http://www.stihi.ru/2017/06/28/3192
БОЛЬШИЕ НАДЕЖДЫ (Не по Диккенсу)
Однако через два с небольшим года случился рецидив неизлечимой, как оказалось, болезни, именуемой «графоманство», и из-под моего пера вновь неудержимым потоком потекли стихи, рассказы, сказки, потом я стал смело браться за повести, поэмы, пьесы, и даже замахнулся на роман, который, однако, так и не сумел закончить.
Восстановившись, после перерыва, в институте на прежней специальности «Автомобильный транспорт», ставшей теперь более близкой и родной, учился я с несколько бо;льшим интересом, однако на лекциях, как и в «прошлой жизни», писал отнюдь не конспекты, а те самые стихи и прозу, которые для меня были гораздо более интересным и важным содержанием новых «общих» тетрадок.
Исключение составлял лишь термех – теоретическая механика, которую читал профессор Николай Васильевич Истомин, на лекциях которого никто, включая и меня, не рисковал заниматься посторонними делами.
Свои разнообразные скороспелые творения в немалых количествах я рассылал по редакциям московских и ленинградских журналов, стараясь делать подборки, в наибольшей мере соответствующие особенностям того или иного издания.
Ответы приходили почти всегда – в ту пору, несмотря на строгое предупреждение «Рукописи не возвращаются и не рецензируются», было не принято оставлять без внимания неистребимую жажду творчества простых советских людей.
Преимущественно, стихи и рассказы сдержанно хвалили, изредка выделяя один-два удачных момента, однако в конце следовала неизменная приписка: «…однако пока Ваши произведения не в полной мере соответствуют…»
Эти обнадёживающие «соответствуют» (пускай и не в полной мере) и, особенно, «пока», изрядно стимулировали и побуждали отправлять в редакции новые и новые пачки толстенных конвертов.
Более всего доставалось моей макулатуры журналу «Сельская молодёжь». Справедливо рассудив, что именно там должны по-достоинству оценить творчество представителя той самой сельской молодёжи, я избрал его главным стратегическим объектом наступления по всем фронтам, целью которого было победоносное восхождение на литературный Олимп, на котором держали глухую оборону седовласые дряхлые «генералы» и «маршалы» соцреализма.
Мне было совершенно очевидно, что, если я не одержу эту победу, задыхающаяся без моего творчества советская литература неизбежно придёт в полный и окончательный упадок.
В какой-то мере мои ожидания оправдались. Через какое-то время стали приходить ответы, подписанные одним и тем же человеком. Подпись выглядела несколько неординарно; вместо обычных официальных подписей типа «И.И.Иванов» или чуть более доверительных наподобие «Мария Марьина», мой рецензент подписывался: «Конст.Фёд.Ковалёв»
Столь солидная «расшифровка» рисовала моему воображению маститого критика – как минимум, кандидата филологии, почти преклонного (лет тридцати пяти) возраста…
Лишь спустя многие годы я совершенно случайно узнал, что Костя был в ту пору студентом-филологом, подрабатывавшим в СМ внештатным литконсультантом, и был моложе меня на полтора года. Вполне очевидно, что подобное написание своих имени и отчества взамен инициалов явилось следствием естественного стремления подчеркнуть собственную значимость в глазах не столько «молодых» авторов, сколько своих собственных.
Стихи мои Конст.Фёд.-чу неожиданно пришлись по душе, и нередко в ответном конверте недоставало пары-тройки листков с произведениями, которые он «рекомендовал для публикации в ближайших номерах» «зам.зав.» отдела поэзии Фамилии-не-помню.
Однако дальше стола «зам.зав.»-а, очевидно, мои рукописи не шли, поскольку ни одной публикации я так и не дождался.
Не случалось их и во всех других изданиях, хотя и оттуда изредка появлялись обнадёживающие обещания.
http://www.stihi.ru/2017/06/28/3226