ЮХАН СЕБАСТИАН ВЕЛЬХАВЕН
ПЕРЕВЕРНУТЫЙ КУБОК
Луна смотрела на темный лес,
Гляделась в волны реки с небес.
Лишь замок в тени под горой скрывался,
Там Гилберт тоске своей предавался,
Он бодрствовал – сон исчез.
Почила его молодая жена,
В гробу под покровом лежит она,
Скорбь очи Гилберта застилает,
И лоб наклоненный огнем пылает,
А ночь тяжела, длинна.
Охотничий пес и любимый конь
Забыли уже, как зовет их он;
Под слоем пыли оружья груда,
Служилого в замке не видно люда,
Хозяин в скорбь погружен.
Все дни не проходит его тоска,
Из замка не вынесли гроб пока,
Под пенье псалмов каменел он в муке,
Сжимая в горстях ледяные руки,
Молча глядя на облака.
Бывало, сокола взяв и пса,
Охотиться он уходил в леса,
Но в пенье рога, зове совы
И свисте натянутой тетивы
Звали скорбные голоса.
Читались молитвы, звучал псалом
Про время блаженное в мире том.
Душа не нашла утешенья в них,
Как осенью в шуме листьев сухих
Под хмурым, выцветшим днем.
Как будто бы каменный он сидел
В часы, когда месяц в волну глядел
И замок в тени под горой скрывался, -
Глухому отчаянью предавался,
В зеницах не было слез.
Вдруг звуки возникли средь тишины –
Так ясны, так властны, но так нежны!
И песня до Гилберта долетела:
«Ночь долгой пребудет, мой всадник смелый,
Скорби будут утолены!»
«Росинка скатится лишь с цветка
На камень, что руны хранит века, -
И я приведу тебя на поляну,
И длинную нитку тебе достану,
Что выпрял эльф из цветка».
«Бокал мой ты выпьешь глотком одним –
И горькие мысли прейдут, как дым,
Спадут томительной пеленою,
И радость чистительною струею
По жилам пройдет твоим».
Он слушает, арфы струна звенит,
И песня забвенье ему сулит,
А Гилберт слух обращает к чаще
И вдруг в исступленье на зов манящий,
Коня оседлав, летит.
Всю ночь он стремился на зов струны,
Держа перед взором пятно луны;
Точила листва аромат дурманный,
Стекала роса на листву поляны,
На замшелые валуны.
Тогда на цветок его взор упал,
В котором скрывался с вином бокал,
И в жилах крови ток убыстрился –
Как вкопанный Гилберт остановился
Там, где камень с письмом лежал.
Одна из прекраснейших в мире фей,
Чьи щеки и груди снегов белей,
На берег одна из ручья выходит,
Заря пламенеет, и он не сводит
С волшебной девы очей.
Рукой ослепительною она
Ему протянула бокал вина,
И ласковый голос наездник слышит:
«Грядущее новой мечтою дышит –
Испей забвенье до дна!»
На деву, безмолвствуя, он глядит,
Душистая липа над ним шумит;
Но имя в беспамятстве промелькнуло
И сразу печаль и тоску вернуло:
К жене его мысль летит.
Питья он волшебного не испил,
Бокал из прекрасной руки схватил
И бросил его за ручья долину,
И вот ручья уже нет помину –
Он в замке, где прежде был.
Он верность спас, разбил колдовство,
И хлынули слезы из глаз его,
И хлынули ливнем воспоминанья –
Из тайн, что лежали на дне сознанья,
Не мог он скрыть ничего.
Свечу он зажег, на колени пал
И с легким сердцем вдаль поскакал,
Выигрывал спор он и смертный бой –
Небесной радугою покой
Над верным сердцем стоял.
И перевернутый он бокал
На бранном щите своем начертал,
С тех пор, когда рыцари воевали,
Меж сотен Гилберта узнавали –
И траура он не снял.
(С норвежского)