолка над своей головой и непонимающим взглядом уставился на Ваську. Догадавшись, что своей несвоевременной просьбой он оторвал «деда» от каких-то важных сокровенных «дембельских» мыслей, Борисов замер в ожидании ответа.
- Полведра тебе с головой хватит, Журналист. В кабине под сиденьем есть шланг. Отольёшь из бака полведра и стирайся! Но, смотри у меня, только полведра!
Василий немедленно проследовал в умывальник и выволок на улицу новенькое оцинкованное ведро, предназначенное для постирушек. Подойдя к машине, открыл дверцу, нашарил под сиденьем кусок резинового шланга. Свинтив крышку с патрубка бензобака, он глубоко запустил шланг в его черное металлическое чрево, а другой конец свесил в ведро. Естественно, что никакого эффекта данная операция не возымела, шланг спокойно покачивался в пустом ведре. Только тут Васька вспомнил, как отец сливал воду из домашнего аквариума во время периодических его чисток и что нужен подсос. Он припал губами к шлангу и резко втянул воздух в себя. Мгновенье спустя рядовой Борисов кубарем летел в сторону от машины, лицо его было красным, как спелый редис, из глаз лились слезы, в горле застрял тошнотворный неглотаемый комок, а рот горел от противного бензинового вкуса. Не рассчитал… Глотанул по полной… Минут десять он плевался во все стороны, матерился на чем свет стоит, проклиная собственную неумелость и неуклюжесть. К тому же от резкого рывка, шланг из бака вывалился и с глухим стуком упал в ведро. Пришлось начинать все сызнова. С третьей попытки наконец-таки получилось так, как надо и бензин ровной прозрачной струей потек в нужном направлении, но бедный Василий наглотался так, что его мутило бензином и качало из стороны в сторону от недомогания.
Отлив ровно положенные ему полведра, он выдернул из бака шланг, завинтил крышку и, замочив в ведре куртку, отправился в нательной рубахе переодеваться. Не успел он переступить порог казармы, как Раков, так и не двинувшийся со своего места, спросил:
- Ты что это, Журналист, с такой кислой миной ходишь? Взял бензин-то?
- Взял, - вяло без всякого энтузиазма ответил Васька.
- Сколько? Полведра?
- Да.
- А чего рожу кривишь недовольно? Засосал что ли?
Борисов, чуть заметно, утвердительно кивнул головой, после чего Раков громко на всю казарму заржал.
- ПроглОт ты, ненасытный, Журналист! Жадный до жратвы! Эвон, бензин мой, и то, сожрать норовишь! Ха-ха-ха-ха!!!
Вместе с водилой смеяться принялись все присутствующие «деды». Сухов, так тот, вообще, рухнул на койку, поджал под себя колени и зашелся в диком необузданном хохоте, перекатываясь с боку на бок и дергаясь всем своим длинным жилистым телом, как эпилептик в припадке.
Так, сопровождаемый непрерывным ржанием и скабрезными шуточками, Васька по-быстрому переоделся и выскочил назад во двор. Поднимался ветер. Перетирающие грубую ткань ВСО погруженные в бензин руки, беспрестанно мёрзли, покрылись в начале пятнами, а затем и вовсе покраснели, став под конец стирки ярко-пунцовыми. Борисов старался изо всех сил, чтобы быстрее закончить начатое дело и, избавиться, наконец, от проклятого холода, который с рук пронзал буквально все тело. Когда бензин из прозрачного превратился в буро-черную жидкость неопределенного состава, он решил, что с него хватит. Василий насухо выжал галифе и куртку и почти уже собрался выплеснуть содержимое ведра на землю, как на крыльце возникла вечно улыбчивая физиономия Зорика.
- Постирался, Журналист? – осведомился он с сильным армянским акцентом.
- Ага, - подтвердил Васька, наклоняя ведро к земле.
- Постой! Не выливай! Я тоже постираться хочу! – завопил Еганян, бросаясь к нему.
- Так ведь это уж не бензин, а грязь одна!
- Ничего! Бензин, он - завсегда бензин! Выстираюсь!
- Ну, как знаешь!
Зорик взбежал назад на крыльцо и нырнул в казарму. Васька поставил у крыльца ведро с грязным бензином, тяжко вздохнул, утомленный праведными трудами и, перекинув выстиранное барахло через согнутую в локте правую руку, распахнул входную дверь.
Не успел он и шагу ступить внутри помещения, как раздался истошный вопль Вьюгова:
- Ты куда прёшь со своей вонью, "дух", тупорылый?!!! А ну, пошел вон отсюда!
- Я в сушилку… Мне ВСО высушить надо… - принялся оправдываться Борисов.
- Что, совсем сбрендил, урод?! Нюх потерял?! Оборзел в корягу?!!! – заорал на него вскочивший с кровати Сухов. – Нам тут только пожара недоставало! Убирайся вон, сучий пОтрох!!!
Оказавшись вновь во дворе, Василий подошел к ближайшему дереву и, развесив ВСО на нижних его ветвях, уселся на крыльце и в ожидании пока обмундирование просохнет на свежем вечернем ветерке. От нечего делать, он принялся раздумывать над горькой долей интеллигента волею судьбы заброшенного в грубую и жестокую армейскую среду. За что его так ненавидят Авдей и Сухов? Что гложет их при каждой встрече с ним, что не дает им покоя? Откуда у них это стремление постоянно его унижать, прилюдно демонстрировать его неприспособленность и неумелость? Чем больше Васька размышлял над этим, тем больше склонялся к выводу о том, что люди ограниченные не могут простить ему его начитанности, внутренней культуры, способности в любой момент включиться в беседу на любую тему, ответить на любой каверзный вопрос. Ему просто-напросто не могли простить его интеллигентности и грамотности. Унижая, ему указывали его место, мол, хоть ты и умный, а мы – умнее! Ты – будешь чистить гальюн, а мы – курить, лёжа на койках. Ты – будешь выполнять самую черную и неблагодарную работу, а мы – глядеть, насколько добросовестно ты ее выполняешь! И попробуй-ка сделать что-нибудь, да не так! Здесь тебе не помогут горы прочитанных тобою книг и энциклопедий. Мощный «дедовский» кулак мигом всех уровняет и расставит все точки над «I» без всяких там сантиментов и философских рассуждений.
На дворе появился Шнобель. Оглянулся по сторонам, по-воровски скрытно вытащил из занАчки из-под подкладки «фургона» заныканную папиросу, закурил. Потянуло сладким табачным дымком. Васька, как ужаленный, вскочил с места и, что есть ног, помчался к крыльцу.
- Покурим, Лёш? – выдохнул он на одном дыхании.
Шнобель повернул в его сторону недовольную физиономию, украшенную длинным носом. Однако, увидя Ваську, улыбнулся мягкой доброй улыбкой и согласно кивнул:
- Покурим, Журналист!
Пока курили, стемнело. На свежем воздухе ВСО быстро подсохло, бензин выветрился и, подхватив чистое обмундирование подмышку, Борисов наконец-то рискнул вернуться в казарму. В эту субботу «дедушки» изменили своему непреложному правилу и не отправились в самоход в поселок на танцы. В этот вечер все было необычно: после бани в полном составе строем и с песней сходили в столовую на ужин, после чего, так же строем, вернулись назад, минут десять перекурили, чем Бог послал, а затем Бобров во всеуслышание объявил:
- Приготовиться к построению на фильм!
- Какой фильм? Где? – переспросил ничего не понимающий Васька.
- Ты что, дУрик? Не знаешь, что в стройбатовском клубе каждую субботу кино крутят? – спросил его Вьюгов.
- Нет.
- Всё правильно! – подытожил Саня. – Откуда же тебе о нем знать, если тебя туда ни разу не водили! Хочешь в кино, Журналист?
- Не… Я - спать хочу!
- Ну ты и мастер харЯ давить! – Сашка вдруг стал серьезным и, помолчав маленько, добавил: - А может и твоя правда, Журналист! Здесь ведь как: солдат спит – служба идёт! Правильно я говорю?
- Это - точно! – подтвердил непреложную армейскую истину Васька.
- Вот что, я сейчас с Вадиком потолкую, может, по-твоему оно и будет!
Вьюгов подошел к Боброву и стал с ним шептаться. Почти тут же прозвучала команда:
- Строиться!
«Духи» торопливо построились в две шеренги.
- Значит так, - начал сержант. – Сейчас пойдем кино смотреть. Кто не хочет, может отбиваться и спать, но только, чтобы не шорохались мне тут в казарме без дела, а то на полА отправлю! Кто идет на фильм, два шагА вперед, марш!
Вышли Небаба, Еганян, Мунтян и Имамов с Алиевым. Остальные не тронулись с места, и лишь Варданян что-то возбужденно говорил по-армянски, обращаясь к своим землякам. При этом он энергично жестикулировал руками, а лицо его в процессе разговора отражало самые разнообразные мимические оттенки. Зорик, стоящий спиной к нему, полуобернулся и гортанно резко что-то ответил. Арменак сразу же стих и успокоился.
- Кто в кино, выходи строиться на улицу! – скомандовал Вадим. – Шнобель! – обратился он к Дудинцеву. – Может, ты их сводишь, а мы, покамест, тут у себя в дембельском хозяйстве марафет наведем?
- Угу, - ответил безотказный Леха, поднимаясь с койки и одевая фуражку. – Ну, мы пошли!
Выйдя на улицу, Алексей затворил за собой входную дверь из-за которой сразу же понеслись команды:
- Отделение! Равняйсь! Смирно! Прямо… шагом… арш! Раз, раз, раз-два-три! Раз, раз…
Счет понемногу затихал по мере удаления строя в направлении клуба. Сержант Бобров распустил оставшихся «духов», предоставив им полчаса на подшивку подворотничков, чистку сапог и умывание.
- Завтра вы должны сиять, как медный грош на солнце после чистки! Утром устрою генеральный смотр и, упаси вас божок, ежели кто-нибудь из вас будет зачУханый или неподшитый! Урою падлу!!! Так что, давайте, приводите себя в товарный вид, чтобы перед начальством не стыдно было показаться! Как марафет наведете, можете спокойно отбиваться. Все! Вольно! Разойдись!
К половине десятого почти все «духи» тихо посапывали в своих койках, а «деды» наводили порядок в дембельском хозяйстве, пряча по сокровенным углам то, на что начальству не следовало смотреть, укладывали разную солдатскую мишуру в чемоданы, а их, в свою очередь, из-под кроватей перебазировали в каптерку расположенную рядом с бытовкой.
Воскресенье началось с суматохи: беготни, крика, беспрестанных команд и приказов, которые нередко взаимно исключали друг друга. Во всем сквозили нервозность и суета. С подъёмом Бобров выгнал всех на утреннюю зарядку. Выгнал всех без исключения и «духов» и «дедов», несмотря на воскресный день и отслуженные сроки. Такого раньше никогда не было и вообще все выглядело настолько необычно, что Васька, вытаращив глаза, смотрел, как машут руками и задирают ноги Авдеенко, Сухов, Вьюгов и прочие «дедушки», выполняя положенные гимнастические упражнения. На завтрак сходили строем в ногу, печатая каждый шаг, под чёткий сухой счет. «Деды» попрятали свои «фургоны» и облачились в положенные по уставу новенькие пилотки. Выглядели они в них непривычно по-«духовскИ» и немного смешно. Семен Мальков, так тот, вообще, подшучивал направо и налево над всеми без исключения «дедами», награждая их такими эпитетами, что строй, сбиваясь с ноги, грохотал хохотом почти всю дорогу в столовую. Даже «духи» не могли удержаться от смеха, хотя всем им было ясно, что смеяться над «дедушками» грех тяжкий и небезопасный. В столовке всех ожидал неожиданный и не очень приятный сюрприз: разложенные на столах алюминиевые тарелки, предназначенные для порционных кубиков сливочного масла, были заполнены красной зернистой икрой. Увидя икру, Сухов недовольно заворчал:
- Опять у стройбата масло кончилось! Теперь, пока новую партию не завезут, будут кормить этой чертовой икрой, будь она неладна!
И действительно, икра была некстати. На памяти у всех еще не так далеко было время, когда эту самую икру «хряпали» в наряде столовой ложкой из армейского бачка. Тем не менее, побурчав скорее для порядка, нежели от души, «дедушки» навернули икорку за здорОво живешь, ну, а уж об остальных-то и говорить не стоит! По возвращении в казарму, Вадим еще раз тщательно обследовал все ближние и дальние углы и, лишь убедившись, что все приведено в полный порядок, довольный прохаживался в проходах между койками, блиставших безукоризненной заправкой. Внезапно его осенило, ведь майор Кондаков – замполит части! Сбегав в каптерку, сержант притащил небольшой окрашенный светло-серой краской фанерный щит, на котором сверху красовалась красная надпись: «Боевой листок».
- Нужно написать «Боевой листок», чтобы все было, как в лучших домах! Эй, кто-нибудь! – Вадим грозно окинул взглядом притихших «духов». – Там, в каптерке, - он ткнул пальцем в сторону закрытой двери бытовки, - найдите бланки «Боевых листков» и тащите их сюда! Слышите вы?! Вы что, оглохли там все?
Тощий Фарзалибеков кинулся выполнять приказание. Вскоре он вернулся с пачкой «Боевых листков» на которых цветной типографской краской был изображен уродливый подъёмный кран, заслоняющий собой многоэтажную коробку панельного дома на втором плане. Листки по краям своим были чуть тронуты желтизной проистекающей от длительного хранения и невостребованности. Бобров взял в руки всю пачку, брезгливо сдул с верхнего бланка многомесячную пыль и принялся перебирать листки, ища более или менее приличный, который не стыдно было бы «присобачить» на стену. Наконец, нужный экземпляр сыскался. Сержант повертел его в руках, придирчиво рассматривая со всех сторон в поисках возможных изъянов, затем, видимо удовлетворенный осмотром, положил рядом с собой на койку и велел Фарзалибекову отнести остальную пачку на прежнее место, что и было исполнено.
- Эй, Журналист! Поди-ка сюда! – крикнул Бобров.
Васька подошел. Вадим лукаво глянул на него своими чистыми голубыми глазами и оповестил:
- Я тут, для тебя, работёнку по-специальности надыбил! А то ты, в нашей глуши, еще ненароком квалификацию потеряешь! Бери-ка ручку, бумагу тебе сейчас дам, и пиши «Боевой листок»! Только так пиши, чтоб майора Кондакова до кишок продрало, а то он у нас мужик битый стреляный, халтуру за версту чует! О чем писать, сам знаешь! Пиши, как живем, как работаем… Вон, Коля Сухов, первоклассный сварщик у нас, Шнобель-карифан, по электрической части мастак, Авдей ,по дисциплине – дока! Вот и пиши о них обо всех только хорошо пиши, чтобы замполита нашего за душу взяло. Усёк задачу, «душок»?
- Усек! – подтвердил Васька воодушевленно. Он давно уже скучал по перу и бумаге, а случая блеснуть способностями до сего дня не представлялось. – Бу сделано, товарищ сержант!
- Ну и добре! – согласился Бобров. – Вот тебе бумага, дерзай!
Спустя полчаса черновой вариант «Боевого листка» был готов. «Деды» расселись по табуреткам (сидеть, по-обыкновению, на кроватях сегодня ввиду ответственности и торжественности момента не полагалось), «духи» столпились у входа в бытовку и Васька вслух зачитал написанный им текст. Слушали его внимательно, не прерывая, казалось, что жизнь в казарме замерла. Борисов расписал яркими красками тяжелый труд сослуживцев на теплотрассе, вкратце рассказал о руководящей и направляющей роли сержантов, отметил высококвалифицированную работу Сухова. В конце своего творения, Васька, поведал собравшимся о трудностях солдатского быта и, посетовал на то, что молодёжи подчас бывает нелегко свыкнуться с армейскими порядками, дисциплиной, требовательностью. Одним словом, все выглядело чин-чинарём, как и положено быть в образцовом воинском подразделении. Когда чтение окончилось, он оглядел замершую в ожидании еще чего-то толпу и по выражению лиц своих товарищей понял, что его «проба пера» удалась, и слушать его было интересно, а кое-кому, даже приятно. Сержант Бобров первым поднялся с места и резюмировал:
- Молодец, Журналист! Отменно сработано! Хоть у тебя, как это в народе говорится, руки под хрен заточены, но зато, голова на плечах есть! Варит! Теперь – валЯй, переписывай нАбело! Вот тебе бланк, Журналист! Пиши!
- Да я, как курица лапой пишу, почерк у меня паршивый! – стушевался Борисов. – Только испорчу бланк! Лучше будет, если кто-нибудь, из умеющих сносно писать, это бы сделал.
Сзади к Боброву подскочил Вьюгов.
- Давай листок, Вадя! Я – перепишу!
Вместе с Васькой он забрался в один из отдаленных проходов и, усевшись возле тумбочки, принялся под диктовку Борисова переписывать текст, красивыми округлыми буквами, аж высунув кончик языка изо рта. Да, такого еще никто никогда не видел, чтобы «дед», под руководством «духа», выполнял, какую бы то ни было работу! И осознание неординарности происходящего, преисполняло Ваську законной гордостью за себя и свою профессию, которая здесь, к несчастью его, хоть и не котировалась, но все-ж таки понадобилась в данный текущий момент.
«Хороших работяг здесь много, - думал он. – А вот попробовал бы кто из них так складно написать, как я написал об этих работягах! Ведь ни один не сможет!»
Ровно в одиннадцать на стене рядом с дверью ведущей в бытовку был укреплен шит с васькиным боевым листком. Вадим удовлетворенно потер руки и заявил:
- Вот теперь, всё в ажуре! Все полном порядке, можно и гостей встречать!
Гости, однако-ж, явно не торопились с визитом. Прошел обед, минуло три часа, четыре, пять. А все еще никто не появлялся… Раков, исчезнувший из казармы еще до подъёма, тоже, как в воду канул. Бобров нервничал, беспрестанно выскакивал на улицу, чтобы покурить, а на самом деле с тревогой посматривал на дорогу, поливаемую мелким занудным дождиком и поблескивающей мокрыми водяными проплешинами в надвигающихся сумерках. Но на дороге не было ни души. Ни одна машина шумом своего двигателя не прерывала тихого и мерного шороха дождевых капель. Так минул еще час. Напряжение длительного ожидания, достигшее предела, пошлО на спад. Все уже сходились в том, что сегодня никто уже не появится. Строились всевозможные, вплоть до самых фантастических, догадки о том, что задержался борт, сломался в пути Рачок, Дьяк уволок командира «обмывать» благополучное прибытие и т.д. и т.п. «Деды» ожесточенно спорили, каждый, отстаивая свою версию, «духи», предоставленные самим себе, бестолково шорОхались из угла в угол, не зная, чем заняться, и куда себя деть, когда дверь резко распахнулась, и на пороге появился высокий военный, закутанный в плащ-накидку. Мунтян, стоящий дневальным на тумбочке, вытянулся во фрунт и проорал, срывающимся в фальцет голосом:
- Рота! Смирно!
Все вскочили со своих мест и замерли по стойке «Смирно». Вошедший откинул с головы мокрый капюшон, обнаружив под ним фуражку с офицерской кокардой, и скомандовал:
- Вольно!
Никто, однако, не пошевелился. Только Вадим, четко чеканя строевой шаг, двинулся к замполиту. Приблизившись почти вплотную к командиру, он замер в двух шагах от него и, вскинув правую руку к кромке пилотки, отрапортовал:
- Товарищ майор! Докладывает временно исполняющий обязанности командира роты, сержант Бобров! Во вверенном мне подразделении…
- Я сказал, вольно, сержант! – прервал его доклад Кондаков. – Постройте людей!
- Рота! Строиться!
Бобров круто развернулся на каблуках и ястребиным взором глянул на засуетившихся враз «духов» и «дедов». Когда те выстроились и замерли по стойке смирно, Кондаков вышел на середину и, обращаясь к Боброву, сказал:
- Вот теперь, вы можете докладывать, товарищ сержант!
После рапорта, майор развернулся лицом к застывшему строю и поздоровался:
- Здравствуйте, тов… майор! – грянуло многоголосье.
- Вольно!
- Оторвав руку от козырька, замполит прошелся вдоль строя, сверля стоящих во второй шеренге «дедов» колючими карими глазами.
- Как служба идет, орлы?!
- Неплохо служится, товарищ майор! – ответил за всех шустрый, никогда не теряющий присутствия духа, Вьюгов, задорно тряхнув светлым вьющимся чубом.
- А я не тебя, Вьюгов, о службе спрашиваю, - отрубил Кондаков. – Я и так знаю, что тебе служится неплохо. Я вот у них спрашиваю, - тут он обвел взглядом тихий передний ряд в котором стояла молодежь. – Итак, как служится?
- Хорошо, товарищ майор! – откликнулся Небаба. – Не жалуемся!
- Вот это уже лучше, - Кондаков расстегнул плащ-накидку, снял, вывернул ее изнанкой наружу и аккуратно положил на ближнюю к себе койку. Пройдя к тумбочке дневального, прошел мимо, направился к «Боевому листку». Задержался подле него, читая. В это время на дворе раздался шум подъехавшей машины. Спустя минуту дверь вновь отворилась, и в казарму вошел Дьяков, а следом за ним маленького роста чернявый прапорщик с лихо закрученными кверху усами. Войдя первыми, Дьяк и прапорщик немного посторонились, пропуская вперед четверых новых солдат. Двоих из них Васька знал, это Тагиева и Малико Абдуллаева с которыми он расстался в карантине. Двое других вошедших, были ему незнакомы, но оба из старослужащих, при усах, сапогах гармошкой и черных спецах из-под которых торчали галифе пэша.
- А ну-ка, Безрукавников, расправьте сапожки, а то вид у вас не военного человека, а разгильдяя первостатейного! – строго сказал Кондаков высокому золотоволосому усатому «деду» атлетического телосложения. – Ну?! Я вам говорю!
Новоприбывший «дед» метнул по сторонам гневный взгляд серо-стальных глаз, что-то пробурчал невразумительное в густые соломенные усы и, нагнувшись к сапогам, выпрямил «гармошку».
- К вам, Батыгин, между прочим, это тоже относится! – обратился майор ко второму «деду» невысокого роста и хилого вида на смуглом узкоглазом лице которого редкими кустиками произрастало некое подобие усов. – Давайте, давайте, делайте, что вам говорят!
Хищно оскалившись, Батыгин повторил ту же несложную операцию, что и Безрукавников.
- Можете встать в строй! – разрешил Кондаков, когда они приняли более или менее уставной вид. – И вы тоже в строй становитесь, - добавил он, обращаясь к вновь прибывшим «духам» и затем, продолжил: - Вот, прибыло к вам в Усть-Камчатск пополнение. Знакомьтесь, рядовые: Борис Безрукавников, Владимир Батыгин, Ахмед Тагиев и Мелик Абдуллаев. Будете здесь вместе служить и работать… Кормят-то тут вас как, хорошо?
- Хорошо кормят, товарищ майор, - ответил на заданный вопрос Бобров.
- Со строителями, какие отношения? Без эксцессов?
- Ничего, пока тихо-мирно.
- Ну, дай-то Бог! Вот, и командира я вам привез. Теперь он здесь за старшего будет. Прапорщик Родь, Степан Степанович. Прошу любить и жаловать! Командир он хоть и молодой, но строгий, принципиальный. Распуститься он вам не даст, а то небось у вас тут совсем беспредел! Как они тут у вас, Анатолий Евгеньевич?
Дьяк рассмеялся мелким дробным смешком и проскрипел осипшим с недавнего перепоя голосом:
- Чего в армии-то не бывает, Виктор Егорович? Но ребята они послушные, да и сержант у них серьезный, требовательный…
- Работают как?
- Хорошо работают, товарищ майор, с огоньком! Да ведь вы меня знаете, - тут Дьяк самодовольно сверкнул глазками из-под рыжих насупленных бровей. – Я здесь у себя тунеядцев не держу!
- Так, так… Вот что… Пойдемте-ка отдыхать, Анатолий Евгеньевич! А завтра с утра я их на рабочих местах посмотрю!
Кондаков подошел к койке, на которой лежал его плащ, взял его в руки и направился к выходу. Возле самого порога он остановился и, полуобернувшись к подчиненным, попрощался:
- Хорошего отдыха, товарищи солдаты!
Строй рявкнул:
- Спасибо, товарищ майор!
- Можно было бы и потише, это ведь неуставное, - заметил с улыбкой замполит. – Да и не на параде мы с вами.
Когда дверь за начальством закрылась, «деды» бросились к вновь прибывшим. Вадим захватил в свои могучие объятья маленького щуплого прапорщика, оторвал его как пушинку с земли и, закрутившись на месте так, что с того слетела фуражка, заорал в нескрываемом восторге:
- Стёпка!!! Карифан! Сколько лет, сколько зим, сукин ты кот!
Как там, в учебке? Здорово трахали?
- Пусти, падла! – полуудавленно просипел Степан, лишенный опоры беспомощно дергая в воздухе ногами. – Пусти, говорю! – повторил он, безуспешно пытаясь вырваться из мертвого сержантского захвата.
Вадим немедленно бережно и аккуратно опустил прапорщика на пол. Тот одёрнул смятый китель, поправил, съехавшие набекрень ремень и портупею и водрузил на голову, упавший на пол «фургон». Затем, рассмеявшись, озорным веселым смехом, ответил:
- Ничего! Досталося трохи! Сам понимаешь, пельменями там не кормят!
Остальные «деды» окружили Безрукавникова и Батыгина. Шустрый Вьюгов, как заводной, бегал по всей казарме, ища непонятно что. Сухов, шутя, пихнул Бориса кулаком в живот и рявкнул, что было мочи:
- ЗдорОво, земеля! Как жизнЯ-то?
Тот, изловчившись, в ответ легонько двинул Николая в грудь увесистым своим кулачищем, отчего тот моментально слетел с ног и очутился на ближайшей койке.
- Как видишь!
- Силён мужик! – восхищенно прошептал Небаба, увидя, с какой непринужденной легкостью Безрукавников перевел Сухова в горизонтальное положение.
В этот момент внимание Безрукавникова привлекли наблюдавшие за ним «духи». Уставившись на них колючим подозрительным взглядом, он скомандовал:
- А ну, корешки, строиться!
Увидя, что его слова не возымели никакого эффекта, он рассвирепел и проорал:
- Вы что, чурбанЫ?! Нюх потеряли? «Дед» Советской армии вам еще и повторять должен?! Ушибу, гадов!!!
Спешно построились. Земляки, обступившие Тагиева и Ахмедханова, бросились занимать свои места в строю. Борис по-хозяйски прошелся вдоль шеренги замерших по стойке смирно «духов», внимательно всматриваясь в лицо каждого и, как бы запоминая его крепко, на всю жизнь, чтобы потом никогда уже не забыть. Подойдя к БабЕ Алиеву, он молниеносным резким движением просунул ему между поясным ремнем и животом свою широкую крупную ладонь. Зазор оказался достаточно большим, и ладонь проскользнула свободно. Не оборачиваясь в сторону койки, на которой расположились сержанты и прапорщик Родь, Безрукавников спросил:
- Что же это у тебя, Бобёр, «душки» припухли? Ремни вон, на яйцах висят! Непорядок, однако! Фамилия? – рявкнул он на солдата.
- Алиев! – ответил тот, глядя изподлобья с неприязнью на «деда». Сросшиеся над переносицей черные брови, казалось, грозно сдвинулись, отчего и без того вечно угрюмое лицо его приобрело прямо-таки зловещее зверское выражение.
Безрукавников не преминул это заметить и прокомментировал:
- Ишь, смотрит-то как! Басмач! Натуральный басмач! Убить готов! И убьёт ведь, если случай представится! Только меня, брат, не так просто убить! Гляди!
Борис ухватил левой рукой за ремень стоящего рядом Ахмедханова и сомкнул ладонь в кулак мертвой хваткой. Крякнув, он напрягся и медленно стал поднимать его вверх, не выпуская при этом из правой руки ремень БабЫ. Когда его левая рука взметнулась над головой, бедный Малико смешно барахтался в воздухе, как пойманная рыба на крючке. Не опуская вниз левой руки, Безрукавников рывком притянул вплотную к себе БабУ и зашипел:
- Ну, что, видал? Так вот, я тебя, ёхырым ты бабай, в бараний рог скручу, если еще хоть раз увижу, что ремень провисает! Ясно?!
- Так точно, ясно, товарищ рядовой! – ответил перепуганный не на шутку Алиев.
- Что?!!! Как ты сказал? Я, кто?
От гнева Безрукавников слишком резко опустил вниз поднятую левую руку и разжал кулак, отчего бедный Малико чуть не шлепнулся на пол.
- А ну-ка, повтори еще разок, то, что ты только что пробалаболил? Ну! – «дед» явно озверел и его серо-стальные глаза налились кровью. – Повтори, сука, что ты только что сказал!!!
БабА стоял в полной растерянности и молчал, явно не понимая, чем он так разозлил Бориса.
Привлеченный повышенным тоном Безрукавникова, прапорщик Родь оторвался от какого-то интересного разговора с «дедами» и крикнул ему:
- Да отцепись ты от него! Сюда лучше иди, дело есть!
Ткнув БабУ кулаком в солнечное сплетение, отчего тот весь скривился, Борис, понизив голос, злобно прошептал:
- Я с тобой после отбоя поговорю «душ-ш-шАра»! – и отошел прочь.
- Что встали, как стадо баранов?! – спросил Бобров. – Вольно, разойдись!
После ужина прапорщик откланялся и отправился к Дьякову на ночлег. Военнослужащие занялись своими повседневными нехитрыми делами. Маленький раскосый Батыгин чем-то пробудил любопытство неугомонного Вьюгова и тот привязался к нему с многочисленными провокационными вопросами и подколами:
- Ну, вот, Батыга и ты - «одедел»! Теперича тебе здесь простору-то будет, «духов» гонять! – говорил Сашка, строя комичные рожи и обхватив узкие плечи Владимира правой рукой. – Будешь с «духами» воевать! Будешь – «дед-духобор»!
Василий заметил, что отношение к Батыгину со стороны «дедов» благодушно-ироническое, подчас даже насмешливо-непочтительное. Однако, несмотря на это, он, так же, как и все старослужащие, пользовался теми же привилегиями и исключительными правами. Так же, как и всем «старикам» его отвели койку на нижнем ярусе, загнав Леху Дудинцева на верхотуру, так же, как и все «деды», он был вправе отдавать бесприкословные приказания и выдвигать свои требования, которым приходилось подчиняться незамедлительно и безоговорочно, потому как за его спиной стояла мощная спаянная клика остальных «дедов».
Отбой на сей раз проводил Безрукавников. Отведенные для этого сорок пять секунд были урезаны им до тридцати, потому что по его мнению, Родине нужны были не просто солдаты, а отличные солдаты и, как следствие, отличные солдаты обязаны были отбиваться в минимальные сроки!
За тридцать секунд, конечно же, многие не успели раздеться, и отбой был повторен раз пять, прежде чем «дед» умиротворился. Когда все улеглись, Безрукавников подошел к койке Алиева, скинул с него одеяло и приказал:
- Поднимайся!
БабА спрыгнул со второго яруса вниз. Скорость, с которой это было им проделано, явно пришлась «деду» не по вкусу.
- Ты что, как беременная баба слазишь, а? – заорал он истошно. – Отбой!
Алиев «мушкой» взлетел назад на свое место.
- Подъём!
БабА быстренько спрыгнул вниз.
- Отбой! Подъём! Отбой! Подъём! Отбой! Подъём! – ревел раненным зверем Безрукавников в таком темпе, что поспеть за его командами было не в человеческих силах.
Наскакавшийся сверху вниз и обратно БабА задыхался, по лбу и щекам его катились крупные капли пота, а «дед» всё не унимался.
- Упор лежа принять! – последовала очередная команда экзекутора.
БабА безропотно улёгся в проходе между койками.
- Раз и! Два и! – открыл счет Безрукавников, а Алиев с трудом отжимался от пола на вытянутых руках.
- Встать! – команда прозвучала, как удар хлыста.
БабА поднялся с пола, выпрямился во весь свой невысокий рост и вновь посмотрел на Борю все тем же непокорным горящим злобой взглядом. В его глазах читалась нескрываемая ненависть за унижение и готовность при любом удобном случае отомстить своему обидчику. Безрукавникову это явно не понравилось.
- А это – тебе напоследок, чтоб в следующий раз, порасторопнее был и не смотрел на меня, как Ленин на буржуазию! – воскликнул он, нанося БабЕ сокрушительный удар кулаком в челюсть, отчего тот подлетел над полом и, опрокинув в проходе тумбочку, крепко стукнулся головой об стенку.
На протяжении всей экзекуции, остальные «деды» молча сидели на своих койках, спокойно наблюдая происходящее. Бобров и Вьюгов попробовали было вмешаться, но их остановили Авдей с Суховым, резонно заметившие, что коли Бореньке охота порезвиться, то пусть уж душеньку-то отведет! Совсем убить «душка», он конечно же не убьет, а вот поучить уму-разуму – поучит, а это, как известно, никогда не помешает! Да и остальным «духам» уроком будет незабываемым!
Когда БабА, поднявшись на ноги, сплюнул на пол выбитый передний зуб, Вадим только заметил:
- А вот это уже, совсем зря! Завтра у него рожа распухнет, Кондаков – «копать» начнет, кто его, за что его… Что, да как… Смотри, Боря! Он – басмач! Зарежет он тебя! Ей Богу, зарежет!
Обращаясь теперь уже к Алиеву, он добавил:
- Иди в умывальник, морду-то от крови вымой и спать ложись!
- Ни черта он со мною не сделает! Кишка тонка! А вот в следующий раз, умнее будет, это уж точно! – ответил Безрукавников, потирая ушибленный кулак. – Теперь можно и на покой!
21. http://www.stihi.ru/2015/11/28/8582