Выдержки из книги Т.П. Григорьевой «Японская литература ХХ века», (М.: Художественная литература ХХ века, 1983.) Эту книгу моя семья читала не отрываясь. Редкая по глубине книга. - ВП
О БУДДИЗМЕ
Цубоути Сёё, «Сокровенная сущность прозы» (1886) (сёсецу):
«Существует два способа изображения человеческого характера, которые можно назвать способом инь и способом ян. При способе инь человеческий характер не обнажается прямо, а дается исподволь, о нем судят по словам, поступкам, манерам героя. В нашей стране (Японии) писатели прибегали, главным образом, к этому способу. Способ Ян, напротив, предполагает явное, обнаженное описание с использованием приобретенных знаний. Характер с этом случае раскрывается перед читателем во всех подробностях. Большинство европейских писателей прибегают ко второму способу».
«Гэндзи моногатари» -- вершина японской прозы всех времен.
Дайсецу Сузуки, “ Zen Buddhism. Selected Writings (N.Y.: 1956):
«Стремление изображать вещи как они есть, как «видишь и слышишь», не внося ничего от себя, тем же способом описывать и собственные переживания, объясняется, в частности, буддийским отношением к миру как несуществующему, иллюзорному»
Нильс Бор, «Атомная физика и человеческое познание» (М.: 1961):
«В поисках параллелей к вытекающему из атомной теории уроку об ограниченной применимости обычных идеализаций мы должны обратиться к совсем другим областям науки, например, к психологии, или даже к особого рода философским проблемам: это те проблемы, с которыми уже столкнулись такие мыслители как Будда и Лао-цзы, когда пытались согласовать наше положение как зрителей и как действующих лиц в великой драме существования».
Этот взгляд обусловлен недуальностью мира, взаимопроницаемостью инь и ян, которые присутствуют друг в друге: субъект не отделяется от объекта, человек от мира. Мир и человек не могли выступать в качестве объекта познания ибо были нераздельны. С точки зрения буддийской теории, живое существо является не существом, живущим в мире, а существом переживающим мир.
Словарик:
Моногатари – рассказы о вещах
Ники – дневники
Дзуйхицу – записки.
Накото – истина, красота, мир
Синто – путь богов
Дукха (санскр.) – неистинные привязанности, которые омрачают сознание, дисгармонируют личность.
Моно-но аварэ – очарование вещей
Югэн – красота сокровенного, скрытого
Саби -- просветленная печаль, дух вечного одиночества.
Ёю – широта, свобода духа
Тэйкайсюми – свободно бродить с низко опущенной головой, делать нечто ненамеренно.
Кёи – космический страх, пробуждающий душу.
Мэдзурасиса – диковинность;
Самадхи (санскр.) – особое состояние сознания, которое достигается путем концентрации ума на одном предмете; последняя стадия восьмиричного пути (сатори);
Праджня – мудрость или всезнание.
Аварэ – очарованность.
Буддийская дхъяна (глубокое сосредоточение) не имеет никакого отношения к абстракции или самогипнозу. Буддисты хотят видеть факт непосредственно, а не при помощи философских абстракций… С помощью дхъяны буддисты пытаются добраться до самых корней вещей и постичь самую жизнь вселенной, которая заставляет солнце всходить по утрам».
Догэн (1200 – 1253), дзэнский мыслитель:
«Надо разорвать цепь причин и следствий, чтобы пережить вещь в её неповторимости и полноте».
Кавабата Ясунари:
Так называемый «поток сознания», «дискретное» восприятие мира действительности соответствовали буддийскому представлению реальности одного лишь мига. Близка буддизму идея относительности времени и пространства, и потому нарушение временной связи, отсутствие последовательности событий не смущали японцев.
ТИХАЯ МУЗЫКА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
Иероглиф «мысль» составлен из элементов «звук» над «сердцем»; значит музыка льется из сердца.
Нет музыки без молчания, нет движения без покоя.
Рабиндранат Тагор, «Национализм» (Пг.: 1922):
«Я знаю, какой опасности приходится подвергаться со стороны грубой толпы, если носить звание идеалиста, -- ныне, когда троны потеряли свое достоинство, а пророки стали анахронизмом, когда голоса рынка заглушают все остальные голоса. И все же, когда я однажды стоял на окраине города Иокогама… и смотрел как солнце медленно погружается в южное море… тогда, сквозь вечернее молчание донеслась ко мне музыка вечности, и я знал, что небо и земля, со всей их красотою, на стороне поэтов и идеалистов, а не на стороне людей рынка с их грубым презрением ко всякому чувству».
Чжуан-цзы (Л.Д. Позднеева, «Атеисты, материалисты, диалектики Древнего Китая», М.: 1967):
«Если вошел в хор – нельзя фальшивить: становишься видимым, слышимым. Люди способны на зло, когда рассчитывают остаться неузнанными. Но если чувствуешь на себе глаза человечества, единую связь всего и всем – себя с природой, с другими людьми, живущих с ушедшими и с теми, кто придет, -- то ведешь себя сообразно»
Т. Карлейль , «Герои, почитание героев и героическое в истории» (СПб: 1908.):
«Тихая музыка» открывается лишь чуткому сердцу и не открывается человеку глухому, закрытому, который кроме своего голоса, ничего не слышит. Но почему «печальная»? Потому, что жизнь мгновенна? Но она и вечна. И поэтому печаль не омрачает сознание.
«Чтобы услышать «музыку человечества» нужно слиться с миром, войти в его ритм, забыть себя, свои мелкие заботы, достичь состояния «не-я», полной искренности».
Согласно конфуцианскому учению, искренность одно из «пяти постоянств», пяти врожденных свойств человеческой первоприроды. Каждому из «пяти постоянств» соответствует одна из «пяти стихий» и свое время года:
Человечности (жэнь) – соответствует дерево и весна;
Справедливости (и) – огонь и лето;
Учтивости (ли) – металл и осень;
Мудрости (чжи) – вода и зима.
Вильям Блейк :
В одном мгновенье видеть вечность,
Огромный мир – в зерне песка,
В единой горсти – бесконечность
И небо – в чашечке цветка.
Куникида Доппо, Записки больного (Токио: 1925):
«Моё сокровенное желание – спокойно, с чистосердечием ребенка, соприкасаться с природой. Общаться с нею в тишине, в молчании. Лишь освободив свое сердце от наносного, преходящего, увидишь вещи как они есть». … Удивителен мир, удивителен человек, удивительны его деяния. А разве не удивительны Гете, Христос, Карлейль, Водсворт? А я? А наши чувства, страсти, история разве не достойны удивления? Ответь мне, господи! Я хотел бы понять удивительность человека»…
«Знать, что такое жар от огня и чувствовать его, не одно и то же. Изучать вселенную и человеческую жизнь не значит уметь удивляться. Если же изучение не начинается с удивления, оно не дает истинного знания». (Кёи – удивление, изумление)…
«Позавчера остался у брата. Среди ночи вдруг проснулся. Меня обуял ужас перед моей собственной жизнью, перед всем миром. Сердце чуть не вырвалось из груди. О, как удержать этот миг! Как я хочу поражаться! Нет у меня желания сильнее».
Св. Августин:
«Non intratur in veritatem nisi per charitatem” (Истина открывается через очарование».
Книга Перемен (И-цзин):
«Не знание, а нравственное начало (долг) лежит в основе цивилизации». «Всякое условное знание, обычаи, нравы, учреждения, религиозные верования – все это «одежды» -- говорил Карлейль. – Они прикрывают внутреннюю, духовную суть».
«Если страна переживает Упадок (пи), ситуацию дисгармонии (12-я гексаграмма), когда силы творчества (Ян) и силы исполнения (инь) меняются местами, люди творчества выполняют функции исполнителей, а исполнители – творцов, то следует отстраниться от участия в делах. В неблагоприятной ситуации истинный человек, который в отличие от мелкого, низменного человека думает о долге и справедливости, а не о выгоде, должны занимать позицию «недеяния», неучастия в делах государства. Оставаясь самим собой, он тем самым способствует разрешению ситуации.»
Учитель (Конфуций) сказал:
… где неспокойно, туда не идите, где беспорядки, там не живите. Если Поднебесная следует пути, проявляйте себя, если не следует, скройтесь. Если страна следует пути, стыдно быть бедным и не в чести; если не следует, стыдно быть богатым и в чести».
Лао-цзы (8 глава «Даодэцзина») сказал:
«Высшее добро подобно воде. Вода орошает вещи, не борясь с ними… так и человек хорош, когда он с людьми человечен (проявляет жэнь), в словах искренен, управляет не прибегая к силе – берется за те дела, которые способен выполнить, действует вовремя и потому не борется и ошибок не совершает» (Ю.К. Шуйский, Китайская классическая Книга Перемен, М.: 1960).
Акутагава Рюноскэ (1892-1927) цитирует Лао-цзы:
«… При малых изменениях не утрачивай своего главного, постоянности. Не допускай в свою грудь ни радости, ни гнева, ни печали, ни веселья. Ведь в Поднебесье вся тьма вещей существует в единстве. Обретешь это единство и станешь со всеми ровен, тогда руки и ноги и сотню частей тела сочтешь прахом, а к концу и началу, смерти и жизни отнесешься, как к смене дня и ночи. Ничто не приведет тебя в смятение, и меньше всего приобретение или утрата, беда либо счастье. Отбросишь ранг, будто стряхнешь грязь, сознавая, что жизнь ценнее ранга. Ценность в тебе самом и с изменениями не утрачивается. Притом тьме изменений никогда не настанет конца, и разве что-нибудь окажется достойным скорби? Это понимает тот, кто предался Пути! (Дао).»
«… Жизнь Басё была жизнью наслаждений. Но на другой взгляд – и жизнью страданий. Чтобы, улыбаясь, наслаждаться, надо, улыбаясь, страдать».
«…Чтобы сделать жизнь счастливой, надо из-за повседневных мелочей страдать. Блеск облаков, шелест бамбука, чириканье воробьев, лица прохожих – во всех повседневных мелочах надо чувствовать муки попавшего в ад».
«Он безобразен, он прекрасен – этот мир».
О КРАСОТЕ
Мотоори Норинага:
Вы спросите –
В чем душа
Островов Японии ?
В аромате горных вишен
На заре.
«Красоту извлекали особым приемом, намеком – ёдзё, который создает настроение, вызывает «сверхчувство». Недосказанность оставляет простор воображению, которое позволяет постигать невидимое, «красоту небытия».
Незавершенность, неопределенность, намек – своего рода художественная мера, потому что красота не конструируется, а выявляется: она уже есть».
Кавабата Ясунари, Красотой Японии рожденный (Токио: 1968):
Из предсмертного письма, покончившего с собой Акутагава Рюноскэ: «Наверное, я постепенно лишился того, что называется инстинктом жизни, животной жаждой. Я живу в мире воспаленных нервов, прозрачный как лед… Меня преследует мысль о самоубийстве. Но вот что удивительно – никогда раньше природа не казалась мне столь прекрасной! Вам может быть покажется странным: очарованный красотой природы человек помышляет о самоубийстве. Но природа потому так прекрасна, что отражается в моем последнем взоре».
Мацуо Басё:
«Без неизменного (фуэки) нет основы, без изменчивого (рюко) нет обновления. Лишь в единстве того и другого работает истинное искусство».
В искусстве дзэн, с одной стороны, мы видим мягкость чайных церемоний, безмятежность, нирванность японских садов, ненавязчивую, почти неощутимую, лишь намекающую живопись сумиэ: рисунок двумя-тремя мазками нежнее рисовой бумаги, на которую она наносится, или известные всему миру легкие, почти отсутствующие стихи-трехстишья. С другой стороны – столь же потрясающая беспощадность к себе и к другим в самурайских поединках, в самурайском пути – бусидо, возведение харакири в культ.
Мацуо Басё:
На голой ветке
Ворон сидит одиноко.
Осенний вечер
Стихотворение Басё призвано передать «просветленную печать», чувство «вечного одиночества» (саби). На засохшем дереве застывшая птица. Этот образ – вход в небытие. Дайсецу Сузуки говорит по поводу этого стихотворения: «Есть в одиноком вороне, застывшем на голой ветке, великое Над. Все вещи появляются из неведомой тайны (Как у Эдгара По ?), и через каждую из них мы можем заглянуть в эту бездну.
Мацуо Басё:
«Чувствовать прекрасное – значит следовать природе, быть другом четырех времен года. Все, что ни видишь – цветок, все, о чем ни думаешь – луна. Для кого вещи не цветок, тот дикарь. У кого в сердце нет цветка – тот зверь».
ПРЕДУБЕЖДЕНИЕ ПРОТИВ ПРИРОДЫ
Предубеждение против природы – следствие антропоцентризма. Оскар Уальд:
«Природа вовсе не великая мать, родившая нас, она сама наше сознание. Лишь в нашем мозгу она начинает жить». «Я же по собственному опыту пришел к заключению, что чем больше мы изучаем искусство, тем менее любим природу. Что нам действительно раскрывает искусство – это отсутствие чувства линий в природе, ее страшную грубость, поразительное однообразие и ее полнейшую неизменность».
Древнеиндийские же упанишады с незапамятных времен внушали мысль – «tat twam asi” – между «тем» и «этим» нет различия.
Татьяна Григорьева:
«Есть в самом взгляде, в самой уверенности в том, что кто-то может безнаказанно господствовать над кем-то, некий подвох. Казалось бы, человек сам себе владыка? И все же в конечном счете определяет природа. Если человек действительно разумен, свободен, то сможет взглянуть на себя со стороны, быть самому себе судьей;
познавая природу, познает наконец самого себя. Но познает человек себя только тогда, когда изменяет точку отсчета, перестанет считать себя центром, когда не станет противопоставлять себя – природе, поймет, что диалектика мышления неизбежно ведет к расширенному сознании, к единству разного: прошлого и настоящего, человека – природы, Востока – Запада.
Дж Нидэм, History and Human Values: a Chinese Perspective for World Science and Technology. (Cent. Review, 1976, v. 20, # 1) :
«Западная научная традиция, которая, по мнению Гёте, соединила в себе одухотворяющую и одновременно разрушительную, «фаустовскую» жажду познания, может быть уравновешена «вечной женственностью» китайского отношения к природе.»
«Разделяй и властвуй!» -- говорили римляне; власть предполагает разделение.
Лао-цзы говорил: «Он не борется, благодаря чему он в мире непобедим».
«Умеющий побеждать врага, не нападает… Это я называю дэ, избегающее борьбы. Это сила в управлении людьми. Это значит – следовать природе и древнему началу (Дао)».
Для западного человека естественна формула: «движение – все, покой – ничто».
Для человека, воспитанного на буддийско-даосских учениях, скорее наоборот: «движение – ничто, покой – все, или движение – лишь путь к покою».
Христианство – попытка уравновесить крайности, вернуть утраченное равновесие добра и зла, мягкости и суровости, греха и благодати. Но христианство не решило антиномию человек—природа. Бог надприроден, не принадлежит этому миру, и любовь к нему стали понимать как отречение от этого мира, от природы. Чтобы приблизиться к богу, остаться с ним наедине, нужно пожертвовать всем остальным. Личностное отношение к богу глубинно преображало человека, но делало его одиноким, чужим в этом мире.
За успехом в материальном мире человек расплачивался внутренними потерями – утратой своей человеческой сущности. Ницше воспринимает трагическое как изначальную суть бытия – иррациональную, хаотическую, как следствие борьбы двух непримиримых начал в человеке – аполлоновского и дионисийского.
Трагическим мироощущением расплачивается человек за свой антропоцентризм: если человек центр, то с разрушением центра рушится система, а с исчезновением «я» исчезает мир.
К трагическому мироощущению приводила и иллюзия свободы от необходимости, свободы, которая в абсолютном смысле невозможна.
Отчуждение человека от природы, неминуемо вело к его самоотчуждению, опредмечиванию, депсихологизации, к появлению «массового» человека, человека «без качеств», не сдерживаемого нравственными тормозами.
Безысходное отчаяние личности у Кьеркегора, сомнение в самом смысле существования у Ницше, Шопенгауэра, Шестова. Вывод Ясперса: «…универсальное крушение есть основная характеристика человеческого существования».
Можно сделать вывод, и в этом убеждает ХХ век: нельзя любить природу, не любя человека, нельзя любить человека, не любя природу, нельзя пренебрегать знаниями и опытом только потому, что они не соответствуют собственным. Тождество исключает единство. Лишь при взаимодействии разного достигается единство, полнота знания. Это делает необходимой и, стало быть, реальной встречу Востока и Запада.
О СМЕРТИ
На Востоке отсутствовала идея сотворения мира. Что сотворено, обречено на гибель. Будда поведал в последнем слове: «Преходяще все, что возникло. Но есть и то что не возникло и потому не подвержено уничтожению. Это природа». Нирвана, дхармы (основные элементы бытия) не возникли, а потому неуничтожимы. Дао не возникло, а потому вечно. Будда не сотворил мир, он его осознал, и свое осознание передал людям. Так как существует вечное – мир спонтанно развивается из самого себя, всякое новое существование есть лишь продолжение, -- природа и человек бесконечны, не могут исчезнуть. Гаснет один луч, зажигается другой, но общая энергия остается неизменной. Смерти в абсолютном смысле нет, смерть не воспринимается как крушение миропорядка, смерть лишь переход в иное состояние, обусловленное кармой, твоими действиями в этом и в предыдущих существованиях.
С точки зрения буддизма, все, что окружает человека, есть иллюзия (майя), все видимое непрочно, преходяще, поэтому расставание с жизнью могло вызвать печаль, которая слышится в японской поэзии, но не ощущение трагичности существования.
Доппо: «Что такое смерть? Разве не вернешься в бескрайнее небо, не растворишься в той природе, что за окном, не превратишься в песок, сосны, в субстанцию, которая не имеет границ пространства и времени ?»
Догэн, «Изначальный образ»:
Цветы – весной,
Кукушка – летом,
Осенью – луна,
Чистый и холодный снег –
Зимой.
Рёкан (1758 – 1831):
Что останется после меня?
Цветы весной,
Кукушка в горах,
Осенью – листья клена.
ПРОНИКНОВЕНИЕ В СУТЬ ВЕЩЕЙ
Рабиндранат Тагор о Японии:
« Что поразило меня более всего в вашей стране – это то, что вы постигли тайны природы не методическим расчленением, но непосредственной интуицией. Вы постигли язык ее линий и музыку ее красок, гармонию в ее непропорциональности и ритм в свободе ее движений. Вы поняли, что природа хранит свои силы в формах красоты и что именно эта красота, как мать-кормилица, питает все ее титанические энергии, удерживая их в подвижном равновесии… Знание вещей может быть приобретено в короткое время, но их дух может быть постигнут лишь в многовековом воспитании и самообладании. Внешне овладеть природой гораздо легче, чем любовно проникнуть в нее, ибо на это способен лишь истинно творческий гений».
Татьяна Григорьева:
«Японцы старались приноровить стиль жизни и искусства к ритму природы, чтобы избежать диссонансов. Прислушайтесь к звучанию, говору их прозы и поэзии – колышутся как волны (туда и обратно) или как дыхание земли. Все их искусство, будь то чайные церемонии, живопись или композиции из цветов, подчинено цели – снять напряжение, снять преграды между миром и человеком, дать ощутить единое дыхание вселенной.
Юрий Нагибин:
«Душа становится как звезды – чистой, ясной и задумчивой, и ты постигаешь вдруг, что не надо бояться, есть великий покой, и он не минует тебя, и удел смертного человека не трагичен, а благостен…
Там ты был избавлен от суеты дум, как от суеты чувств. Ты бы жил какой-то первозданной субстанцией, той что древнее и глубже души, проникновенней и мудрее сознания…».
Мацуо Басё:
На голой ветке
Ворон сидит одиноко
Осенний вечер
Стихотворение Басё призвано передать «просветленную печать», чувство «вечного одиночества» (саби). На засохшем дереве застывшая птица. Этот образ – вход в небытие. Дайсецу Сузуки говорит по поводу этого стихотворения: «Есть в одиноком вороне, застывшем на голой ветке, великое Над. Все вещи появляются из неведомой тайны, и через каждую из них мы можем заглянуть в эту бездну.
Мацуо Басё:
«Чувствовать прекрасное – значит следовать природе, быть другом четырех времен года. Все, что ни видишь – цветок, все, о чем ни думаешь – луна. Для кого вещи не цветок, тот дикарь. У кого в сердце нет цветка – тот зверь».
МЕХАНИСТИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК Запада
Татьяна Григорьева: (о романе Кобо Абэ «Женщина в песках»):
«Иллюзорный, неустойчивый, зыбкий мир – не мираж, действительность. Песок осыпается под ногами – не дает человеку выбраться из ямы.
Процессы, происходящие в сконструированном мире, настолько ощутимы, что человек не в силах противостоять им, и это говорит о неблагополучии не только общества, но и человека, лишенного воли к сопротивлению. Писатель [Кобо Абэ] заставляет читателя как бы испытать на себе весь этот грядущий ужас, который станет реальностью, если человек не изменит свою жизнь.
Потеря человека ничего не значит, никого не пугает , ничего не меняет, потому что бесчеловечна сущность буржуазного общества, обесчеловечен сам человек. Жизнь – лабиринт, по которому снуют люди с какой-то непонятной поспешностью, неотвратимой безостановочностью. Идея лабиринта, абсурдности, безысходности существования пронизывает романы Абэ. Человеческий мир неуправляем, движется по каким-то своим законам, не по законам человеческой логики. В этом мире человек утрачивает человеческие качества, становится частью машины.
Человек становится принадлежностью механизма и своими действиями лишь усугубляет упорядоченный хаос, приближает мир к катастрофе.
Инстинкт самосохранения толкает его к бегству и от самого себя. Однако самое страшное, когда он привыкает к абсурдной ситуации и начинает действовать по законам чуждого мира, теряя способность поступать осмысленно. Человек свыкается с обстоятельствами, сколько бы ни были они нелепы. Исчезает психология, остается привычка к повиновению, автоматизм поведения.
Кобо Абэ, «Тайное свидание (1978):
«В пространстве улица, несомненно существовала, а во времени представляет собой пустоту. Как это страшно – существовать и в то же время не существовать. Четыре колеса действительности вращаются на земле, и мое тело, несомненно, ощущает вибрацию… Нужно убежать в такое место, где гарантирована свобода пространства. А здесь я потеряю не только время, но и пространство и, конечно же, окажусь замурованным в стену действительности.»
Хота Ёсиэ , «Одиночество на площади», 1951:
«Так уж устроена современная жизнь: чем больше развиваются средства сообщения и информации, тем более одиноким становится человек»
Рабиндранат Тагор:
«Живые умы общества распались и уступили место чисто механической организации, признаки чего видны повсюду… Механизм производства благ разросся до столь обширных пределов, что он потерял всякое соответствие со всеми другими потребностями общества и полная реальность человека все более и более сдавливается под тяжестью этого механизма.
Такое положение вещей неизбежно приводит к возникновению бесконечных распрей, между элементами, потерявшими целостность и целомудренность человеческих идеалов…
История достигла той ступени своего развития, на которой человек нравственности, целостный человек, все больше и больше, сам почти не зная того, отступает на задний план перед политиком и коммерсантом, человеком ограниченного задания».
Татьяна Григорьева: Жизнь Тагора доказывает, что может сделать человек, если он умеет не уступать обстоятельствам и дорожить людьми.
Забыв себя, человек восстанавливает свою изначальную суть, чем он есть в глубине своей. В этом труднопостижимость традиционного мировоззрения японцев, которое кажется парадоксальным: только отказавшись от себя, «не ведая себя», можно стать самим собой.
Сосредоточенность на чем-нибудь, освобождающая ум… Если, глядя на дерево, человек будет видеть только дерево, перестроится его психика, он перестанет думать не своим умом, по инерции, по привычке, по подсказке. Это действительно идет от буддийской практики сосредоточения, которая призвана привести психику в равновесие, в конечном счете к скачку сознания на другой уровень, на уровень всепонимания (праджни).
* * *
Татьяна Петровна Григорьева (18 декабря 1929, Ленинград — 22 декабря 2014, Москва) — советский и российский востоковед-японист, филолог, литературовед, переводчик.