х х х
Памяти Аркадия Штейнберга
Вот здесь мы коротали вечера.
Здесь пахло мастерской, и шла игра
В слова, и в бридж, и через стол глазами...
Здесь со стола брала я веера
С предлинной мастью, с четырьмя тузами.
Увы, теперь немногие дома
Вмещают столько шума и ума.
Здесь как большой языческий властитель
Всем заправлял ньюфаундленд Фома
. . . . . . . . . . . . . . . .
О да, он был воистину велик,
Все снится мне еще его язык
На щиколотке, салом обожженной.
Ух, сколько бы он создал мудрых книг -
Такой язык, да речью наделенный:
Рамаяну, Ригведу и Коран...
А так он был зализыватель ран,
И это в нашем веке тоже много...
И дом еще второй ему был дан,
Через леса вела туда дорога.
На наше счастье вгиковский студент
Запечатлеть успел в обрывках лент
Тот островок на озере студеном.
Взаправдашний, видать, Ньюфаунленд
Фома провидел во владенье оном,
Где жили псы-отцы и деды псы.
Ньюфаундлендом средней полосы
Звал этот островок его хозяин.
Здесь лучшие он проводил часы,
И Рай потерянный здесь был изваян.
И здесь свое он сердце надорвал,
Когда озера вплавь одолевал,
И лодку волочил через кувшинки,
И сигареты без конца хватал
С трагическим наитьем в поединке.
Однажды, лодку на песок рывком
Забросив, на берег он пал ничком
И навзничь тяжело перевернулся.
Ньюфаундленд тяжелым языком
Глаза ему лизал, чтоб он проснулся.
А перед тем он говорил врачу:
"Что, сердце? Пусть. Я даже так хочу,
Поскольку дело смерти не составит
Труда ни доктору, ни палачу
И души их безвинными оставит.
За проволокой или на войне
Я горевал, бывало: мир во мне,
А смерть отдельно, в чьем-то карабине.
Отныне все наладилось, зане
Она на месте, в левой половине..."
Мне кажется, он и теперь живет
На острове, за синей дальней далью,
Собаку и страну Фомой зовет,
И вспоминает жизнь свою Наталью,
И синие цветы по скалам рвет.