Владимир Владимирович Набоков - 1898-1977

Яни Сит -Иззия: литературный дневник

В полнолунье, в гостиной пыльной и пышной,
где рояль уснул средь узорных теней,
опустив ресницы, ты вышла неслышно
из оливковой рамы своей.


В этом доме ветхом, давно опустелом,
над лазурным креслом, на светлой стене
между зеркалом круглым и шкапом белым,
улыбалась ты некогда мне.


И блестящие клавиши пели ярко,
и на солнце глубокий вспыхивал пол,
и в окне, на еловой опушке парка,
серебрился березовый ствол.


И потом не забыл я веселых комнат,
и в сиянье ночи, и в сумраке дня,
на чужбине я чуял, что кто-то помнит,
и спасет, и утешит меня.


И теперь ты вышла из рамы старинной,
из усадьбы любимой, и в час тоски
я увидел вновь платья вырез невинный,
на девичьих висках завитки.


И улыбка твоя мне давно знакома
и знаком изгиб этих тонких бровей,
и с тобою пришло из родного дома
много милых, душистых теней.


Из родного дома, где легкие льдинки
чуть блестят под люстрой, и льется в окно
голубая ночь, и страница из Глинки
на рояле белеет давно...


2.


Владимир Набоков


ВИДЕНИЕ


В снегах полуночной пустыни
мне снилась матерь всех берез,
и кто-то - движущийся иней -
к ней тихо шел и что-то нес.


Нес на плече, в тоске высокой,
мою Россию, детский гроб;
и под березой одинокой
в бледно-пылящийся сугроб


склонился в трепетанье белом,
склонился, как под ветром дым.
Был предан гробик с легким телом
снегам невинным и немым.


И вся пустыня снеговая,
молясь, глядела в вышину,
где плыли тучи, задевая
крылами тонкими луну.


В просвете лунного мороза
то колебалась, то в дугу
сгибалась голая береза,
и были тени на снегу


там, на могиле этой снежной,
сжимались, разгибались вдруг,
заламывались безнадежно,
как будто тени Божьих рук.


И поднялся, и по равнине
в ночь удалился навсегда
лик Божества, виденье, иней,
не оставляющий следа...


3.


Владимир Набоков

О, любовь, ты светла и крылата!

О, любовь, ты светла и крылата,-
но я в блеске твоем не забыл,
что в пруду неизвестном когда-то
я простым головастиком был.


Я на первой странице творенья
только маленькой был запятой,-
но уже я любил отраженья
в полнолунье и день золотой.


И, дивясь темно-синим стрекозкам,
я играл, и нырял, и всплывал,
отливал гуттаперчевым лоском
и мерцающий хвостик свивал.


В том пруду изумрудно-узорном,
где змеились лучи в темноте,
где кружился я живчиком черным,-
ты сияла на плоском листе.


О, любовь. Я за тайной твоею
возвращаюсь по лестнице лет...
В добрый час водяную лилею
полюбил головастик-поэт.


4.


Владимир Набоков



Мечтал я о тебе так часто..!

Мечтал я о тебе так часто, так давно,
за много лет до нашей встречи,
когда сидел один, и кралась ночь в окно,
и перемигивались свечи.


И книгу о любви, о дымке над Невой,
о неге роз и море мглистом
я перелистывал, и чуял образ твой
в стихе восторженном и чистом.


Дни юности моей, хмельные сны земли,
мне в этот миг волшебно-звонкий
казались жалкими, как мошки, что ползали
в янтарном блеске по клеенке.


Я звал тебя, я ждал. Шли годы. Я бродил
по склонам жизни каменистым
и в горькие часы твой образ находил
в стихе восторженном и чистом.


И ныне, наяву ,ты легкая пришла,
и вспоминаю суеверно,
как те глубокие созвучья-зеркала
тебя предсказывали верно.


5.


Владимир Набоков

ВСТРЕЧА


И странной близостью
закованный...
А. Блок


Тоска, и тайна, и услада...
Как бы из зыбкой черноты
медлительного маскарада
на смутный мост явилась ты.


И ночь текла, и плыли молча
в ее атласные струи
той черной маски профиль волчий
и губы нежные твои.


И под каштаны, вдоль канала,
прошла ты, искоса маня;
и что душа в тебе узнала,
чем волновала ты меня?


Иль в нежности твоей минутной,
в минутном повороте плеч
переживал я очерк смутный
других - неповторимых - встреч?


И романтическая жалость
тебя, быть может, привела
понять, какая задрожала
стихи пронзившая стрела?


Я ничего не знаю. Странно
трепещет стих, и в нем - стрела...
Быть может, необманной, жданной
ты, безымянная, была?


Но недоплаканная горесть
наш замутила звездный час.
Вернулась в ночь двойная прорезь
твоих - непросиявших - глаз...


Надолго ли? Навек? Далече
брожу и вслушиваюсь я
в движенье звезд над нашей встречей...
И если ты - судьба моя...


Тоска, и тайна, и услада,
и словно дальняя мольба...
Еще душе скитаться надо.
Но если ты - моя судьба...


6.


Владимир Набоков


ГЛАЗА...


Под тонкою луной, в стране далекой, древней,
так говорил поэт смеющейся царевне:


Напев сквозных цикад умрет в листве олив,
погаснут светляки на гиацинтах смятых,
но сладостный разрез твоих продолговатых
атласно-темных глаз, их ласка, и отлив
чуть сизый на белке, и блеск на нижней веке,
и складки нежные над верхнею,- навеки
останутся в моих сияющих стихах,
и людям будет мил твой длинный взор счастливый,
пока есть на земле цикады и оливы
и влажный гиацинт в алмазных светляках.


Так говорил поэт смеющейся царевне
под тонкою луной, в стране далекой, древней...


7.


Владимир Набоков

Забудешь ты меня...

Забудешь ты меня, как эту ночь забудешь,
как черный этот сад, и дальний плеск волны,
и в небе облачном зеркальный блеск луны...
Но - думается мне - ты счастлива не будешь.
Быть может, я не прав. Я только ведь поэт,
непостоянный друг печали мимолетной
и краткой радости, мечтатель беззаботный,
художник, любящий равно и мрак и свет.
Но ясновиденье подобно вдохновенью:
презреньем окрылен тревожный голос мой!
Вот почему твой путь и ясный и прямой
туманю наперед пророческою тенью.
Предсказываю я: ты будешь мирно жить,
как вдруг о пламенном в тебе тоска проснется,
но, видишь ли, другой тех звезд и не коснется,
которыми тебя могу я окружить.


8.


Владимир Набоков


К РОДИНЕ


Ночь дана, чтоб думать и курить
и сквозь дым с тобою говорить.


Хорошо... Пошуркивает мышь,
много звезд в окне и много крыш.


Кость в груди нащупываю я:
родина, вот эта кость - твоя.


Воздух твой, вошедший в грудь мою,
я тебе стихами отдаю.


Синей ночью рдяная ладонь
охраняла вербный твой огонь.


И тоскуют впадины ступней
по земле пронзительной твоей.


Так все тело - только образ твой,
и душа, как небо над Невой.


Покурю и лягу, и засну,
и твою почувствую весну:


угол дома, памятный дубок,
граблями расчесанный песок.


9.


Владимир Набоков


К РОССИИ...


Отвяжись, я тебя умоляю!
Вечер страшен, гул жизни затих.
Я беспомощен. Я умираю
от слепых наплываний твоих.


Тот, кто вольно отчизну покинул,
волен выть на вершинах о ней,
но теперь я спустился в долину,
и теперь приближаться не смей.


Навсегда я готов затаиться
и без имени жить. Я готов,
чтоб с тобой и во снах не сходиться,
отказаться от всяческих снов;


обескровить себя, искалечить,
не касаться любимейших книг,
променять на любое наречье
все, что есть у меня,- мой язык.


Но зато, о Россия, сквозь слезы,
сквозь траву двух несмежных могил,
сквозь дрожащие пятна березы,
сквозь все то, чем я смолоду жил,


дорогими слепыми глазами
не смотри на меня, пожалей,
не ищи в этой угольной яме,
не нащупывай жизни моей!


Ибо годы прошли и столетья,
и за горе, за муку, за стыд,-
поздно, поздно!- никто не ответит,
и душа никому не простит.


10.


Владимир Набоков


РАССТРЕЛ


Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать;
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.


Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.


Закрыв руками грудь и шею,-
вот-вот сейчас пальнет в меня!-
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.


Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.


Но, сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг!


11.


Владимир Набоков


ЛУННАЯ НОЧЬ


Поляны окропил холодный свет луны.
Чернеющая тень и пятна белизны
застыли на песке. В небесное сиянье
вершиной вырезной уходит кипарис.
Немой и стройный сад похож на изваянье.
Жемчужного дугой над розами повис
фонтан, журчащий там, где сада все дороги
соединяются. Его спокойный плеск
напоминает мне размер сонета строгий;
и ритма четкого исполнен лунный блеск.
Он всюду — на траве, на розах, над фонтаном
бестрепетный, а там, в аллее, вдалеке,
тень черная листвы дробится на песке,
и платье девушки, стоящей под каштаном,
белеет, как платок на шахматной доске...


12.


Владимир Набоков

Ты видишь перстень мой?

Ты видишь перстень мой? За звезды, за каменья,
горящие на дне, в хрустальных тайниках,
и на заломленных русалочьих руках,
его я не отдам. Нет глубже упоенья,
нет сладостней тоски, чем любоваться им
в те чуткие часы, средь ночи одинокой,
когда бывает дух ласкаем и язвим
воспоминаньями о родине далекой...
и многоцветные мне чудятся года,
и колокольчики лиловые смеются,
над полем небеса колеблются и льются,
и жаворонка звон мерцает, как звезда...
О, прошлое мое, я сетовать не вправе!
О, Родина моя, везде со мною ты!
Есть перстень у меня: крупица красоты,
росинка русская в потускнувшей оправе...


13.


Владимир Набоков


За полночь...

За полночь потушив огонь мой запоздалый,
в притворном забытьи покоюсь я, бывало,
и вот, преодолев ревнивый сумрак туч,
подкрадывается неуловимый луч
и разгорается и освещает странно
картины на стене. Доносится нежданно
до слуха моего необъяснимый звук
и повторяется отчетливей, и вдруг —
все оживляется! Волшебное — возможно:
халат мой с вешалки сползает осторожно
и, протянув ко мне пустые рукава,
перегибается, и чья-то голова
глядит, лукавая, из мусорной корзины,
под письменным столом, а по стене картины
кружатся, вылетев из неподвижных рам,
как попугайчики, и шкаф дубовый сам
завистливо кряхтит, с волненьем наблюдая,
как по полу бежит одна туфля ночная
вдогонку за другой.
Но только двинусь я,—
глядь,— все рассеялось, и комната моя
мгновенно приняла свой вид обыкновенный.
В окне дрожит луна невинно и смиренно,
халат — на вешалке, повсюду тишина...
Ах, знаю я тебя, обманщица луна!


14.


Владимир Набоков


ИЗГНАНЬЕ


Я занят странными мечтами
в часы рассветной полутьмы:
что, если б Пушкин был меж нами -
простой изгнанник, как и мы?


Так, удалясь в края чужие,
он вправду был бы обречен
«вздыхать о сумрачной России»,
как пожелал однажды он.


Быть может, нежностью и гневом -
как бы широким шумом крыл,-
еще неслыханным напевом
он мир бы ныне огласил.


А может быть и то: в изгнанье
свершая страннический путь,
на жарком сердце плащ молчанья
он предпочел бы запахнуть,-


боясь унизить даже песней,
высокой песнею своей,
тоску, которой нет чудесней,
тоску невозвратимых дней...


Но знал бы он: в усадьбе дальней
одна душа ему верна,
одна лампада тлеет в спальне,
старуха вяжет у окна.


Голубка дряхлая дождется!
Ворота настежь... Шум живой...
Вбежит он, глянет, к ней прижмется
и все расскажет - ей одной...
*******
******
*****
****
***
**
*



Другие статьи в литературном дневнике:

  • 02.08.2008. Владимир Владимирович Набоков - 1898-1977