ДОМ В ДЮНАХ
С чего все началось? Антон Нечаев
Увидел в Старой Риге белых чаек -
Да, утром над контейнером помойным
Антон увидел белых чаек двух,
Которые, предав свой вольный дух,
Простясь с отчизной, кораблями, морем
И уравнявшись с роем грязных мух,
Прельстились ароматом затхлой рыбы.
"Что ж! Море обезрыбело. Могли бы
Погибнуть птицы!" - заключил Антон.
А все ж не мог спокойно видеть он,
Как дщери моря тычут клювы в ящик.
Жаль! Я хотел вас встретить настоящих,
Была мечта. Однако ж не сбылась.
Он вел учет несбывшимся мечтам,
Как, впрочем, все учитывалось там,
Где перфолента памяти вилась.
И начал он, как некий икс, искать,
Где успокоиться, чем обласкать
Себя за боль жестокого обмана.
Да, отчего не завести романа?
Вот, скажем, Лайма: вышколенный бес,
Изменчивость, азарт, золотокудрость,
Предмет тоски заезжих всех повес,
И злоба, и застенчивость, и мудрость.
Хоть говорил из зависти мне Том,
Что в Латвии таких, как Лайма, уйма -
Но эта женщина и этот дом!
Он это выбрал и назад ни дюйма.
Дом белый в дюнах с лестницей наверх,
В мансарду-кроху, где одна, как птица,
Латышская красавица ютится.
Он доводы рассудка опроверг,
Что без предупреждения нельзя,
И пригородный поезд взяв в друзья,
Явился к ней.
На лестнице старинной
С букетом алых роз, в одежде длинной
Возникла Лайма.
- У меня в гостиной
Пролетом двое из Владивостока,
Они такие загнанные, спят...
А в кухне тесно. Побежимте в сад!
И он покорно вниз сошел за ней,
Где в самодельных вазах из камней
Белел табак душистый и петунья.
Но Лайма в желтом свете полнолунья
Измученна казалась и худа.
"Ей замуж бы, - сообразил Нечаев, -
Однообразье дней, залив без чаек -
Ей плохо здесь! Она мне скажет "да"!"
"Вот... Здравствуй, Лайма!" - "Здравствуй"-"Как живешь?" -
"Зимой схожу с ума, а летом..." - "Что ж!
В Москву - и замуж за меня пойдешь.
Там будет у тебя сто полок книг
И сто друзей..." - "О да, соблазн велик, -
Предерзкий взгляд был кинут на него, -
Куда как смел! Явиться и позвать
Тебе почти чужое существо
Куда-то за сто верст в свою кровать...
Ведь мы не разделили ничего!"
"Ах, вон что! - и возненавидев ту,
С кем связывал уютную мечту, -
Вам сколько лет? - спросил он. -
"Тридцать лет" -
"Вы не читаете своих газет?" - "Почти" -
"А вот, советую прочесть!" -
Он ткнул ей пальцем в жирненький петит:
"Еще свежа, коль мне молва не льстит,
Джоконды возраст и с Джокондой схожа
Загадочностью взгляда, цветом кожи,
Стройна и туфли номер тридцать три" -
Тут Лайма гневным светом изнутри
Вдруг вся зажглась и крикнула она:
"Антон, мне это страшно, как война,
Как проституция, как геноцид!" -
"Боюсь, что ты не выспалась с утра.
Се женщина - и ты к ней будь добра.
В дни юности ужасная гордячка,
Но вот потом... - он миг поколебался, -
Потом затреплет и тебя горячка,
И ты пойдешь продашься в "Ригас баллсе"!"
И Лайма новым светом изнутри
Зажглась: "Я не жена - я страж становья.
И обувь у меня вполне слоновья
В сравненье с туфлей номер тридцать три.
Мне грустно жить. Всегда кого-то жаль.
Людей бесчестных много ли? Едва ль!
Но жадны все к добытому трудом.
Бывает, я приду на кухню днем,
Протру столы и как бы невзначай
На каждом оставляю спички, чай,
Буханку хлеба, сигареты, мед -
Все думаю, вдруг кто-нибудь возьмет?
А люди не берут. И - стиснув пальцы:
"Меня Джокондой кличут постояльцы".
Какой-то смрадный голос с высоты
Как эхо повторил: "Джоконда, ты?"
Затренькала гитара, на газон
Упал с мансарды выжатый лимон
И прочь из сада бросился Антон...
"Вот, значит, что! Выходит, вы щедры
На хлеб и мед и прочие дары...
И вы Джоконда! Значит, это вы
Недавно были гостьею Москвы
И это вас мы ждали, словно чуда!
Ах, сколько невоспитанного люда
В домах, где и не пахнет красотой,
Вас вывесили в качестве святой...
Что в вас они находят, люди эти?
А то еще я вычитал в газете,
Что за границей выстроили бар -
Обитель непотребного стриптиза,
Где бабы раздеваются для баб
И в вашу честь он назван "Мона Лиза"...
Пусть вы нагого не открыли тела
И мастеру, но случая ли дело,
Что вами украшают мастера
Не Божьи храмы, а такие зданья,
Считая вас примером обаянья,
Но уж никак не образцом добра...
Бывает дым и без огня, хотя
На лекциях болтают до сих пор же,
Что вы ушли недалеко от Борджи,
А Мессалина против вас дитя.
Мне кажется, что годы пролетят -
И ваше время станут звать блестящим,
Как обо всем не очень настоящем
Приличья ради люди говорят:
О красоте, в которой чувства спят,
О мудрости, лишенной основанья,
О всем, чему завидуют и льстят.
Конечно, всякий скажет в оправданье:
"Мол, гений Леонардо..." - так ведь это
Был только зверь, бежавший на ловца;
Он ставил циркуль в око Афродиты
И мерил им пропорции лица -
Да, живы в нас презренные терситы!
А впрочем, что ж! Он и велик, и прав,
Познавший лучше алгебры их нрав:
Не стоят поклоненья эти шлюхи,
Хоть им бессмертье в мраморе дано:
Они бесстыдны и жадны, как мухи.
Или как чайки. Это все равно...
Так думал, глядя на залив без чаек,
Командированный Антон Нечаев.
Он начертал на дюнах письмена,
Но через час попробуй их прочти...
На этих дюнах всякая волна
Свой след оставить на века вольна,
Но ветер волен все следы смести.
1984