Семилетние поэты артюра рембо

Алла Шарапова
АРТЮР РЕМБО

СЕМИЛЕТНИЕ ПОЭТЫ

Мать уплывала прочь, учебник закрывая,
В законной гордости едва ли сознавая,
Что под его большим, недетски умным лбом
Колотится тоски и отвращенья ком.
Он радовал отца прилежностью потливой,
Но поздно понял он, что ум его пытливый
Сосед был скверных черт. Прихожих полутьма
До времени от глаз скрывала силуэты
Дразнящих кукишей, но все же в потоке света,
Что от зажженных свеч до лестниц доходил,
Мать видела его съезжающим с перил.
Он лета не любил. На темном сеновале
Он проводил часы, где взрослые едва ли
Могли его сыскать. Отхожие места
Смущали тонкий нюх, но юная мечта
Была свободна там. Зимой, когда омытый
Лавиной запахов, с известкою обитой,
Дом зажигал огни, он приникал к тряпью
И образам во власть мысль предавал свою.
Он слушал, как шуршат ущербные шпалеры,
И жалость в нем жила, не знающая меры
К «тем детям»: плоский лоб, глаз светлых пустота,
Рук грязных желтизна, а то и чернота,
Рванье, по временам воняющее калом
И ласки глупые… Сочувствие к сим малым
Пугало часто мать: от жалких нелюдей
Она ждала всего. Но сын был нежен с ней,
К ее большим глазам душа тянулась живо,
Хоть синих женских глаз живая прелесть лжива.

Уже тогда, в семь лет, он выносил роман
О мире гор, пустынь, субтропиков, саванн,
Куда влечет полет восторженной свободы.
Он женский идеал искал в картинках моды:
О, итальянки стан в тропических шелках,
Испанки темный взор с безумием в зрачках!

И восемь лет ему. Рабочих дочь, соседка,
Жестокосердная и гибкая как ветка,
Взмахнув косой, верхом садилась на него,
И он тогда, стыдясь бессилья своего,
Кусал девчонку в зад, не знавший панталон.
Она бежала прочь, но долго помнил он
Два сжатых кулачка и тельца запах сладкий.

В воскресный зимний день в разгар молитв украдкой,
Оставя на скамье капустно-серый том,
Из душной церкви он ускальзывал тайком
К мужчинам в блузам – их любил он больше Бога.
В предм естья бедноты вела его дорога:
Там слушать он любил трех крикунов-крестьян,
Что пели для толпы и били в барабан,
Внимая хохоту и дерзкому злословью.

К деревьям он еще проникнут был любовью –
За свежий аромат, пушистую кайму,
Покой, в котором есть готовность ко всему.

Но более любил он темноту и тень
И часто проводил за шторами весь день
В чуть взятой сыростью высокой спальне синей,
Читая свой роман про звездные пустыни,
Лиловые моря, диковинный цветок
Из плоти, про людей, отдавших на поток
И разграбленье мир, - и в простыне простой
Предчувствовал уже грядущий парус свой.

                (С французского)