20 Поездка на творческую дачу
(второй рассказ из потрёпанной тетради)
Июнь в средней полосе заканчивался неслыханной жарой.
Профессор Перепряхин в длинных сатиновых трусах в стиле «семейные» то и дело направлялся из-под грецкого ореха, в тени которого было весьма несладко, в подвал, чтобы между банок и склянок с различными заготовками придать своему телу привычное количество градусов, выраженных исключительно в цельсиях.
Модест Шиншилов покидал реку только в ночное время, да и то не каждый день. Хотя Десна прилично обмелела, и в районе Бабьего мостка можно было даже перейти ея на противоположный берег, он сидел под Пищитой — обрывистой меловой кручей, изобилующей родниками с чистейшей водой, богатой серебром и кальцием, — на стуле под зонтом, опустив обе ноги в воду.
Всё, начиная от перечисленных поэтов до вылинявшего под солнцем пастуха, от рыбы, не желавшей ни в какую идти на шиншиловский крючок, до утомлённой коровы Лыски, из последних сил отгонявшей хвостом надоедливых оводов и слепней, находилось в ожидании прохлады.
Даже любитель местных горячительных напитков Иван, живший на набережной и привыкший по поводу и без повода собачиться со своей неуступчивой супругой, делал это в последние дни без огонька и задора, скорее по многолетней привычке.
И вот в один из таких нестерпимо жарких дней у Шиншилова зазвонил сотовый телефон. Голос в трубке принадлежал Предводителю губернского литературного сообщества Его Императорскаго Величества:
— Модест! Ты же знаешь, как всё у нас устроено. Эти наши столичные коллеги такие (чтоб тебе было понятно)… вёрткие, как вьюны… Расхватали в миг единый все места на творческих дачах. Но я таки выбил для тебя и Авеля два бесплатных билета на поезд первым классом и места в гостинице «Приморская», — далее следовало название городка у Чёрного моря с труднопроизносимым названием.
— Мой милый друг! — безразлично и отдельно от мозга зашевелился шиншиловский язык. — Какое Чёрное море? У нас тут от жары всё скоро станет и так чёрным, включая нас с Авелем. Обугливаемся, как угольки, а ты хочешь нас отправить на юг, в ещё большее пекло? Что мы тебе плохого сделали?
— Так вот, Модест! Там, на море, сейчас намного прохладнее, чем здесь. Вы и от жары отдохнёте, и творчеством займётесь, и задание выполните — провести ряд поэтических встреч с населением.
— Там действительно прохладнее?.. А что ж ты так долго объясняешь? На юг! На юг! Скорей, скорей, к прохладе, — стучали виски Шиншилова.
На следующий день, перетерпев кое-как езду на извозчике, поэты наши прибыли на вокзал, где упомянутый Предводитель озвучил места их, вручил билеты и лично помахал тросточкой с перрона высунувшимся в окно тринадцатого вагона Шиншилову и Перепряхину.
Для друзей наступило то блаженное время, которое известно, пожалуй, каждому читателю нашему.
Зайдя в вагон и дождавшись отправления, можно прилечь на обозначенную в билете полку и, покачиваясь вместе с вагоном, уставиться в окно, с наслаждением провожая взглядом проплывающие мимо луга, леса, реки, мосты и всё попадающееся под руку. Мерно стучат колёса, заставляя волнительнее биться сердце. Нет-нет, да и прикинется соловьём-разбойником паровозный свисток, выказывающий восторг свой от быстрой езды в бескрайнем пространстве, /что ровнем-гладнем разметнулось на полсвета, да и ступай считать вёрсты, пока не зарябит тебе в очи/. Да пророкочет басовитый гудок: «Завидуйте, чухонцы и прочая… русский человек мчится по необъятной стране своей!»
Перед тем, как предложить неуместного в сию жару чаю, проводник с огромными бакенбардами в форменной фуражке и такого же рода кителе стал проверять проездные документы.
— Доставай билеты, Авель! — зевая, вымолвил Шиншилов.
Тот полез в нагрудный карман, затем в другой. Потом встал, слазил поочерёдно во все карманы брюк. Открыв дорожный саквояж, пересмотрел все его отсеки и произнёс:
— Модест, я думаю… они у тебя.
— Как у меня, ё-моё, Авель! Тебе же Предводитель лично вручал на перроне! — воскликнул Шиншилов и подскочил со своей полки, принявшись рыться, на всякий случай, в своих вещах.
— Так вот и я говорю — где же оне?
— Господа, пожалуйте ваши билетики-с, — изрёк подошедший к ним проводник.
— Одну минуточку… ищем, голубчик, — начал было Перепряхин.
— Они у нас, непременно найдём, вы только не волнуйтесь, — решил продолжить Шиншилов.
— Я никак не волнуюсь, господа. Однако если вы не сможете их предъявить, начальник поезда будут вынуждены высадить вас на следующей станции, да-с.
— Как высадить?! Вы что! Вы посмеете высадить известнейшего профессора русской словесности? Самого Перепряхина?
— Это кто, вы? — решил на всякий случай уточнить проводник.
— Нет, это он, — и Шиншилов ткнул пальцем в друга, — поэт Авель Перепряхин, собственной персоной.
— Господа, здесь Авель Перепряхин!
— Перепряхин, где?
— В вагоне едет с нами поэт Перепряхин! — послышалось с разных сторон.
— Позвольте заплатить за проезд господина Перепряхина! — подскочил к проводнику неизвестный молодой человек из соседнего купе.
— Душенька, возьми у него автограф! — промурлыкал женский голос позади него.
— Всенепременно, не волнуйся, киса! — ответил молодой человек.
— Да мы и сами готовы заплатить, — уверенно проговорил Шиншилов.
— Одну минутку, господа, — и проводник привычным движением поправил форменную фуражку, — мне нужно доложить начальнику поезда. Я ненадолго.
И он исчез, хлопнув дверью тамбура.
В вагоне поднялся шум. В купе к Шиншилову и Перепряхину стали пробиваться попутчики-соседи по вагону. Все просили автографы у Перепряхина. Чтобы побыстрее покончить с этим, Шиншилов забирал на входе в купе листки, блокноты, газеты, на которых быстро расписывался собственной рукой «А.Перепряхин» и возвращал предметы владельцам.
— Ай-яй-яй, — сокрушённо качал головой, уставившись в окно, настоящий Перепряхин, — как же так? Куда делись билеты?..
Через несколько минут дверь в тамбур открылась, и в вагоне появилась делегация, в которой Шиншилов узнал их проводника. Делегацию возглавлял низенький толстый человек с отменно начищенными пуговицами на мундире и сияющим, как те пуговицы, лицом.
— Здесь господин Перепряхин со спутником? — осведомился он.
— Да, вот он, — и Шиншилов опять ткнул пальцем в сторону задумчивого Перепряхина.
— Позвольте-с отрекомендоваться: начальник поезда… — и он бойко проговорил свою фамилию. — Имею честь с удовольствием сообщить вам, господа, что оплачивать проезд не надобно. В честь чего просим вас в нашем вагоне-ресторане вечером выступить, так сказать… и прочесть несколько ваших стихов, если вас не затруднит. Это скрасит пребывание наше… э-э… м-м… и позволит запомнить… да-с… всенепременно.
На этом красочная речь начальника поезда закончилась, и наступила некоторая пауза.
— Ну что же ты, Авель? Пора отвечать, — подтолкнул Шиншилов локтем спутника.
— Пожалуй, мы примем ваше предложение. Прибудем в вагон-ресторан, скажем, в восемь часов пополудни, — членораздельно и с достоинством произнёс Перепряхин.
— Ну, вот и чудно, ждём вас, — облегчённо вздохнул начальник поезда и повернул голову к одному из свиты, — распорядитесь организовать видео-трансляцию в интернет, пусть побольше народу узнает о нашем фирменном поезде. Какие методы работы с пассажирами у нас освоены, — довольным голосом проговорил он. И делегация удалилась.
В обозначенное время Перепряхин и Шиншилов проследовали в вагон-ресторан. Захлопнув за собой дверь, они обнаружили массу людей, заполнивших все столики и стоявших в проходе. Вагон был украшен воздушными шариками и бумажным плакатом «Поэзия есть пища души русскаго человека!» При их появлении публика загудела, раздались аплодисменты и возгласы.
Перепряхин без лишних промедлений вышел в центр и встал в позу памятника Пушкину на одноимённой площади работы скульптора А.Опекушина, положив правую руку на грудь за жилетку. Наступила гробовая тишина, которую нарушал только мерный стук колёс. Подождав, когда на него наведут Web-камеру, он с воодушевлением начал:
«Всё пересохло уже -
грядки желтеют и вянут.
Где-то дымит торфяник
в смертной тоске о дожде...»*
Он продолжал обрушивать на зрителя строку за строкой, и Шиншилов отчётливо расслышал за спиной:
— Как актуально!
— Настоящий поэт!
— Тсс… господа, не мешайте! Дайте внимать…
Незаметно пролетел час, потом другой. Шиншилов иногда сменял взопревшего Перепяхина и читал свои стихи исключительно о дожде и прохладе, так как профессор делал упор на жаре и засухе.
Благодарная публика рукоплескала, делала селфи и рассылала по всему свету восторженные sms-сообщения.
Наконец, вечер закончился раздачей автографов и совместными общими фото. Отужинав здесь же, наши поэты вернулись в своё купе и улеглись под стук колёс, неустанно повторяющих свой бесконечный ямб.
— Господа, ваша станция! — постучавшись в купе, пророкотал проводник с бакенбардами.
— А была ли ночь? — недоумённо спросил Шиншилов у Перепряхина, обнаружив залитое солнцем купе, — только глаза закрыл и вот тебе.
Быстро собравшись и подхватив саквояжи, они раскланялись с проводником и вышли на незнакомый перрон. Утреннее солнце было каким-то иным, чем дома, — более юным и весёлым. Железная дорога проходила вдоль морского побережья, и с перрона было видно оно, море, — бескрайнее и нежно-голубое. Свежий ветерок наполнял лёгкие и расправлял складки на светлых летних одеждах.
— Какая благодать, старина!
— Да-а, она самая…
Державший до этого в руке свою соломенную шляпу, Авель Перепряхин решил водрузить её на голову. Но стоило ему только приподнять предмет сей над головой, как из него выпали два продолговатых листка и стали перекатываться по перрону, увлекаемые ветром.
Шиншилов едва успел наступить на них штиблетом и взял в руку.
— Авель! Так это же наши билеты! Они благополучно ехали с нами в твоей соломенной шляпе! — закатился Шиншилов, держась за бока. — Зря, старина, только в вагоне-ресторане выступали.
— Нет, дружище, не зря! — почему-то серьёзно ответил Перепряхин. — Совсем не зря!
________________________
* Стихотворение Павла Прагина «Засуха»: http://www.stihi.ru/2017/10/05/9220