Первые страницы истории его, Савелия, Рода были написаны судьбой в далёком 1937 году. Тогда по анонимному доносу был арестован и обвинён в шпионаже и вредительстве двадцатипятилетний жених Катерины Турбецкой – прабабки Савелия, бывшей в ту пору ослепительной белокурой, белокожей и кареглазой красавицей семнадцати лет от роду.
Выдающаяся внешность делала юную Катеньку необычайно привлекательной в глазах противоположного пола, и от женихов не было отбоя. Их не пугала даже неординарная фамилия избранницы, лишь слегка отличавшаяся от... вы понимаете...
Впрочем, по поводу фамилии в семье была своя легенда. Говорили, что в старые времена один из представителей того, известного, рода подшутил над своим крепостным и дал ему такую фамилию, когда женил его. Правда или нет, но легенду эту в семье старательно поддерживали со времен кровавой революции, подчеркивая своё крепостное происхождение. Катенька, к слову, была редкой жемчужиной в обширном роду Турбецких: в семьях рождались, как правило, мальчики...
Долго ждала юная Катенька своего жениха. Ждала сначала его самого, а потом уже хоть какого-то известия о его судьбе... Родители жениха и его младшая сестра тихо и незаметно исчезли: то ли уехали, то ли их тоже забрали – никто не знал… или не хотел говорить.
Через два с половиной года Катенькин давний поклонник, служивший, как он говорил, в органах, принёс чёрную весть: её жених был расстрелян как враг народа в январе 1938 года... Девушка выслушала страшное известие молча, закаменев лицом и не проронив ни слезинки, и потом две недели не выходила из своей комнаты. Надо сказать, что у Турбецких была отдельная квартира из четырёх комнат, полученная отцом Кати в конце двадцатых годов за особые заслуги: он был талантливым химиком-биологом и занимался исследованием химических реакций в организме человека. Государство профессора ценило и уважало, поэтому у его дочери была возможность запереться в собственной комнате. Родители её не трогали, ни о чём не расспрашивали, только мать ставила возле двери подносик с фруктами, чаем и бутербродами, деликатно стучала в дверь и удалялась на цыпочках. Чай Катенька пила, от бутербродов отщипывала кусочки, фрукты съедала. Мама была рада и тому!
Говорят, в это время и продала Катерина Турбецкая душу дьяволу за то, чтобы с её семьёй никогда больше ничего не случалось. Продала за покой, безопасность и благополучие близких. А чем же ещё объяснить то, что с тех пор все в этом Роду получали блестящее образование и престижную работу, обладали поражающими всех необычными способностями, жили в достатке и умирали естественной смертью от старости?! Даже Великая Отечественная Война с Германией, начавшаяся в 1941 году, не унесла ни одной жизни из их обширного Рода. При этом Турбецкие не отсиживались в тылу, а храбро воевали, все – и мужчины, и женщины. Не остались в стороне и Катя с мужем. Девушка незадолго до войны вышла замуж за того самого преданного поклонника из органов – прадеда Савелия Ивана Евстигнеевича Молчанова, коренастого, коротко стриженного сероглазого офицера. Он виделся ей немногословным, неласковым и строгим, а оказался нежным, заботливым и надёжным. Она сохранила свою фамилию, присоединив её к мужней, и стала Катериной Молчановой-Турбецкой. Катя служила в санитарном поезде, а Иван закончил войну комбригом, в чине генерал-майора.
Своего первого ребёнка Катерина Дмитриевна родила, когда ей уже сравнялось 30 лет. Разумеется, родился мальчик. Супруги были невыразимо рады первенцу и вскоре захотели второго ребёнка. Они страстно желали дочку, но снова появился мальчик... Когда Катя разрешилась пятым сыном, Иван прекратил попытки получить желанную дочь. Все сыновья были записаны на фамилию Молчановы-Турбецкие, а первенец, Николай, и стал впоследствии дедом Савелия.
Николай Иванович прожил долгую жизнь. Савелий крепко любил своего деда – человека доброго и весёлого, но требовательного, обладающего отменным здоровьем, пушистыми усами и обширной лысиной. Кроме того, Бог наградил Николая уникальной памятью: он помнил себя с трёхлетнего возраста и мог часами рассказывать о жизни своей и своих родителей. А Савелий мог часами его слушать. Именно от деда узнал мальчик о своей выдающейся прабабке – Катерине Великой, как полушутя, полусерьёзно называли её в семье.
Однажды, рассматривая старые фотографии белокурой красавицы – юной, повзрослевшей, зрелой – маленький Савва заметил, что ни на одной из них она не улыбалась.
– Деда, а баба Катя что – Царевна Несмеяна? – спросил мальчик.
– Можно и так сказать, Савушка, – задумчиво ответил дед. – Её редко кто улыбающейся видел. А чтобы смеялась... Я вот ни разу не слышал. Даже с нами, своей малышнёй, она только улыбалась. Как же мы, Савушка, ждали мамочкиной улыбки! Она нам дороже игрушек и конфет была...
– Но почему так, деда, почему?! – вскинул Савва на деда полные слёз карие глаза. – Кто её заколдовал, бедную?
– Кто заколдовал, спрашиваешь... Был такой злодей, внучек, много лет назад. Сталин его звали. Он и украл у бабы Кати улыбку.
И Николай Иванович тогда впервые рассказал внуку историю его прабабушки и своей матери – Катерины Великой, Царевны Несмеяны – настоящую, горькую жизненную правду. С тех пор это стало любимой темой их бесед, и Савелий каждый раз узнавал всё новые подробности семейной истории.
Затаив дыхание, слушал мальчик о том, как однажды утром Катерина Дмитриевна шла в больницу, где она работала фельдшером, и увидела пожар в многоэтажном доме. Горела квартира на третьем этаже. Пожарные ещё не прибыли, а в открытом окне отчаянно вопил мальчишка лет семи. Видимо, пацан был дома один и устроил пожар. Внизу толпился народ, люди ахали и охали, но ничем не могли помочь. И только Саввина героическая прабабка скинула туфельки, синий плащик и в шёлковых чулочках и развевающемся на ветру платье полезла по старой проржавевшей пожарной лестнице к задымленному окну. Она ловко перелезла с лестницы на подоконник и сгребла малыша в охапку. К тому времени уже прибыли пожарные, и ей оставалось только бросить мальчишку вниз на натянутый тент, а потом и самой прыгнуть. На восторженные, удивлённые и благодарные возгласы она ответила одной фразой: «На войне бывало и похуже!»
Другой случай всегда вызывал у Савушки радостный хохот и чувство горячей детской благодарности к доброй и отважной Катеньке. Как рассказывал дед Николай, дело было погожим летним днём. Супруги Молчановы шли в гости к другу Ивана, однополчанину и сослуживцу. Идти было недалеко, но путь лежал мимо стройки. И вот, проходя вдоль строительного котлована, они услышали жалобный визг. На дне глубокой ямы в жидкой грязи барахтался маленький щенок. Вылезти из ловушки самостоятельно у него не было никаких шансов, а вот захлебнуться в чёрной жиже – более чем достаточно.
«Я, Коленька, сразу понял, что наша неугомонная мама бросится спасать этого бедолагу, – рассказывал Иван Евстигнеевич сыну – деду Савушки, – и поэтому строго-настрого приказал ей не двигаться, вручил букет и тортик и побежал за подмогой. А когда вернулся с дворником, верёвкой и багром, то увидел такую картину… Смеюсь всю жизнь!»
« Но тогда, внучек, моему папаше было не до смеха!» – подмигивал внуку Николай Иванович.
«Что, деда, что?! – восторженно хихикая, нетерпеливо торопил Савушка
рассказчика.
«А то! – хохотал дед в ответ. – Картина! Тортик и букет лежат на краю котлована, а моя интеллигентная, образованная и выдержанная мама в выходном крепдешиновом платье и лаковых «лодочках» стоит на дне котлована по колено в чёрной жиже, грязная, растрёпанная и чумазая, и прижимает к себе дрожащее страшненькое существо!»
«Уй! – взвизгивал маленький Савушка. – Это БЕлик был, да, деда, ведь Белик, правда?!» «Так точно, Савва, Белик, – радостно подтверждал Николай Иванович и доставал из альбома фотографию. – Вот, глянь-ка, какой красавец!» С фотографии на мальчика весело смотрел белоснежный щенок неизвестной породы. «А что баба Катя сказала деду Ивану тогда, в котловане, а, дедушка?» – спрашивал Савушка, словно не знал эту историю наизусть.
«Ва-а-нечка, он тонуть стал, вы могли не успеть...» – вот что она сказала, милый ты мой… умоляюще так проговорила и улыбнулась…» Тут Николай Иванович замолкал и грустно вздыхал, вспоминая. Его отец ради улыбки своей Катеньки мог свернуть горы! А в тот день и спасённый, и спасательница были благополучно извлечены из котлована, доставлены домой и отмыты, а белый пушистый комочек через год превратился в белоснежного красавца-пса, верного и преданного друга, впоследствии спасшего Катеньку, когда ей свело ногу при купании в холодной речке...
Скорее всего, и не думал мудрый дед, погружая внука в прошедшую жизнь Катерины, делать из неё идеал и кумира для мальчика, но именно так и получилось. Савелий не расставался с фотографией своей восьмидесятилетней прародительницы, где она, гордая и неулыбчивая, сидела в зелёной летней беседке, держа руку на голове пушистого белого пса и пристально глядя в объектив. Её необыкновенная красота не померкла с возрастом, с годами она лишь меняла своё определение: ослепительная, утончённая, зрелая, а к восьмидесяти годам стала возвышенно-благородной. Статная дама с прямой спиной и гордой осанкой строго смотрела на мир яркими карими глазами, абсолютно седые, но ничуть не поредевшие волосы были убраны в замысловатую причёску, а сеточка морщин, покрывшая бледную кожу лица, напоминала сеточку благородного кракелюра на поверхности антикварного фарфора или драгоценной старинной картины...
Он привык делиться с нею своими мыслями, открытиями и сомнениями, рассказывал о своих радостях и неудачах, и ему казалось, что она внимательно слушает и понимает его. С малых лет зародились в сердце Савелия глубокое сострадание к прекрасной основательнице его гордого Рода и жгучая злость на ненавистного усатого злодея – Сталина, по вине которого его удивительная бабушка не знала счастья. С малых лет жило в нём острое, но несбыточное желание как-то помочь несчастной Катеньке, изменить её судьбу.
«Катерина Великая» стала для Савелия путеводной звездой, а желание избавить её от злой участи со временем превратилось в идею-фикс…
Сейчас, в 2050 году, тридцатипятилетний Савелий Сергеевич Молчанов-Турбецкой твёрдо знал, как он может помочь своей замечательной бабушке, и у него для этого уже всё было готово...
Продолжение: http://www.stihi.ru/2018/02/03/136