Женька Евдокимов был балагур и незаменимый конферансье. Он подворовывал у Галины Семёновны, председателя месткома, бланки с профсоюзным штампом и организовывал левые концерты в глубинке. Вход был бесплатный, но за концерт полагались то ли «подъёмные», то ли «колёсные». Евдокимов делился с завклубом, что-то, естественно, оседало в бухгалтерии, но это было не моего ума дело. Я был далёк от этого, это не афишировалось и узнал я об этом лишь случайно: как-то Галина Семёновна оставила нас на минутку в своём кабинете и Евдокимов, таинственно улыбаясь, как будто показывал фокус, извлёк из ящика стола профсоюзный штампик и быстро проштамповал несколько тетрадных листов: «Пригодится!»
На швейной фабрике по имени отчеству называли только директора и председателя профсоюза. Для всех прочих сложилась своеобразная иерархия имён. Начальники цехов назывались полным именем – Валентина, Галина, начальницы смен по фамилиям – Балабанова, Васильева, пожилые работницы были тёти Маши и тёти Нины. Остальные швеи по работе были просто Верками, Светками, Машами, хотя в личном разговоре оставались Светами и Наташами (а при обращении к старшим по должности сразу вспоминалось имя-отчество!). Механики также были Витьками, Вовками, Славками – независимо от возраста и семейного положения. Впрочем, имена склонялось в зависимости от ситуации – в просьбе произнеслось «Володя», или даже «Володичка». «Володя! – кричала швея с ленты конвейера, - у меня машинка не шеит!» «Не «шеит!»… Махора!»– улыбался Володя, брал отвертку и шёл чинить машинку. В требовательных интонациях имя звучало проще: «Вовка! – кричала работница с ближнего станка, - кончайте там материться, думаете за шумом не слышно?!» «Вот зараза! – смущался тридцатилетний Володя, - услышала.., а я тут…» и он виновато тёр лоб. Сквернословить в присутствии женщин считалось постыдным.
Таким образом, Евдокимов, зрелый мужчина с видной наружностью и звучным голосом никогда не был Евгением, а тем паче Николаевичем - он был как все просто Женькой. Женька был боек на слово - концерт без хорошего конферансье скучноватое мероприятие. Он знал кучу прибауток, готовых реплик и сам удачно острил. Он совал воображаемый микрофон под нос серьёзному бригадиру механиков Гудину: «Товарищ бригадир, расскажите нашим радиослушателям об успехах вверенного вам предприятия и поделитесь планами на будущее». И сам отвечал голосом Гудина, сипло и медлительно: «В этом месяце мы перевыполнили план на сорок процентов, изготовили сверх нормы сорок плювательниц (плевательницами Женька называл проволочные корзины для бумаг), наша продукция имеет стратегическое значение, поскольку делается для военкомата». Механики улыбались, а Гудин осаживал Женьку: «Говори, чего пришёл? Хихоньки тут разводишь!»
Женька был «любитель» и когда перебирал, весь юмор его сводился к вставлению буквы ё в словосочетание «художественная самодеятельность». Он смеялся сам себе и мне было обидно за него, я уважал его за юмор и лёгкость в общении. На работе Евдокимов не пил, но вне прикладывался часто.
В центре города строили многоэтажку, женькин домик снесли, а ему выделили квартиру на периферии. Женька не согласился и начал тяжбу с властями, которая, естественно, ни к чему не привела. Он писал в высшие инстанции, в Москву, но письма с почты возвращались в местный горисполком. «Тогда я, – Женька опять ловил стиль балагура, - не поленился, пошёл на вокзал и бросил письмо в ящик почтового вагона московского поезда. И моё письмо поехало прямо в ЦК партии! И через месяц мне дали квартиру в центре города!»
Через два года я поступил в институт и ушёл с фабрики. Спустя лет пять я спросил у Вали Ковалёвой, сестры моего приятеля-баяниста – она всё ещё работала на швейной фабрике - как там Евдокимов? «У-у-у, алкашина! – отозвалась Валя,- прибрал господь, царство ему небесное!» Валя терпеть не могла пьяниц ни в живом, ни в мёртвом виде и отзывалась о них крайне пренебрежительно. «Мало ему водки, так он ещё какие-то таблетки глотал. Пришёл домой, упал в прихожей, жена и затаскивать в комнату не стала – не впервой. А к утру глянула, а он уже готовый».
У Вали был хороший голос, она пела русские народные песни и занимала призовые места на областных смотрах художественной самодеятельности. Она была не красавица, но и не уродина. У неё был золотой характер, однако парни вокруг не вились и она подходила к опасному возрасту.
Как хотела д меня мать, - пела она, -
да за пятого отдать,
А тот пятый пьяница проклятый,
ой, не отдай меня мать!
Мудрая и очень грустная песня.
А тот первый он ко мне неверный.. ,
а тот дрУгий, ходит до подруги..,
а тот третий, как во поле ветер..,
а тот четвёртый ни живой не мёртвый..,
а тот шостый ниже меня ростом..,
Ой, не отдай меня мать!
А тот сёмый красивый да весёлый,
сам не схотел меня взять.
Потом Валя вышла замуж за донецкого шахтёра, хорошо сложенного парня с ранней лысиной и уехала с ним в Донецк. Они приезжали к родителям на мотоцикле за триста километров, Валя светло улыбалась, а Саша сиял загорелой лысиной.
Надо сказать, что донецко-макеевские шахтёры были ребятами серьёзными, спиртным не увлекались, за смазливенькми не гонялись и выбирали себе жён по характеру. Многие наши неброские невесты уезжали в индустриальную Макеевку и там находили свою судьбу.
Саша и Валя родили трёх сыновей, жили долго и счастливо и умерли в один день. Впрочем, нет – они, несомненно, живы до сих пор, ведь Валя старше меня всего на четыре года!
О Евдокимове у меня остались добрые воспоминания, как о человеке весёлом и дарившим хорошее настроение людям.
1961 – 2016 г.г.
19.11.16.
Фото из НЕТа.
из этой серии:
http://www.stihi.ru/2016/11/30/11600
http://www.stihi.ru/2016/11/18/6122
http://www.stihi.ru/2016/12/18/4539
http://www.stihi.ru/2016/11/12/4523
http://www.stihi.ru/2015/05/06/794
http://www.proza.ru/2014/11/22/845
http://www.proza.ru/2016/01/12/1196
http://www.stihi.ru/2017/07/23/1484
http://www.proza.ru/2014/04/29/2007