The translation is done by Vyacheslav Chistyakov
Sergey Esenin
Black Man
– Friend of mine,
I suffer from sickness.
Can’t pin down the source of the pain.
Might be it is a whistle of the wind
Over empty field’s meekness,
Or, – like leaves in September, –
Spirits fall on my brain.
My head flaps with the ears –
Like a bird with the wings –
For it cannot loom up
On the neck of the foot any more.
And some black, very black man
On my bed sits and stings
Me with words all the night –
Keeps from sleep on that score.
This black man runs his finger,
Over his odious manual,
He this loathsome handbook
Reads through nose with a growl, –
Like a monk over someone deceased, –
All about a drunkard and scoundrel –
Spurring fear and grief in my soul.
Very black man he is,
Very black he is…
“Listen, listen, –
He mutters quite sultry, –
In this book there are lots
Of most lovely ideas and plans.
Well, that person was living
In the country
Of ever so disgusting
Burglars and charlatans.
Mind that every December
There snow is awfully pure,
And snowy storms there drive
Mirthful spins of the beams.
Very tricky he’s been –
Still for sure–
His degree was the highest
And the best were esteems.
Graceful he was,
Moreover – a poet,
With a grasping force, –
Being bold he called
“Nasty little girl”
And “beloved”
Some woman of more than
Forty years old.
He said: Happiness is
Sleight of mind and hands,
Artless souls are
Down in the dumps –
It does not matter much
That a lot of pangs
Bring in tortuous and
The deceitful bumps.
In thunderstorms, in squalls,
In ups and downs of life,
While suffering bereavements
And grieving,
To imitate delight and abundance of drive
Is the highest art of a human being”.
– Oh, black man!
Don’t you dare! There’s no need
To fulfil underwater tasks,
For I do not care:
I am not in mood for a talk
Concerning a trouble-making poet.
Let you tell anything of him
To somebody else anywhere.
Then the eyes of the black man
Grow covered with blue filth
While he peers at me as if
He longs for to say that
I am a swindler
And a shameless thief
Who is foiling a robbery
Burning with hate.
– Listen, friend,
I suffer from sickness.
Can’t pin down the source of the pain.
Might be it is a whistle of the wind
Over empty field’s meekness,
Or, – like leaves in September, –
Spirits fall on my brain.
It’s a frosty night… Quietly
The cross-road rests.
I am alone, and I await
Neither a guest nor a friend.
The valley is covered with snow,
And some silent trees abreast,
As if they are horsemen arrived,
Who in our garden stand.
An ill-omened night bird
Starts weeping somewhere;
Wooden horsemen bestrew
Sudden clatters of hoofs.
This black one does again
Sit down offhand in my chair,
Folding back the frock-coat,
Lifting slightly the top hat aloof.
“Listen, listen, – he wheezes
Looking towards my face
As he leans over me, –
Haven’t known up to now
Such a bastard, a thief
Who in such clear case
So brainlessly into
An insomniac grows.
Ah, I may be mistaken –
There’s moon in the skies!
What else is needed
To the half-sleeping sphere?
For a “she”, – with fat haunches, –
May in secret arise,
And you will recite
Soppy verse to her ear!
Oh, I like those poets! –
The long-haired guys
Remind me stories
Close to heart –
How a sex driven freak,
Bleats his verses and sighs
Telling pimpled schoolgirls
Tales of erotic art.
I don’t know where,
In some distant place, –
It may be Ryazan
Of Kaluga in lieu, –
There lived a boy
Of a peasant race
With sandy hair
Whose eyes were blue…
A man he became,
Even more – a poet,
With a weak still grasping force, –
Being bold he called
“Nasty little girl”
And “beloved”
Some woman of more
Than forty years old.”
– “Black man, you’re known
Of a nasty name!
Public scandals out of
Your repute arose!”
I go mad and hurt,
And flies my cane
To his mug, to the bridge
Of the nose…
… The moon has died,
Comes in a blue dawn.
Oh, the night, you’ve created
An egregious error! –
In a top hat I am
Standing quite alone –
There’s nobody else…
Just a broken mirror…
Original text:
Сергей Есенин
Чёрный человек
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.
Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек
Черный, черный…
«Слушай, слушай, —
Бормочет он мне, —
В книге много прекраснейших
Мыслей и планов.
Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.
В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.
Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою».
«Счастье, — говорил он, —
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.
В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым —
Самое высшее в мире искусство».
«Черный человек!
Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе
Живешь водолазовой.
Что мне до жизни
Скандального поэта.
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай».
Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой.
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то.
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Ночь морозная…
Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду.
Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.
«Слушай, слушай! —
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе
И ближе клонится. —
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.
Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет «она»,
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?
Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую,
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.
Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами…
И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою».
«Черный человек!
Ты прескверный гость!
Это слава давно
Про тебя разносится».
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу…
…Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один…
И — разбитое зеркало…