Предыдущее: http://www.stihi.ru/2017/08/30/9211
Намедни поэт Модест Шиншилов проснулся раньше обычного. Что послужило причиною события сего, неизвестно. Однако петух соседский, который мог бы вызвать пробуждение, третьего дня был пойман и отправлен в архиерейскую уху, так как отрок упомянутой соседки поступил, пусть и с другого разу, на учение в бурсу. Пёс, звали которого… м-м… а пёс его знает, как его звали, могущий облаять утренний сон нашего поэта, не показывался с позавчерашнего вечера, ибо отправился с хозяином своим, живущим через дом, на охоту по водоплавающей. И телефон, и пейджер молчали. Будильником Шиншилов не пользовался вовсе, да и на кой он, если не дело поэтово подскакивать ни свет ни заря. Чай, не гимназист какой-нибудь.
Размышляя подобным образом, герой наш, совершив утренние процедуры, уселся в столовой испить горячего чаю со смородиновым листом и сахаром вприкуску. Щипчики, которыми он пользовался при раскалывании кускового сахара, принадлежали когда-то деду Шиншилова, человеку умному и авторитетному, поэтому поэт ни за что не соглашался расставаться с ними и сыпать в чашку сахарный песок. Последнее слово всегда смешило Шиншилова, так как ассоциировалось у него с обычным песком — морским или, на худой конец, речным, пользы от которого при чаепитии никакой — только скрип на зубах.
И тут взгляд его упёрся в дверной косяк, к которому цыганской иголкой была прикреплена записка. Холодный пот выступил на лбу Модеста Шиншилова. ВСПОМНИТЬ ВСЁ!.. Да-да, он вспомнил. Записка, которую принёс вчера в квартиру поэта неприметный человек в длинном чёрном плаще с надвинутой на брови такой же чёрной кепкой, и была причиною его сегодняшнего раннего пробуждения.
Текст её, напечатанный на машинке с прыгающими буквами, гласил, что получателю сего (и строгим каллиграфическим почерком была вписана его, Шиншилова, фамилия) надлежит безоговорочно… и так далее... «Явка обязательна» — требовал правый слегка согнутый угол записки.
Время указано не было, да и как его укажешь, ежели в уездном городе «Т», в котором обитал Шиншилов, все часы показывали разное время. Когда и почему это повелось, не помнил и ныне покойный директор краеведческого музея, на своём 95-летии пустившийся в тур полонеза. Злые языки утверждали, что-де он лично знавал Клару Цеткин, Екатерину Дашкову и Жанну Д’Арк.
Но текст записки был таков, что, несмотря на отсутствие обозначенного времени, прийти хотелось как можно раньше. Шиншилов встал, застегнул все пуговки на золотистом в блёстку жилете, надел поверх бархатный тёмно-коричневый пиджак с кожаными накладками на локтях, водрузил пенсне, котелок и… да, чуть не забыл — взял тросточку, набалдашник которой содержал текст почему-то по-румынски «Не забудь меня», и спустился с крыльца.
Погоды стояли не такие уж, чтобы брать извозчика или звонить по мобильнику в службу такси, и Шиншилов шёл пешком, благо дом вызывавшего ведомства располагался неподалёку — на углу Смоленской и Большой Мещанской.
После двойной проверки документов и изучения записки — на входе во двор и у крыльца — его пропустили внутрь здания. Затхлый сырой воздух и тусклый свет, пробивавшийся сквозь клубы папиросного дыма, удивили Шиншилова. «Странно тут у них», — пронеслось в мозгу. Невзрачная сухая дама в кожаном пиджаке предложила Шиншилову подождать на скамье в выкрашенном синей масляной краской узком длинном коридоре.
После некоторого ожидания раздался резкий голос: «Шиншилов! Пройдите!» Герой наш встал. Ему указали на высоченную филёнчатую дверь. «Аки портал какой-то!» — начал было думать поэт, но тут дверь за ним захлопнулась со щелчком.
Большая, плохо освещённая комната имела три плотно зашторенных окна. В дальнем углу располагался огромный двухтумбовый стол, покрытый зелёным сукном. На нём стояла настольная лампа с такого же цвета абажуром.
«Надо же, как у меня в присутствии, только сумрачно как-то!» — так и лезла некстати родившаяся мысль.
Из-за стола поднялся немолодой крепко сбитый человек среднего роста в наглухо застёгнутом френче. Он был полностью лыс или брит, режим его работы выдавали большие круги под глазами. Острый взгляд чёрных глаз периодически вспыхивал из-за блика пенсне в золотой тонкой оправе на длинной цепочке. Человек сей словно материализовался сквозь папиросный дым, отчего атмосфера в комнате показалась Шиншилову инфернальной. Этому способствовал и голос его — мягкий, даже вкрадчивый и при этом властный, не допускающий ни малейших сомнений в своей правоте.
— Доброе утро, милейший гражданин Щинщилов! — с ярко выраженным кавказским акцентом произнёс он, и рука с дымящейся трубкой произвела широкий жест. — Канэчно, хателось би сказать «садитесь», — и человек хрипло захохотал, — ну, уж ладно, присаживайтэсь пока.
Шиншилов сел на предложенный стул. «Чем могу?..» — хотелось спросить ему незнакомого властного человека, но язык почему-то прилип к нёбу и ни в какую не хотел подчиняться. Тут его взор выхватил лежавший на столе календарь, на котором яркой красной краской было отпечатано: «Одна тысяча девятьсот тридцать седьмой год».
— Чертовщина какая-то, — проговорил кто-то внутри него и вслух добавил, — а-а, м-м-м?..
— Нэ валнуйтесь, милейший гражданин Щинщилов, — поняв причину шиншиловских междометий, произнёс властный человек. — это ми в гостях у вашего врэмени. Вот если би било всё наоборот, то наш разгавор бил би кароткий. Очен кароткий. По 58 статье… и парядок!
— А что за статья? — заговорил, наконец, шиншиловский язык.
— Ах-ха-ха, — разразился громким смехом собеседник. — лучше вам и нэ знать.
Над его головой сквозь клубы дыма стал проступать портрет на стене, на котором было изображено лицо кавказской национальности с выразительными усами.
— Ми пригласили вас как специалиста по слову. Ви же, так сказать, поэт?
— Почему «так сказать»? — непроизвольно вырвалось у Шиншилова. — Просто поэт.
— Допустим. Но это не главное. Вот ви, например, а чём пищете?
— Как о чём? О том, что меня волнует, о том, что знаю и вижу… О чём не могу не писать, наконец…
— Э-э, всё это лирика, гражданин Щинщилов. Ви, как служитель слова, но прэжде служитель нашему гасударству, далжны писать палезные ему, т.е. гасударству, стихи. Это ви панимаете?
— Не могу согласиться с вами, уважаемый… м-м…
— Павел Лаврентьевич. — подсказал хозяин кабинета.
— Павел Лаврентьевич, я служу не государству, а отечеству! — Шиншилов удивился, как глухо в этих стенах звучал его голос.
— Ну-ну, нэ будем копаться в тэрминологии, это нэ в ваших интэресах! — тон собеседника становился жёстче. — Ви где публикуете стихи?
— В книгах, сборниках стихов, альманахах, газетах иногда…
— Ещё?..
— На сайте Стихи.ру.
— А ви апределяете на указанном сайте, кто вас прочёл?
— Ну, конечно, если читатель зарегистрирован, я вижу его имя и фамилию.
— Понятно. Так знайте, Щинщилов, за вами и вам подобными мы устанавливаем наблюдение. Нэт… и нэ пытайтесь вазражать. Ваше врэмя скоро прайдёт и наступит наше… Знайте, теперь вас будут читать нэ только зарегистрированные Вани и Маши, но и Нэизвестный читатель. «Нэизвестный читатель», Шиншилов, это вам и сигнал, и пароль: «Ми — рядом». А теперь ступайте и крэпко запомните — у нас длинные руки. — И он подписал Шиншилову пропуск.
Оказавшись за пределами строгого заведения, поэт наш забеспокоился. Оказывается, пока он имел встречу с этим человеком, представившимся Павлом Лаврентьевичем, на город опустился сильнейший туман: не было видно не только маковок расположенных неподалёку Ильинской и Казанской церквей, но и вывески магазина «Артель», и «Кофейни» напротив здания Сбербанка.
— Авель, старина, срочно бери такси и приезжай ко мне! — взволнованно прокричал в трубку сотового Шиншилов, набрав номер своего друга Перепряхина.
Через полчаса в квартиру Шиншилова входил запыхавшийся и удивлённый Авель Перепряхин.
— Модест, — с порога начал он, — моё последнее стихотворение прочитали на сайте Стихи.ру триста девяносто девять читателей.
— Ну, и кто же они? — подозрительно спросил Шиншилов. Перепряхин немного замялся.
— Знаешь, в списке читателей ты, Модест Шиншилов, и ещё триста девяносто восемь Неизвестных читателей, триста из которых читали мой стих глубокой ночью…
Шиншилов подошёл к окну и распахнул створки настежь. В комнату тут же ворвались клубы густого тумана. Затем он открыл бутылку коньяка «Антониновка» и налил сразу по сто пятьдесят.
— Давай выпьем, старина! А после я расскажу, кто тебя читает и где я был сегодня утром.
___________
Продолжениее: http://www.stihi.ru/2017/09/08/8777
04.09.2017 г.