Душа болит, все чувства притупились, –
Как от болиголова, – всё забыл, –
И в Лету канул, только появились,
Твои рулады! Но я всё же был
Не раздосадован, – напротив, – рад,
Певец, и счастлив радостью твоей, –
Лесной колдун, волшебник-менестрель,
Пернатый сын Дриад, –
Когда в тенистой зелени ветвей
Ты выводил неистово так трель.
Она от долгой выдержки вкусна, –
В земле томилась целый год для танца, –
Чтобы резвилась Флора и Весна
Развеселилась под напев Прованса!
Тот кубок, полный пылких южных ласк
От робких муз фонтана Геликона, –
Который сотворил, слетев с небес,
Крылатый конь Пегас, –
Я выпил бы, – для этого канона
Готов уйти к тебе в туманный лес:
Пропасть, исчезнуть, позабыть мученья! –
Тебе, певец, не ведомы они:
Усталость, лихорадочность волненья
Страстей, переживаемых людьми –
И старики, и молодёжь страдают;
Как часто силы покидают нас!
Мрачнее, чем в трагедиях театра,
Реальности бывают;
Красавицы теряют живость глаз
И ищут новую любовь назавтра.
Отсюда прочь к тебе я полечу, –
Без Бахуса, дурмана, – без усилья, –
Душой над миром воспарить хочу –
Поэзия мне предоставит крылья!
Вот, прилетел к тебе! Как ночь нежна!
Как много ярких звёзд над головой,
И королевою средь них сияет
На небесах луна!
Но полумрак поверхности земной
Мне удовольствия не доставляет.
Внизу я вовсе видеть не могу
Цветов за зеленью ветвей, – но их,
Я знаю, очень много на лугу, –
Не вижу ни садов, ни зарослей глухих:
А там уже боярышник цветёт,
И эглантерия украсила луга;
Мускатной розе в середине мая
Приходит свой черёд, –
Жаль, что фиалок жизнь так недолга, –
А мотыльки снуют, забот не зная.
Но я внимаю мраку; сколько раз
Я был почти готов влюбиться в смерть,
Поверив, что она спокойно даст
Мне, насладившись жизнью, умереть!
Когда мне будет не о чем жалеть,
Уйти из жизни и не ведать мук
Хотел бы я в такой вот час ночной, –
А ты мне стал бы петь, –
Вот только жаль, не слышим будет звук,
Пролитый реквиемом надо мной.
Но нет, Певец, ты не на смерть рождён! –
Столетия даёшь ты представленья,
Никем ни покорён, ни награждён, –
Мне тоже подарил успокоенье.
Быть может этой песенке твоей
Внимала Руфь, грустя о милом доме;
Возрадуется песенке такой, –
И верен будет ей, –
Подверженный безрадостной истоме,
Домой стремящийся прийти изгой.
Домой! Домой! – как колокола звон!
В себя, – в реальность, – возвращаюсь с ним;
Лукавый эльф, я был заворожён
Фантазиями, как напевом нимф!
Прощай! Прощай! Твой улетел хорал
Туда, где властвует одна весна,
Видением явился ты ко мне,
Иль сном ты стал
Меня же пробудившим ото сна?
Исчезла музыка: всё было как во сне!
Текст оригинала:
John Keats
Ode to a Nightingale
My heart aches, and a drowsy numbness pains
My sense, as though of hemlock I had drunk,
Or emptied some dull opiate to the drains
One minute past, and Lethe-wards had sunk:
'Tis not through envy of thy happy lot,
But being too happy in thy happiness,—
That thou, light-winged Dryad of the trees,
In some melodious plot
Of beechen green, and shadows numberless,
Singest of summer in full-throated ease.
O for a draught of vintage, that hath been
Cooled a long age in the deep-delved earth,
Tasting of Flora and the country green,
Dance, and Proven;al song, and sunburnt mirth!
O for a beaker full of the warm South,
Full of the true, the blushful Hippocrene,
With beaded bubbles winking at the brim,
And purple-stained mouth;
That I might drink, and leave the world unseen,
And with thee fade away into the forest dim:
Fade far away, dissolve, and quite forget
What thou among the leaves hast never known,
The weariness, the fever, and the fret,
Here, where men sit and hear each other groan;
Where palsy shakes a few, sad, last gray hairs,
Where youth grows pale, and specter-thin, and dies;
Where but to think is to be full of sorrow
And leaden-eyed despairs;
Where Beauty cannot keep her lustrous eyes,
Or new Love pine at them beyond to-morrow.
Away! away! for I will fly to thee,
Not charioted by Bacchus and his pards,
But on the viewless wings of Poesy,
Though the dull brain perplexes and retards:
Already with thee! tender is the night,
And haply the Queen-Moon is on her throne,
Clustered around by all her starry Fays;
But here there is no light,
Save what from heaven is with the breezes blown
Through verdurous glooms and winding mossy ways
I cannot see what flowers are at my feet,
Nor what soft incense hangs upon the boughs,
But, in embalmed darkness, guess each sweet
Wherewith the seasonable month endows
The grass, the thicket, and the fruit-tree wild;
White hawthorn, and the pastoral eglantine;
Fast-fading violets covered up in leaves;
And mid-May's eldest child,
The coming musk-rose, full of dewy wine,
The murmurous haunt of flies on summer eves.
Darkling I listen; and, for many a time
I have been half in love with easeful Death,
Called him soft names in many a mused rhyme,
To take into the air my quiet breath;
Now more than ever seems it rich to die,
To cease upon the midnight with no pain,
While thou art pouring forth thy soul abroad
In such an ecstasy!
Still wouldst thou sing, and I have ears in vain—
To thy high requiem become a sod.
Thou wast not born for death, immortal Bird!
No hungry generations tread thee down;
The voice I hear this passing night was heard
In ancient days by emperor and clown:
Perhaps the self-same song that found a path
Through the sad heart of Ruth, when, sick for home,
She stood in tears amid the alien corn;
The same that oft-times hath
Charmed magic casements, opening on the foam
Of perilous seas, in faery lands forlorn.
Forlorn! the very word is like a bell
To toll me back from thee to my sole self!
Adieu! the fancy cannot cheat so well
As she is famed to do, deceiving elf.
Adieu! adieu! thy plaintive anthem fades
Past the near meadows, over the still stream,
Up the hill-side; and now 'tis buried deep
In the next valley-glades:
Was it a vision, or a waking dream?
Fled is that music:—Do I wake or sleep?