ВСПОМНИЛОСЬ… «ЛИХАЯ ИМ ДОСТАЛАСЬ ДОЛЯ» 5ч.
Начало здесь http://www.stihi.ru/2019/12/23/4958
Продолжу её рассказ: «После ухода Гассе я всё хлопотала возле деда и по хозяйству, то слёзы вытру, то встану, помолюсь. Кароль вечереть(ужинать) отказался, даже с кровати не встал, и мне ничего в рот не лезло. Молилась, молилась, думала, Кароль уснул, тихонечко легла около него, а он не спит. Вздохнул так тяжко, но ничего не сказал, прижал меня к себе, и я молча его обняла, так и пролежали всю ночь бессонно, что он, что я. А утром встала, отдёрнула занавеску, глянула на Кароля, и сердце оборвалось: у него по вискам с ладонь в ширину седина плотная. Упала на него и плачу, плачу, обнимаю, целую, а сказать ничего не могу: это ж что мой любимый пережил, что за несколько часов так поседел! А он тихонько отстранил меня, встал с кровати да как бухнется мне в ноги, обхватил их руками, целует сквозь юбку, руки целует, плачет и молит: «Виктенька, милая, давай уйдём отсюда в Зайцево, к твоей матери, говорят, что там немцев нет, – не дадут нам тут покоя, а я, Виктенька, за себя боюсь: меня ж никто никогда не бил, пальцем не тронул, а если они так девочку бьют, то меня, мужика, ещё похлеще будут, боюсь я, Виктенька, что не выдержу, всё скажу, что знаю и что не знаю. А ещё больше боюсь того, что тебя бить будут. Не смогу я не только глядеть, но и думать об этом. Из головы, из сердца не выходит, как он Гельку бил. Не знаю, как я сдержался, чтоб ему не врезать, враз убил бы гада( от автора: а дед мой сильный был, кузнецом работал, кобылу поднимал) Пойдём отсюда. Я слышал, Гассе сказал, что наши уже под Смоленском, тут же недалеко. Неделя-другая, и наши придут, выгонят этих поганых извергов-фрицев.»
Ошарашил он меня, что голова кругом пошла. Подняла его с колен, усадила на кровать, обняла, как малого дитяти, говорю: «Каролёчек мой дорогой, давай успокоимся, обдумаем всё хорошенько. Ну куда пойдём, как? А корова, а жеребёнок, а куры, а хата? Как бросим?» Не отвечает. Сидели, сидели, да я его знаю: от своего не отступится, наверно, всю ночь об этом думал, и решение его твёрдое. Говорю: « Давай, Кароль, ты иди, а я пока здесь останусь, вдруг пронесёт за эти две недели. Не до нас им будет.» «Нет, без тебя не пойду. Это твоя мать, не моя. Будет думать, что я тебя одну на съедение этим зверям бросил.» Знаю я, что он сирота, не к кому ему идти, кроме моих, но знаю, что мои его любят как сына родного и век плохо о нём не подумают. Да и я его понимаю, и пошла бы, если б ... «Ну что, Кароль, – говорю ему строго, – такое городишь? Ты мамке моей и тату, – Царство ему Небесное! – родней родного, и такие глупости никому и голову не придут. А я буду приходить, навещать вас. Уговорила, собрала его и отвела в Зайцево, к вечеру вернулась в домой в свою хату. Только порог переступила и заголосила: дала волю в пустых углах, без никого, всему, что было в душе за эти окаянные дни от начала войны, от летящих над нами самолётов, взрывов и страшного рёва коров. Под утро как-то успокоилась молитвой к Пречистой Деве Марии, Матери Божьей, Заступнице нашей, и мыслью, что наши близко, – от Смоленска до Орши всего-то 100 с небольшим километров. Но скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается: на эти 100 километров потребовалось не две недели. Прошла осень, зима, весна, июнь подходил к концу…
И вдруг 27го утром сначала в отдалении, потом всё ближе и ближе грохот стрельбы, взрывов, рёв самолётов и немецких, и наших, бомбы рвутся на огородах, на лугу, на болоте. Я бегом в погреб, он с краю сада у нас был. А бомба летит почти рядом, плюхнулась почти у самой хаты, на границе с огородом Харкевичей, Гляжу, ко мне и Казимир с Настей(жена его) и с детьми бежит, и Груша(бабушкина соседка Агриппина Харкевич) с детьми. Мы все с погреб юркнули. Самолёты и немецкие, и наши. Господи, помоги нашим! Пусть они победят, выгонят немчуру. А вскоре давай молотить по нашему погребу. И раз, и второй, и третий, и ещё, ещё. Господи! Да что ж это такое? Неужели немцы с самолёта увидели, что мы сюда спрятались, и бомбят нас? Молимся как перед смертью. Сколько это длилось, не знаю, но бомбы погреб так и не пробили. И вдруг эта бомбёжка прекратилась. Какие-то голоса снаружи послышались. Вроде по-русски говорят. Поднялась я по ступенькам, тихонько дверь приоткрыла, нос высунула и чуть в обморок не упала: наши!!! В погреб кричу: «Наши пришли! Выходите!» Сама – через порог да споткнулась, чуть не упала, солдат подхватил: «Мать, осторожно.» А я его обнимать да целовать: «Родненькие! Родненькие!» И сквозь слёзы сказать больше ничего не могу. Груша с Хараками, дети высыпали, все наших обнимают, целуют. Оказалось, что не с самолёта немцы нас бомбили, а наши к погребу пушку пристроили, она при выстреле откат давала и бухала в верх погреба. Так нам объяснили. Я спохватилась: «Пойдёмте, хоть молоком напою!» «Спасибо, мать, молоко пить потом придём, сейчас времени нет, фашистов гнать надо!» И укатили. А мы тут в саду и сели, и долго сидели, и смеялись, и плакали, и говорили, говорили, нарадоваться не могли. И даже не верилось, что больше бояться нечего, что эти геры тут шастать не будут. А на следующий день ещё засветло побежала в Зайцево за Карольком своим.
А в начале июля и Франька пришла. Потом Валерка с детьми и мужем, Юзя со своими тоже. А потом и Гелька из Германии вернулась. «И стали жить-поживать да добра наживать.» – бабушка, вся в тех счастливых воспоминаниях, улыбнулась и подмигнула мне. Но вскоре улыбка сползла с лица: «Ой, и хватили мы горюшка-горя, в словах не передать...»
Продолжение здесь http://www.stihi.ru/2019/12/23/5125