(Скользящие по льду)
поэма
Начало:
Ч.1 http://www.stihi.ru/2017/07/10/10863
II
У окошка «До востребования»…
Это должно быть письмо,
Забрасывающее на твою сторону документ
О том, как гармонично этот бросок выглядит на расстоянии –
Как волнующееся море или кроны деревьев – и о том, как,
Только вблизи, его грусть становится
Маленькой и весомой.
Её можно спрятать в ладони.
Всё это должно быть в письме.
И ещё – чувство, что живёшь, ищешь людей,
Плавно вплываешь в покой и умиротворённость.
Но нет личной вовлечённости:
Эти внезапные приливы жара и холода
Свиваются во вспышки, лишённые теней,
Которые мгновенно иссушают все их особенности.
Таким образом утешая вас этим знанием.
Когда-то среди тех островов можно было найти
Место, где выветрилась скала,
Превращённое в крошечное пятнышко на расстоянии.
Но война – это варварство… Даже самый прилежный учёный теперь
Вряд ли смог бы реконструировать старый форт в его первоначальном виде.
Так, чтобы деревья продолжали склоняться над ним. С небольшим музеем где-то внутри. Чтобы история костюма была не менее увлекательной, чем история великих переселений народов.
Хотел бы я всё вам испортить,
Нарочно исказить все ваши старые жополизные представления
О том, что такое жизнь рыцарства. Что происходит в ульях.
Но этот непристойный сумбур, включая все непонимания,
Проблемы с пуговицей от мундира и т.д. Какая часть личности заключена там.
Всё же, после бананов и кукурузного пуддинга в тени старых стен,
Возвращение под навес несёт прохладу от ливня,
Прошедшего, видимо, когда мы были внутри, осматривая галстуки-бабочки,
Патроны от старых ламп, места, где штукатурка начала осыпаться,
То там, то тут – старые карты или гравюры. Ну вот, к примеру, одна –
Похожа на карту погоды…или на кусок от рулона обоев с рисунком
Из выцветших мальв или гирлянд из абстрактных фруктов и леденцов.
Но как это так выходит, что ты всё время дома, разглядываешь слишком плотно гашёные марки сквозь захватанное увеличительное стекло?
И вот нелепости дня медленно перетекают во
Всеобъемлющие самообманы ночи,
Чтобы тщательно рассмотреть отдельные звёзды над заливом.
Катаракты мирности изливаются из парящих небес,
И только змеебоязнь мешает нам провести ночь под открытым небом.
День несомненно подходит к концу.
Старые небеса, вы смеялись над нами,
Вставая стеной ливня по всякому поводу… Старые небеса,
Вы лежите там, по-над старым, но не разрушенным фортом
Вы там слышите, что я говорю?
Ведь это вас я пародирую,
Ваши невидимые отрицания. И почти верные впечатления,
Удостоверенные газетным шрифтом, таким мелким.
Я взываю к вам, но, боюсь, вы не ответите мне.
Потому что я обречён барабанить пальцами
По закрытой крышке этого пианино, этой скучной планете, земле,
В то время, как она подмигивает тебе сквозь дерзновенные, расширяющиеся пространства,
Последняя искра перед приходом ночи.
Многое можно было сказать в защиту штормов,
Но ты, кажется, отказался от них в пользу бесконечного света.
Не могу согласиться, что перемена сильно на пользу.
Есть что-то зловещее в этих летних ночах которые длятся вечно…
Мы приближаемся к берегам Мавритании, думаю, в плоскодонке.
Не знаю, найду ли я там друзей,
Будет ли, например, будущее добрей ко мне, нежели прошлое,
И буду ли я расстроен, если этого не случится.
Но я всё равно готовлюсь к этому путешествию, и к чему бы то ни было, что ты пожелаешь упомянуть.
Не то чтобы я не боюсь, просто времени остаётся чертовски мало.
Ты наверное уже приготовился в путь и тебе ведомо это чувство.
Вдруг, поутру, маленький поезд прибудет на станцию, но ах, как он велик!
Гораздо больше и быстроходней, чем все тебе говорили.
Бородатый студент в старом мешковатом пальто его ожидает.
«Зачем вам туда?» – так все говорят, «Гораздо лучше поехать в другую сторону»
И это воистину так. Там люди, по крайней мере, свободны. А там, куда направляешься ты – никто.
Но есть ещё парки и библиотеки для посещения, "la Bibliotheque Municipale,"
Заказ отелей и вся эта хрень. Старые американские фильмы, дублированные на иностранном языке,
Кофе, да виски, да окурки сигар. Никто и не против. И дождинки на колючей шерсти твоего пальто.
Я понимаю, что никогда и не знал, зачем я хотел приехать.
Однако я никогда не вернусь в прошлое, на этот его чердак,
Парусные шлюпки в нём, пожалуй, красивей, чем те, на вёсла которых я здесь налегаю,
Все в оранжевых, пурпурных и алмазных блёстках,
Они снова уносят меня на поиски неизвестного. Эти паруса для меня – сама жизнь.
Я слышал, как девушка так сказала однажды, и заплакала, и принесла свои свежие фрукты и рыбу,
Оливки и золотистые хлебы. Она осушила слёзы и благодарила меня.
И вот мы вдвоём ставим парус и устремляемся в сиреневатый вечер.
Просто прелесть! Пусть бы плаванье это никогда не кончалось.
Но снова – офисные столы, радиаторы – Нет! Это в прошлом.
К чёрту скуку, только кино и любовь, смех, секс и радость.
Билетёр дует в свисток – поспешайте, пока не закрылось окошечко кассы.
Поезд, на который садимся, подают к пароходу, и пароходы на этот раз вполне настоящие.
Но я слышу, как небеса вопрошают – Зачем это нужно? Эта постоянная дерготня?
Смех и слёзы и прочее? Может чистая грусть – это всё, что ему нужно?
Нет! Хватит, вы, обветшалые, старые, голубые каверны!
Это как раз для меня. Я уютно устроился на своём балконе лица,
Вглядываясь в этот чёртов деревенский пейзаж, я просто излучаю удовлетворение.
Я бы не поменялся и с самим королём. Вот я здесь, продолжая, но всегда начиная
Моё вечное путешествие в новые воспоминания, новые цветы и надежды
В то время, как берега проплывают мимо. Я никогда не забуду этот момент,
Потому что он состоит из беспримесного экстаза. Я сейчас более счастлив, чем когда-нибудь смел поверить,
Чем кто-либо может быть. И мы приглаживаем пальцем обтрёпанные берега….
Всё проходит! Всё это – в прошлом! Нет, я здесь,
Берега клубятся, и даже небеса грохочут согласно,
Пока мы улавливаем лимонный свет, горизонтально
Направленный в ночь, ту ночь, которую небеса
Послали в своей доброте, и я погружаюсь в счастливейшие мечты,
Ещё счастливее, потому что утро уже здесь.
Но какие-то рациональные зёрна остались. Тучи, плывущие над навесами –
Прочитал это в официальной сводке. Мы не выйдем сегодня.
Старая печка дымила хуже некуда, потому что дождём залило дымоход.
Только осоловелый глаз тумана обращался к кому-то сквозь отреставрированную раму.
Снаружи болотная вода плескалась о сломанную ступеньку.
Гребная лодка отшвартовалась в кишащих аллигаторами плавнях.
Откуда-то, из глубины джунглей послышался стон.
А вдруг это...? Всё равно, сырая погода дождливого дня.
Всё путешествие следует отменить.
Невозможно будет попасть на транзитные рейсы.
Всё равно гостиницы переполнены в этом сезоне. Джонки, набитые беженцами,
Возвращаются с островов. Камбала и морские лещи в изобилии в мутных водах….
Они-то и составляют базис островной экономики.
Они да производство сигар. Знаете что, оставьте ваши бумаги на конторке при выходе.
«Свадебный Март». Ах да, вот сюда. Пара спускается
По ступеням маленькой церкви. Бросают ленты, облака – в клочья,
И солнце вот-вот проглянет. Но сколько было неудачных попыток…
Нет, свершилось! Буря кончилась. Снова погода ясна и прекрасна.
А как же вояж? Он продолжается! Слушайте все, пароход отправляется, я слышу его ревущий гудок! У нас времени – только добраться до дока!
И вот они истекают в зеленовато-жёлтый закат,
К лазурно-серебряным водам, где стоит у причала сияющий белый корабль
И наполняют они гигантское судно, пёстрая, радостная толпа,
Поющая и проливающая песнопения на океанскую гладь…
Нас утягивает и тащит вместе с ними посредством буксиров,
Золотое и серебряное конфетти. Улыбаясь, мы веселимся, поём вместе с публикой,
Но не вполне уверены в том, что мы хотим с ними – так пристань прогрета и залита солнцем.
Кто знает, где же поднимет якорь этот величественный корабль?
Переполненные слезами и смехом, мы снова робко спешим в толпе других пассажиров.
Твердь волнуется под ногами. Это уже корабль? Или, может быть, пристань…
С громким свистом вздымаются все паруса…
Отвратительный чёрный дым вырывается из труб,
Запорошив золото карнавальных костюмов нарядной антрацитовой сажей,
И путешествие начинается, как в туннель,
Только чтобы, как я уже говорил, продолжаться. Глаза остающихся на причале увлажнены,
Но наши – сухи. Вместе – в загадочную, наполненную испарениями ночь!
В неизведанное, неизведанное, которое нас любит, великое неизведанное!
И вот человек каждую ночь
Осторожно нисходит,
Все берёзы и пляжная растительность его
Подстрижены и выпрямлены для живительного контакта. В то время, как отделные испарения дня просачиваются
Безропотно в атмосферу. Люблю тебя? Вопрос увязает в этом
Запутанном деле
Писания или надо прочесть это в какой-нибудь книге
Чтобы безмолвно уйти. В Гонносфанадиге насосы
Работают, серебрясь в сгущающемся закате, как плечи мальчишек,
И ты вернулся к вопросу, как к ноябрьскому календарю
Снова и снова обращаясь к оболчке этой невероятной любовной истории
Я думаю, я любил не столько тебя, сколько музыку,
Ласкающую эмалевые, трудно вообразимые, звёзды
Сговор неудовлетворённости, в согласии с чем стоки и пыль просачиваются,
Чтоб увеличить зеркальное изображение и его ландшафт:
Как когда
Сквозь тьму и туман
Палконосец
Требовательно наблюдает
Я уверен, что всё это имеет некоторое значение.
Для начала, это подготовка к освобождению
От притяжения любой планеты ограничивающей восторг
От движения бёдер, лишённых смущения и т.д.
Цифра 8 – прекрасный символ
Свободы, достигаемой в этой деятельности.
Линии перспективы сарая – ещё пример, но другого типа
(См. “Ферма Ригга, возле Айсгарта, Венслейдал” или “Набросок в Нортоне”)
В котором мы совершаем побег от самих себя – гниющей массы риторики и т.д. –
Не удаляясь, впрочем, от наложенных ограничений.
Другой пример – это раздельное умирание:
Пока что держать в уме всех этих кучеров, служанок, герцогинь, и т.д. (ср. у Джереми Тейлора),
Ускользающих в ритме слишком влажного снега, но синхронному
Тому типу ритма, который заменяет «смысл».
Рассмотренная под этим углом проблема смерти и выживания
Несколько устаревает. Поскольку решений – тьма, как волны диких гусей, возвращающихся весной.
Едва ли мы знаем, где повернуть, чтоб избежать страданий, я имею ввиду,
Что так много мест.
Так что кучер-лакейно или грязно-посудомойно, но все места уже заняты.
Говорят, что линии, сходящиеся друг к другу, «исчезают».
Точка их встречи – это точка их исчезновения.
Отступающие пространства становятся меньше.
Но тут возникает другой, более насущный вопрос – о бедности.
Как её извинить для себя? Влажность и холодность?
Грязь и копоть?
Неудобное, неподходящее жильё, с видом, наводящим тоску?
Оборванная герань, цветущая в заржавленной банке из-под томатов,
Обрамлённая еле теплящимся лучиком солнца, трагическая хромолитография?
Разбитое зеркало, прибитое над выщербленной эмалированной раковиной, полной воды,
В ней отражается засиженный мухами календарь с экстатичной голландкой, сжавшей тюльпаны –
На стене напротив. Повисшая на гвозде старая бархатная шляпка с оторавнной вуалеткой – последние остатки былой роскоши.
Тщательно заправленная постель. Скрупулёзно прибранное жилище, однако холодное и сырое.
Всё это в конусе света – моя собственная фантазия.
Но, вернёмся к нашей банке из-под томатов – с тем, что пощадили козы,
Такие годятся для самодельного телефона, если шнуром соединить две их половинки.
Можно поговорить с другом за стенкой, или за углом.
Один американский изобретатель нажил целое состояние подобным хитроумным изобретением.
Ветви царапают небо.
Вещи, слишком невзрачные, чтобы их занесли в исторические анналаы – выхлоп автобуса
На парижском бульваре в 1932, и все те неуклюжие соблазнения и дилетантские картины
Бесцеремонно присоединяются к пробуждению,
Чтобы в дальнейшем играть роль в моём анализе. Эти клоунские формы,
Заполняющие свободное пространство на мили вперёд, подобно акрам красных и горчичных помпонов,
Припорошенных пыльцой, которую мы называем «воздухом правды». Массовые захоронения
Гадеса, это правда. Я предлагаю генеральную уборку
Этих истинных и бесполезных форм, каковые докучают нам своими raisons d'etre
И которых никто (это их слабость) не заставит себя полюбить.
Однако, есть движущиеся части, которые могут подвести
В огненном фонтане. Постепенно добавьте отмеренную унцию серной кислоты
К пяти или шести унциям воды в фарфоровой миске. Затем добавляйте, и вновь постепенно, около трёх четвертей унции гранулированного цинка.
Немедленно начинается бурное выделение газообразного водорода.
Затем периодически
Добавляйте кусочки фосфора размером с горошину.
Начнёт выделяться большое количество газовых пузырьков, которые будут воспламеняться на поверхности кипящей жидкости.
Вся она будет светиться, и метеоры с огненными хвостами
Будут выстреливать из глубины, сквозь жидкость, со страшным свистом и скоростью.
Безусловно, легко соорудить простое укрытие от этого, равно как и от других феноменов.
Но как светоносен фонтан! Кажется, что его искры стремятся достичь небес!
А сколько энергии в тех пузырьках. Разумный может их безнаказанно созерцать, но глупцам лучше не подходить слишком близко,
Поскольку любая физическая активность подобного рода несёт опасность для неосторожных и необразованных. Великолепные метеоры!
В моё время мы делали «огненные надписи» насыщенным раствором нитрата калия.
Потом мы брали гладкую палочку, и затем, используя раствор как чернила, чертили знаки на белой папиросной бумаге.
Когда она полностью высыхала, письмена становились невидимыми.
Искры от тлеющей спички было достаточно для воспламенения нитрата калия в любой части рисунка,
Но вначале стоит положить его на тарелку или поднос в тёмной комнате.
Огонь распространится по линиям невидимых знаков, до тех пор, пока весь рисунок не будет проявлен.
Между тем огненный фонтан всё ещё тлеет и вскипает,
Распространяя адское зловоние и дикую копоть и чад,
Едкий, как ревность. И могло статься,
Что эти огненные письмена были видны как раз там, в просветах в дыму,
Даже не утруждаясь быть написанными раствором.
Слово там, слово здесь – “обещай” или “берегись” – нужно пройти длинным кружным путём
Прежде, чем обнаружишь, что вход на ту сторону закрыт.
Фосфоресцирующая жидкость всё ещё пучится и кипит, однако.
А что, если эта безумная деятельность была сама по себе рисунком
Тротуаров апрельских и юных деревьев, взрывающихся робкой листвой,
И собак, обнюхивающих гидранты, яростью весны вскипающей в венах?
Вон там стоят мальчик и девочка, наклонившаяся над рамой велосипеда.
Чугунный фонарь напротив скрывается в оперении ещё не родившихся листьев, заглушивших его макушку.
По дорожке идёт почтальон с письмом в вытянутой руке.
У него это первый рабочий день, и он опасливо озирается,
Увы, не замечая стремительно атакующего мерзкого бульдога, дьявольский взгляд которого прикован к тыльной части его брюк, брыли в слюне.
Невдалеке молодая женщина поправляет чулок.
За ней наблюдает тип в котелке, он вот-вот окажется на пути разогнавшегося наёмного кабриолета.
Строй фонарей
Марширует по улице в строгом порядке, но их лампы
Теряются в оперённом цветении, в котором можно заметить скрытые лица, ведь эта сцена – загадочная картинка.
Белесое небо полно, тем не менее, чётко очерченными звёздами – наверное, это – ночь,
Или ранний весенний вечер, воздух с лёгким намёком на сырость и холодок –
Памятью о зиме, предвестье наступающей осени –
Но любовники собираются всё равно, огни тихо мерцают.
Автомобили вдоль улицы движутся равномерно.
Это сцена, достойна пера поэта, однако она – огненный демон.
Кто его создал, подбросив на колеблющуюся поверхность фосфоресцирующего фонтана,
Для мира, как не поэт. Но любовь может им восхищаться,
Использовать во зло или во благо, по своему произволу. Любовь сильнее огня.
Доказательство этому то, что вспухающий и опадающий фонтан уже гаснет,
Но огнеснабжение любовников неизменно, как будто включенное в режим излучения лаборатории.
Но не надолго. Вот и оно иссякает,
И, умирая, производит впечатление блефа,
Его скалистые мысы подчёркнуты искрами, вершину венчают зигзаги
Трав и кустов, галечный пляж внизу, плоское море
Поддерживает несколько горизонтальных линий. Наконец, это видение тоже медленно исчезает.
(с английского)
THE SCATERS
by John Ashbery
II
Under the window marked "General Delivery"...
This should be a letter
Throwing you a minute to one side,
Of how this tossing looks harmonious from a distance,
Like sea or the tops of trees, and how
Only when one gets closer is its sadness small and appreciable.
It can be held in the hand.
All this must go into a letter.
Also the feeling of being lived, looking for people,
And gradual peace and relaxation.
But there's no personal involvement:
These sudden bursts of hot and cold
Are wreathed in shadowless intensity
Whose moment saps them of all characteristics.
Thus beginning to rest you at once know.
Once there was a point in these islands,
Coming to see where the rock had rotted away,
And turning into a tiny speck in the distance.
But war's savagery.... Even the most patient scholar, now
Could hardly reconstruct the old fort exactly as it was.
That trees continue to wave over it. That there is also a small museum somewhere inside.
That the history of costume is no less fascinating than the history of great migrations.
I'd like to bugger you all up,
Deliberately falsify all your old suck-ass notions
Of how chivalry is being lived. What goes on in beehives.
But the whole filthy mess, misunderstandings included,
Problems about the tunic button etc. How much of any one person is there.
Still, after bananas and spoonbread in the shadow of the old walls
It is cooling to return under the eaves in the shower
That probably fell while we were inside, examining bowknots,
Old light-bulb sockets, places where the whitewash had begun to flake
With here and there an old map or illustration. Here's one for instance-
Looks like a weather map... or a coiled bit of wallpaper with a design
Of faded hollyhocks, or abstract fruit and gumdrops in chains.
But how is it that you are always indoors, peering at too heavily canceled stamps through a greasy magnifying glass?
And slowly the incoherencies of day melt in
A general wishful thinking of night
To peruse certain stars over the bay.
Cataracts of peace pour from the poised heavens
And only fear of snakes prevents us from passing the night in the open air.
The day is definitely at an end.
Old heavens, you used to tweak above us,
Standing like rain whenever a salvo... Old heavens,
You lying there above the old, but not ruined, fort,
Can you hear, there, what I am saying?
For it is you I am parodying,
Your invisible denials. And the almost correct impressions
Corroborated by newsprint, which is so fine.
I call to you there, but I do not think that you will answer me.
For I am condemned to drum my fingers
On the closed lid of this piano, this tedious planet, earth
As it winks to you through the aspiring, growing distances,
A last spark before the night.
There was much to be said in favor of storms
But you seem to have abandoned them in favor of endless light.
I cannot say that I think the change much of an improvement.
There is something fearful in these summer nights that go on forever....
We are nearing the Moorish coast, I think, in a bateau.
I wonder if I will have any friends there
Whether the future will be kinder to me than the past, for example,
And am all set to be put out, finding it to be not.
Still, I am prepared for this voyage, and for anything else you may care to mention.
Not that I am not afraid, but there is very little time left.
You have probably made travel arrangements, and know the feeling.
Suddenly, one morning, the little train arrives in the station, but oh, so big
It is! Much bigger and faster than anyone told you.
A bewhiskered student in an old baggy overcoat is waiting to take it.
"Why do you want to go there," they all say. "It is better in the other direction."
And so it is. There people are free, at any rate. But where you are going no one is.
Still there are parks and libraries to be visited, "la Bibliotheque Municipale,"
Hotel reservations and all that rot. Old American films dubbed into the foreign language,
Coffee and whiskey and cigar stubs. Nobody minds. And rain on the bristly wool of your topcoat.
I realize that I never knew why I wanted to come.
Yet I shall never return to the past, that attic,
Its sailboats are perhaps more beautiful than these, these I am leaning against,
Spangled with diamonds and orange and purple stains,
Bearing me once again in quest of the unknown. These sails are life itself to me.
I heard a girl say this once, and cried, and brought her fresh fruit and fishes,
Olives and golden baked loaves. She dried her tears and thanked me.
Now we are both setting sail into the purplish evening.
I love it! This cruise can never last long enough for me.
But once more, office desks, radiators-No! That is behind me.
No more dullness, only movies and love and laughter, sex and fun.
The ticket seller is blowing his little horn-hurry before the window slams down.
The train we are getting onto is a boat train, and the boats are really boats this time.
But I heard the heavens say-Is it right? This continual changing back and forth?
Laughter and tears and so on? Mightn't just plain sadness be sufficient for him?
No! I'll not accept that any more, you bewhiskered old caverns of blue!
This is just right for me. I am cozily ensconced in the balcony of my face
Looking out over the whole darn countryside, a beacon of satisfaction
I am. I'll not trade places with a king. Here I am then, continuing but ever beginning
My perennial voyage, into new memories, new hope and flowers
The way the coasts glide past you. I shall never forget this moment
Because it consists of purest ecstasy. I am happier now than I ever dared believe
Anyone could be. And we finger down the dog-eared coasts....
It is all passing! It is past! No, I am here,
Bellow the coasts, and even the heavens roar their assent
As we pick up a lemon-colored light horizontally
Projected into the night, the night that heaven
Was kind enough to send, and I launch into the happiest dreams,
Happier once again, because tomorrow is already here.
Yet certain kernels remain. Clouds that drift past sheds-
Read it in the official bulletin. We shan't be putting out today.
The old stove smoked worse than ever because rain was coming down its chimney.
Only the bleary eye of fog accosted one through the mended pane.
Outside, the swamp water lapped the broken wood step.
A rowboat was moored in the alligator-infested swamp.
Somewhere, from deep in the interior of the jungle, a groan was heard.
Could it be...? Anyway, a rainy day-wet weather.
The whole voyage will have to be canceled.
It would be impossible to make different connections.
Anyway the hotels are all full at this season. The junks packed with refugees
Returning from the islands. Sea-bream and flounder abound in the muddied waters....
They in fact represent the backbone of the island economy.
That, and cigar rolling. Please leave your papers at the desk as you pass out,
You know. "The Wedding March." Ah yes, that's the way. The couple descend
The steps of the little old church. Ribbons are flung, ribbons of cloud
And the sun seems to be coming out. But there have been so many false alarms....
No, it's happened! The storm is over. Again the weather is fine and clear.
And the voyage? It's on! Listen everybody, the ship is starting,
I can hear its whistle's roar! We have just time enough to make it to the dock!
And away they pour, in the sulfurous sunlight,
To the aqua and silver waters where stands the glistening white ship
And into the great vessel they flood, a motley and happy crowd
Chanting and pouring down hymns on the surface of the ocean....
Pulling, tugging us along with them, by means of streamers,
Golden and silver confetti. Smiling, we laugh and sing with the revelers
But are not quite certain that we want to go-the dock is so sunny and warm.
That majestic ship will pull up anchor who knows where?
And full of laughter and tears, we sidle once again with the other passengers.
The ground is heaving under foot. Is it the ship? It could be the dock....
And with a great whoosh all the sails go up.... Hideous black smoke belches forth from the funnels
Smudging the gold carnival costumes with the gaiety of its jet-black soot
And, as into a tunnel the voyage starts
Only, as I said, to be continued. The eyes of those left standing on the dock are wet
But ours are dry. Into the secretive, vaporous night with all of us!
Into the unknown, the unknown that loves us, the great unknown!
So man nightly
Sparingly descends
The birches and the hayall of him
Pruned, erect for vital contact. As the separate mists of day slip
Uncomplainingly into the atmosphere. Loving you? The question sinks into
That mazy business
About writing or to have read it in some book
To silently move away. At Gannosfonadiga the pumps
Working, argent in the thickening sunset, like boys'shoulders
And you return to the question as to a calendar of November
Again and again consulting the surface of that enormous affair
I think not to have loved you but the music
Petting the enameled slow-imagined stars
A concert of dissatisfaction whereby gutter and dust seep
To engross the mirrored image and its landscape:
As when
through darkness and mist
the pole-bringer
demandingly watches
I am convinced these things are of some importance.
Firstly, it is a preparing to go outward
Of no planet limiting the enjoyment
Of motion-hips free of embarrassment etc.
The figure 8 is a perfect symbol
Of the freedom to be gained in this kind of activity.
The perspective lines of the barn are another and different kind of example
(Viz. "Rigg's Farm, near Aysgarth, Wensleydale," or the "Sketch at Norton")
In which we escape ourselves-putrefying mass of prevarications etc.-
In remaining close to the limitations imposed.
Another example is this separate dying
Still keeping in mind the coachmen, servant girls, duchesses, etc. (cf. Jeremy Taylor)
Falling away, rhythm of too-wet snow, but parallel
With the kind of rhythm substituting for "meaning."
Looked at from this angle the problem of death and survival
Ages slightly. For the solutions are millionfold, like waves of wild geese returning in spring.
Scarcely we know where to turn to avoid suffering, I mean
There are so many places.
So, coachman-servile, or scullion-slatternly, but each place is taken.
The lines that draw nearer together are said to "vanish."
The point where they meet is their vanishing point.
Spaces, as they recede, become smaller.
But another, more urgent question imposes itself-that of poverty.
How to excuse it to oneself? The wetness and coldness? Dirt and grime?
Uncomfortable, unsuitable lodgings, with a depressing view?
The peeled geranium flowering in a rusted tomato can,
Framed in a sickly ray of sunlight, a tragic chromo?
A broken mirror nailed up over a chipped enamel basin, whose turgid waters
Reflect the fly-specked calendar-with ecstatic Dutch girl clasping tulips-
On the far wall. Hanging from one nail, an old velvet hat with a tattered bit of veiling-last remnant of former finery.
The bed well made. The whole place scrupulously clean, but cold and damp.
All this, wedged into a pyramidal ray of light, is my own invention.
But to return to our tomato can-those spared by the goats
Can be made into a practical telephone, the two halves being connected by a length of wire.
You can talk to your friend in the next room, or around corners.
An American inventor made a fortune with just such a contraption.
The branches tear at the sky-
Things too tiny to be remembered in recorded history-the backfiring of a bus
In a Paris street in 1932, and all the clumsy seductions and amateur paintings done,
Clamber to join in the awakening
To take a further role in my determination. These clown-shapes
Filling up the available space for miles, like acres of red and mustard pom-poms
Dusted with a pollen we call "an air of truth." Massed mounds
Of Hades it is true. I propose a general housecleaning
Of these true and valueless shapes which pester us with their raisons d'etre
Whom no one (that is their weakness) can ever get to like.
There are moving parts to be got out of order,
However, in the flame fountain. Add gradually one ounce, by measure, of sulphuric acid
To five or six ounces of water in an earthenware basin. Add to it, also
gradually, about three-quarters of an ounce of granulated zinc.
A rapid production of hydrogen gas will instantly take place. Then add,
From time to time, a few pieces of phosphorus the size of a pea.
A multitude of gas bubbles will be produced, which will fire on the surface of the effervescing liquid.
The whole surface of the liquid will become luminous, and fire balls, with jets of fire,
Will dart from the bottom, through the fluid with great rapidity and a hissing noise.
Sure, but a simple shelter from this or other phenomena is easily contrived.
But how luminous the fountain! Its sparks seem to aspire to reach the sky!
And so much energy in those bubbles. A wise man could contemplate his face in them
With impunity, but fools would surely do better not to approach too close
Because any intense physical activity like that implies danger for the unwary and the uneducated. Great balls of fire!
In my day we used to make "fire designs," using a saturated solution of nitrate of potash.
Then we used to take a smooth stick, and using the solution as ink, draw with it on sheets of white tissue paper.
Once it was thoroughly dry, the writing would be invisible.
By means of a spark from a smoldering match ignite the potassium nitrate at any part of the drawing,
First laying the paper on a plate or tray in a darkened room.
The fire will smolder along the line of the invisible drawing until the design is complete.
Meanwhile the fire fountain is still smoldering and welling,
Casting off a hellish stink and wild fumes of pitch
Acrid as jealousy. And it might be
That flame writing might be visible right there, in the gaps in the smoke
Without going through the bother of the solution-writing.
A word here and there-"promise" or "beware"-you have to go the long way round
Before you find the entrance to that side is closed.
The phosphorescent liquid is still heaving and boiling, however.
And what if this insane activity were itself a kind of drawing
Of April sidewalks, and young trees bursting into timid leaf
And dogs sniffing hydrants, the fury of spring beginning to back up along their veins?
Yonder stand a young boy and girl leaning against a bicycle.
The iron lamppost next to them disappears into the feathery, unborn leaves that suffocate its top.
A postman is coming up the walk, a letter held in his outstretched hand.
This is his first day on the new job, and he looks warily around
Alas not seeing the hideous bulldog bearing down on him like sixty, its hellish eyes fixed on the seat of his pants, jowls a-slaver.
Nearby a young woman is fixing her stocking. Watching her, a chap with a hat
Is about to walk into the path of a speeding hackney cabriolet. The line of lampposts
Marches up the street in strict array, but the lamp-parts
Are lost in feathery bloom, in which hidden faces can be spotted, for this is a puzzle scene.
The sky is white, yet full of outlined stars-it must be night,
Or an early springtime evening, with just a hint of dampness and chill in the air-
Memory of winter, hint of the autumn to come-
Yet the lovers congregate anyway, the lights twinkle slowly on.
Cars move steadily along the street.
It is a scene worthy of the poet's pen, yet it is the fire demon
Who has created it, throwing it up on the dubious surface of a phosphorescent fountain
For all the world like a poet. But love can appreciate it,
Use or misuse it for its own ends. Love is stronger than fire.
The proof of this is that already the heaving, sucking fountain is paling away
Yet the fire-lines of the lovers remain fixed, as if permanently, on the air of the lab.
Not for long though. And now they too collapse,
Giving, as they pass away, the impression of a bluff,
Its craggy headlands outlined in sparks, its top crowned with a zigzag
Of grass and shrubs, pebbled beach at the bottom, with flat sea
Holding a few horizontal lines. Then this vision, too, fades slowly away.