Еврейская литература в России Евгений ТугановВ детстве я с удовольствием сперва слушал, потом сам читал и легко заучивал на память стихи Льва Квитко («Я сделал себе скрипочку…», «Из Бембы в Дрембу») и Овсея Дриза («Хеломские мудрецы»). Как и положено в нежном возрасте, я оставлял без внимания тот факт, что поэты эти принадлежат к какому-то иному племени, а стихи их в оригинале написаны на неизвестном мне языке. Переведенные на русский, они были для меня только хорошими русскими стихами, и более ничем. В чуть более зрелом, но все еще очень юном возрасте я узнал о существовании советской еврейской литературы – полноправного члена братской семьи литератур, национальных по форме и социалистических по содержанию. Номер журнала «Советиш Геймланд» удивил меня незнакомой, ни на что не похожей причудливой письменностью – ведь в те времена все народы СССР, кроме армян, грузин, карел и прибалтов, пользовались кириллической графикой. В моем окружении к тому времени было достаточно много одноклассников, друзей и приятелей еврейской национальности. На этой почве между нами никогда не возникало никаких проблем этнокультурной идентификации. Физическое бытие моих друзей-евреев и наличие у них какой-то своей особенной литературы я никак не связывал. Более того, не замечал у них специфического интереса к своей литературе. Может быть, по молодости лет плохо смотрел? Мое настоящее приобщение к теме и проблеме совершилось на рубеже 1960-1970-х гг. через посредство шеститомного русскоязычного собрания сочинений Шолом-Алейхема (изданного в 1959-1961 гг.). Родители моего одноклассника, у которого я брал том за томом, посматривали на меня не без интереса. А я прилежно одолевал «Менахема-Мендла», «Тевье-молочника», «Мальчика Мотла», «Сендера Бланка», «Иоселе-Соловья», рассказы о неунывающих касриловцах… Что национальное может определяться по содержанию, я из этих книг понял. Признаков национальной формы не заметил. Равно как не заметил признаков, безусловно отделяющих еврейскую литературу в исполнении Шолом-Алейхема от знакомых мне нееврейских литератур в исполнении других авторов. Если авторы были талантливы и писали о людских судьбах – это было хорошо. Если авторы были бездарны и писали Бог знает что черт-те о чем – их не стоило читать. Все созданное Шолом-Алейхемом относилось ко времени до 1916 года. К эпохе, когда жизнь российских евреев была, мягко говоря, несколько иной, чем во времена моей юности. К эпохе, когда все углы зрения и плоскости освещения имели иную политическую и культурную геометрию. И нетрудно понять, что всю тысячелетнюю запутанность «еврейского вопроса» в его литературной ипостаси, умноженную и усугубленную тонкостью и неопределенностью множественных граней и критериев, все гордиевы узлы этнических, религиозных, культурных, бытовых, политических переплетений пресловутого «вопроса» я обходил просто потому, что все это было мне почти неизвестно и непосредственно меня никак не затрагивало. Во времена позднего застоя, когда начался новый подъем подспудного, но все более явного государственного антисемитизма, литературные проблемы приобрели новую политическую окраску. Удивительно, что и с перестройкой острота дискуссий не уменьшилась. И в проблемы пришлось входить уже на ином, более компетентном уровне. Следующее утверждение для меня звучит как аксиома: еврейская литература в СССР, долго культивировавшаяся в лоне советской национальной политики, шла по пути естественной нормальной ассимиляции – и к настоящему времени почти дошла до цели. Понятие «еврейский русский писатель» звучит как отличный еврейский анекдот. Формулировкой понятия «еврейский антисоветский писатель» прежде занималось ведомство, далекое от творческих проблем. Более общее понятие «еврейский писатель» нуждается в уточнении – кого можно признать таковым, что является необходимым, а что достаточным для точной квалификации. Национальность автора? Язык, на котором он пишет? Национальность его персонажей, их бытовые обычаи, их религия, их язык? Если критерий «пятой графы» самый надежный и объективный – то следует ли считать еврейскими писателями Стефана Цвейга, Франца Кафку, Лиона Фейхтвангера, Ирвина Шоу, Ромена Гари, Бориса Пастернака, Осипа Мандельштама, и в чем их отличие от Менделя Мойхер-Сфорима, Шолома Аша, Шмуэля Иосефа Агнона, Исаака Башевиса Зингера? Какова приоритетность писательского гражданства, в сокровищницу какого национального духа должны поступать творения евреев-литераторов, проживающих вдали от холмов Иудеи? Почему американцы Майкл Голд и Ирвин Шоу не считали себя еврейскими писателями, американцы Герман Вук и Сол Беллоу считали, а американец Говард Фаст сперва считал, потом не считал, потом опять стал считать? Как установить, какой язык первее и литературнее – древнееврейский, созданный на его основе иврит, многослойный идиш, полузабытый испанско-подданный ладино – язык потомков сефардов? По какому департаменту зачислить сочинения Шолом-Алейхема, написанные автором на русском языке? К какой словесности следует отнести стихи, написанные евреем-крымчаком на его родном языке - диалекте крымскотатарского языка? Следует ли объявить почетным еврейским писателем Александра Ивановича Куприна, полурусского-полутатарина, создавшего безупречно еврейские по тематике и колориту рассказы «Жидовка», «Трус» и «Суламифь»? И как воспринимать шутку, которую отпустил в свой адрес не склонный к юмору Пауль Целан: «Я настоящий австрийский поэт – то есть еврей родом из Северной Буковины, бывший гражданин Румынии и СССР, живущий в Париже, пишущий по-немецки, по-французски и по-русски и печатающийся в Лондоне»? Подобные «еврейские вопросы» можно задавать до бесконечности. И даже старая мудрая еврейская традиция – отвечать на прямой вопрос вопросом, чтобы отвлечь въедливого собеседника и дать себе время обдумать хороший уклончивый ответ – тут не поможет. Давно назрело время для прямого ответа. Какие бы комплименты или оскорбления ни отпускать в адрес советской власти, но в отношении евреев она сделала одно благое дело – реально ликвидировала их неполноправие, формально ликвидированное Временным правительством.. По этой причине традиционалистский уклад (компактное проживание, религиозно-бытовая обособленность, эндогамные браки, язык), бывший защитной скорлупой дискриминированного российского еврейства, начал размываться. Фундамент еврейского культурного пространства и субстрат литературы – язык идиш – резко сузился в применении. К 1960-м гг. разрыв поколений и сужение поля традиции сделали идиш едва ли не экзотикой, бытовым языком все более сжимающихся групп людей изрядного возраста. Для еврейской литературы возникала реальная опасность превратиться в оранжерейный цветок. Общекультурная ассимиляция наступала неотвратимо, и причиной ее было не давление власти (СССР не был ни империей, ни тем более русской национальной империей), а тезауральная (смыслонакопительная и трансляционная) мощность русского языка как одного из мировых языков, признанный авторитет русской культуры и русской литературы. Возникла ситуация, непереносимая с точки зрения традиционной еврейской ментальности: писатель-еврей, сохраняя национальную идентичность, должен был полностью ассимилироваться в русском культурном пространстве. Для традиционалистов и ортодоксов такое было равнозначно национальному ренегатству, отречению от еврейства. Для тех, кто мыслил не столь радикально, кто молча уважал традицию, но не спешил всегда и во всем следовать ей, это было нормой. Так происходит везде, где многоукладность и многокультурность выходят за пределы возможностей усвоения отдельного человека. Мир понимает только того, кто выступает за пределы группы, не объявляя об окончательном с ней разрыве, и говорит на общепонятном языке. В этом отношении судьба еврейской литературы в России свершилась – естественно и ненасильственно. Кому-то это нравится, кому-то нет. Одни считают, что это плохо, другие – что хорошо. Но здесь мы вступаем в область вопросов, окончательного решения которых просто не существует. Еврейская литература не желает пребывать в убогом статусе кружковой графомании, некоей групповой словесности, выборочными порциями открываемой для непосвященных, обставленной вехами языка и тематики – тем более что желающих произвольно выставлять эти вехи всегда будет много. По сути дела, в наши дни в России завершается длительная бесплодная дискуссия о различии между еврейской литературой и «литературой, создаваемой на еврейском языке евреями про евреев и для евреев». Если использовать последний критерий, то с таким же основанием можно говорить о любой специально-профессиональной литературе как о национальной (книги по математике пишутся математиками для математиков на языке, понятном только математикам). Читатель, желающий найти в современной русской литературе еврейский колорит, найдет его там, где поищет – если знает, где искать. Но ему придется смириться с тем, что еврейские смыслы передаются по-русски. И огороженной делянки с табличкой «Еврейская литература» в России больше нет. Как нет в России и еврейского литературного языка. © Copyright: Евгений Туганов, 2011 © Copyright: Семён Кац, 2011.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
