Фото: мама со своими родителями. 02.06.1946
И СЛЁЗЫ, И СМЕХ... И ПЕСНИ!
Дорогая редакция!
Прочтя обращение к ветеранам и участникам Великой отечественной войны, решила вам написать об эвакуационном госпитале №1374, в составе работников которого я прошла войну от Луги до польского города Торн. Вы правы: «Живые свидетельства военного времени – наша история, и мы должны её сохранить!» И редакция, взяв на себя этот благородный труд, делает исключительно важное дело. Будучи постоянной читательницей журнала, не могла не порадоваться новой рубрике «Салют Победы», как и не могла без волнения читать знакомые слова песен – песен моей молодости. Они всколыхнули память.
Что же..
Вспомним, как русская сила солдатская
Немцев за Тихвин гнала!
В освобождённом от немцев Тихвине как раз и был сформирован наш госпиталь. Почти все врачи и медсёстры приехали из Ленинграда, куда многие из них попали в начале войны и очутились в немецком окружении. Но работали в госпитале и вольнонаёмные. Например, наша семья.
Возвратившись в освобождённую Лугу, на месте родного дома мы обрели лишь чёрное пепелище. Всё «богатство» было при нас, терять нам было нечего, и, когда нам предложили работу в госпитале, с условием, что не оставим его до окончания войны, – мы согласились. Под «мы» разумею себя и моих родителей. Мне тогда было 17 лет.
Квалифицированным и нужным для госпиталя работником был прежде всего мой папа. Он трудился в приёмном отделении парикмахером. Специальностью владел в совершенстве. И даже здесь, в столь специфической обстановке, – ловко, красиво работал! Обучился он этому делу ещё до революции, в Петербурге. Умел плести шиньоны, косы и даже парики: их ему постоянно заказывала «Мариинка». И ещё, вспомнилось кстати: папа с немцами воевал солдатом в Первую мировую войну, и вот снова, хотя и в другом качестве, оказался на войне с Германией. Но это, как говорится, к слову. Я тогда очень гордилась отцом, как, впрочем, и до сих пор им горжусь – человеком трудолюбивым, выносливым, а главное, никогда не унывающим. Через его руки прошли тысячи раненых, и, я уверена, нет среди них ни одного, кого бы он не подбодрил. Уж такой у него был бодрящий характер!
Мама устроилась санитаркой. Ну, а я, как и другие вольнонаёмные, не намного меня старшие девушки, не гнушалась никакой работой: мыла полы, стирала бельё, разносила обеды, кормила с ложечки раненых… Порою кто-либо из них просил написать письмо под диктовку, а то и просто «что-нибудь» прочесть.
Не знаю, как в других госпиталях, а в нашем была собрана богатая библиотека. Кроме журналов и газет имелось множество книг, даже дореволюционные издания классиков – Пушкина, Гоголя, Толстого… Вспоминаю – и дивлюсь: вместе с оборудованием, медикаментами и другими необходимыми вещами всякий раз перегружали и сотни книг. И ничего! Никому и в голову не приходило от них отказываться. Теперь я понимаю, какое это было подспорье в излечении ран!
Больше всего любила читать Пушкина, многие его стихи знала наизусть:
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай Вам Бог любимой быть другим.
Стихали стоны и тяжкие вздохи. Чувствовалось, с каким печальным вниманием слушают бойцы. Но печаль эта – вот что дивно! – нисколько не «угрюмила» лица. Была она по-пушкински светла. Признаться, и сейчас, став давно уже бабушкой, раскрываю томик Пушкина, и вспоминаю те дни, а когда закрываю – приговариваю: «Ай, да Пушкин! Ай, да врачеватель!»
Вскоре госпиталь передислоцировался в эстонский городок Валк. В нём ещё постреливали из-за углов. Так что вечерами выходить из госпиталя было строго-настрого запрещено. Неуютное воспоминание.
Но, несмотря ни на что, новый – 1945-й год – мы встретили очень весело. Нарядили ёлку, подготовили праздничный концерт. В нём участвовали не только работники госпиталя, но и выздоравливающие бойцы. Вручались подарки… Думаете, какая-нибудь сладкая снедь? Вовсе нет. Подарками служили книги! А для нас, девушек и молодых бойцов, лучшим подарком, которого мы ждали с нетерпением, стал новогодний бал. Или, попросту, танцы под баян. Ах, молодость! Она, конечно же, спешила взять своё.
А всё это празднество подготовил клуб госпиталя. Благодаря Борису Михайловскому, заведующему клубом, жизнь в нём не замирала ни на один день. Постоянно там кипела работа: хор разучивал новые песни, «актёры» репетировали новую пьесу, «редакторы» трудились над очередной стенгазетой…Участвовала в концертах и я. Полагаю, вы догадались, в каком амплуа: читала стихи!
… В конце января, погрузившись в вагоны, мы двинулись к польской границе. В дороге попали под бомбёжку. Слава Богу – не долгую. И ни одного прямого попадания! Однако стало известно, что впереди дорогу бомбят всерьёз и что железнодорожные пути основательно разрушены. Решено было переждать, расположившись в больших блиндажах-землянках, оставленных немцами. Спали мы одетыми. Круглосуточно топили чугунки и кипятили «снежную» воду. Чинили и стирали бельё… И, представьте себе, очень много пели.
Была у нас медсестра Люба Никитенко. Дивная певунья! Пела она под гитару, на которой чудесно играла. «Любочка, спой!» – то и дело просили её. Она запевала «Мой костёр в тумане светит…», – и мы забывали о войне. Вокруг Любочки всегда теснился народ: и певцы, и слушатели. С нею мог конкурировать лишь мой папа. Правда, в совсем ином жанре. Он носил огромные рыжие, так называемые чапаевские усы, служившие предметом бесконечных шуток и подтрунивания. Добродушнейший был человек, да и балагур, каких поискать. Все знали: где грянул дружный хохот, там уж непременно Матвей Никитич сотворил очередную «весёлость».
Не дождавшись ремонта путей, мы тронулись в открытых грузовиках, присланных за нами из армии фронта. Папа ехал вместе с медсёстрами приёмного отделения. У одной из них так закоченели ноги, что она не на шутку испугалась их отморозить. Бедняжка едва не плакала. И тут папа нашёл спасение: «Девка, не теряйся, залезай ко мне в ватные штаны – погреть!». То-то потом было смеху! Долго после над мамой подшучивали: «Анна Панфиловна, а ведь Иришка-то отморозила, оттоптала твоего муженька!». Мама «сурьёзно» отмалчивалась: по характеру она была полной противоположностью папе.
Кто-нибудь прочтёт и подумает: совсем старуха из ума выжила! Будто в госпитале только и делали, что смеялись да пели. Конечно же, не только, и далеко не только…
Папа помаленьку обучал меня парикмахерскому делу. День ото дня я бралась за него всё смелее. Вскоре меня перевели в нейрохирургическое отделение. Начальником там был майор медицинской службы Яков Исаакович Файнзильберг. Поначалу он мне казался таким суровым и строгим, что я боялась на него взглянуть. Но прошло несколько дней, и я его «разгадала»: он оказался добрейшим, чутким и не лишённым чувства юмора человеком. До обеда я помогала в операционной, потом, после уборки, ходила по палатам и брила лежачих больных.
Никогда не забуду первого дня в операционной. Старшая медсестра Серафима попросила меня подготовить пациента к операции – обрить волосы на голове вокруг раны. Я взглянула на рану, и у меня едва не подкосились ноги от страха: мозг был выдавлен наружу! Точу бритву – вжик, вжик – а у самой сердце ходуном ходит. Думаю, а вдруг задену мозг бритвой. Ведь тогда случится непоправимое! Сима угадала моё состояние, взяла у меня бритву. «Вот, смотри и не трусь!» – сказала она и ловко обрила голову. И Симочка, и Яков Исаакович потом надо мною подшучивали, дразня трусихой.
Конечно же, я перестала бояться. И не такие раны доводилось обрабатывать! Но вот к неожиданным смертям… Вечером разговариваешь с раненым, пишешь по его просьбе письмо или читаешь стихи, а утром приходишь – кровать пуста. Отмучился, бедненький! Так и не научилась сдерживать слёзы. Зареву почём зря.
… В марте мы прибыли в Торн, симпатичный польский городок на берегу Вислы. В центре – высокий костёл, ходят трамваи… Расположились в бывшей школе, оборудованной немцами под госпиталь. Сколь же много тогда поступало раненых. И все из-под Берлина! И врачи, и медсёстры, и мы, вольнонаёмные, работали не покладая рук дни и ночи. Может быть, поэтому и не заметила, как пролетел апрель.
В первых числах мая стали поговаривать о капитуляции Германии, о победе. Уже ощущалась: близка, близка, долгожданная! И вот этот день наступил. Какое ликование нас охватило! Обнимались, смеялись и даже плакали от радости. Окончилась, проклятая война! А день выдался тёплый, солнечный. Мы вышли на улицу, смотрели, как поляки шли колоннами, с флагами и духовыми оркестрами. Музыка не утихала весь день и всю ночь… В этот день Победы!
P.S.: Врачей и медсестёр представили к боевым орденам и медалям, а всех (кроме одного!) вольнонаёмных – к медали «За победу над Германией». Этим одним оказался мой папа: его, приравняв к военнослужащим, представили к медали «За боевые заслуги».
Не знаю, опубликуете ли моё сумбурное письмо… Надеюсь, что да. Поэтому спешу, воспользовавшись случаем, поздравить с великим праздником Победы моих подруг – Леночку Богданову из Тихвина, и Лидочку Зехову из Пушкина. Поздравляю мужа – Валентина Михайловича, артиллериста, прошедшего войну от начала до конца, а также его верных фронтовых друзей – Иосифа Исааковича Казлинера, Ивана Максимовича Кушвида и Николая Ивановича Попова.
А «Политпросветработе», «Культпросвет работе» и «Встрече» – моё сердечное спасибо и низкий поклон!
Раиса Куликова (урождённая Алексеева),
участница Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг.
Город Москва.
Начало: Ко Дню Победы - http://www.stihi.ru/2020/03/17/5160
Продолжение: Ко Дню Победы - воспоминания фронтового друга отца - http://stihi.ru/2020/03/19/6445