ФИЛИП СИДНИ
ДОР И ЗЕЛМАНА (Из книги "Аркадия")
ДОР: Пастырю делаешь честь, госпожа, по велению Божью,
Сладкий свой голос вплетя в напевы Музы пустынной.
Странное свойство любви ты тут на себе испытаешь:
То во дворцы она скачет, а то в дубровы уходит;
Принца не предпочитает, о нищем же не сожалеет;
Все далеки и близки ей, как точки окружности центру -
И ни горам, ни пещерам ее не избегнуть.
ЗЕЛМАНА: Честный пастух, благосклонность к тебе я выражу песней,
Но к Музе святой не скрою своей я досады,
Музе единственной, всех девяти богатой дарами.
Счастлив же будь, в густой тени кипариса
Спасший себя от орудия Фебова гнева.
Или же мирт предпочти, уча злосчастную Эхо
Новой богини твоей множить звучное имя.
Счастлив будь тем, что к Идее святой и единой
(Хоть не нарядной) любовью ты мужеской полон.
Счастливы беды, когда в сочетаньях с удачей
Музыке строй сообщают, суждениям - верность.
Но отвратительны женообразные мужи,
Что за меру любви воздают недоверия мерой.
Там, где немочь дурная язвит, врача бесполезно искусство.
Если ответчик молчит, судья ему не помощник.
Страх сокрушает тебя, зато питает надежда.
Пусть нам не внемлет Природа, клянет нас и гонит,
Но и гонимым еще помогает терпенье.
Мы заблудились и прокляли место, откуда
Начат был путь, но по-прежнему веет надеждой.
Кто же, откуда они - утешители в горе?
Ангелы неба? Нет крыльев у нас. Земля? Но мы ее бремя.
Воздух? Он только огонь в нас сильней раздувает.
Два есть огня. От слез поверхностный гаснет,
Но потаенный, глубокий, все воды Нептуна
Не охладят. Подумай, как быть благодарным.
Мудрость богов унижает нас ради успеха.
ДОР: Я благодарность богам воздаю от полного сердца,
Уничиженный их мудростью ради успеха.
Нам, увы, да, увы, легкий жребий сразу не дастся,
А лишь такой, чтобы чести мы поняли малую цену.
Можно чудесно играть, но никто тебя не оценит:
Даже смешно, когда из дуды исторгается мука -
Деве игрушка она, а не орудие скорби...
Боль какую лесам и ручьям, повествуя,
Мы причиняем и муки откуда в нас столько,
Сразу узнается это по имени с голоса Эхо.
Все же возможно умерить жестокую муку надеждой,
Если деревья запляшут, ручьи остановятся, если
Скорбный напев наш подхватит недвижная Эхо.
Есть ли что доброе, молви, в нашей пастушеской доле
(Всюду унижены мы, и первую рану
Нам причиняет любовь - от стрел же нет нам укрытья,
И наслаждения игры гибнущим слабая помощь),
Кроме знанья того, какой снедает огонь нас?
Сколь счастливее ты, в любую вхожая сферу,
Дар чей телесный оправлен всем взорам на диво?
Ты добродетельна, да, и это всем явлено в мире,
Но добродетель ничто, коль нет красы и богатства.
Ты несомненная, имя твое ласкают времени губы.
Трудно сокрыться огню, который скрывают искусством;
Если же дух являет огонь свой открытым,
Будет стараться природа, чтоб люди о нем не узнали.
Музу моли, чтоб тебе даровалось с ней сходство -
Так добудешь лакомый плод, желанный сугубо.
ЗЕЛМАНА: Тучные земли скорей не дадут урожая,
Реки скорей остановят свой путь к океану,
Явится пес твой скорее в обличье тигрином,
Будет в укор красота и добро в порицанье -
Нежели песней хвалы встречу ее торжество я,
Той, от коей начало берут земные хваленья!
Впрочем, каждый в своем преуспевает уменье:
Не уязвленный ни разу что знает о ранах?
К радости мы обоюдной с тобой хвалы обменяли,
Все ж понимаем мы оба: в нас нет ни величья, ни блага.
Наше величье в глазах величайшего малость:
Хвалят разве пригорок при виде Олимпа?
Слава есть на века, а наше величье минутно.
Разве мелкий мураш крушит высокие кедры?
Разве платят за грецкий орех драгоценным рубином?
Разве свечной огонек принимают за вечное солнце?
Если да, ну что ж, нареки меня кедром высоким,
Алым бесценным рубином, единственным солнцем.
Пастырь, увы, сочетаньем достоинств не делает имя,
Коль испытанья - урок, то знай: есть мера и мера.
И душу кукла утешить не может, корона
Не помогает при боли в висках, и подагру
Обувь златая не лечит, и мягкое ложе - озноба.
Если ж телесное зло не лечится благом телесным,
Как ты горячку любви исцелишь росой дорассветной?
ДОР: Нищенство в пышном убранстве - если уж это
Баловней века удел, что скажешь о прочих?
Чудо ль, что принц бежал в пастушьем обличье,
Тайно из мраморных зал, где скорбь забавлялась,
В хижины, где хоть и бедно, но дальше от скорби?
Здесь и теперь, моя госпожа, я надеюсь
Успокоенье найти. Я знаю, да, знаю,
Что от нечистого и преизбытка страданий,
Столь неизбежного в высшем сословье и званье,
Буду судьбой защищен, ибо если мое положенье
Скрасить твоей чистотой, меня покинут недуги.
Лишь простота поднимает фантазию к небу,
Лишь в простоте благодарно фантазии внемлют.
И нахожу я, что лучше терпеть мне лишенья,
Сердцем не мучась, чем в пышном и замкнутом зале
Болью своей задыхаться: для выдоха нет там простора,
Прежде подумаю все же о горечи соков ужасных,
Кою испытывать мне не придется в моем положенье.
Лучше уж так. Пусть мысли свои я ввергаю
В рабство заботы, но страсть, пребывшую долго
В путах тщеславья, я выражу криком свободы
(Полно вышептывать и облекать в выраженья),
Лесу ее передам и доверю дикому небу,
А из людей не узнает никто, по кому я страдаю.
Встретив же эти деревья в земном облаченье прекрасном,
Я облегчение узнаю (как тот, кто долго был болен),
В них будут знаки различных моих состояний:
Лавр - это то, чего я ищу, а мирра - то, что скрываю,
Радость победы рисуют мне ветки оливы,
Мирт - моленье мое, ива - ответ беспощадный,
А кипарис - утешенье, но не приносящее жизни.
В сладком огне без боли сгорит можжевельнике.
Тис, из его древесины лук сделан младенца:
Стрелы без свиста летят, смертельная рана бескровна.
Ель растет на бесплодном холме каменистом:
Так благородные мысли мои растут на граните.
Фиги вкусны плоды, но тень древес вредоносна:
Тем вкусней ее дар, чем опасней к ней приближенье.
А наблюдая, как пальма прямится под ношей своею,
Верю: так и душа сумеет вынести горе.
Сосны как мачты судов, моему будет мачтой надежда:
Та же в ней высота и остроколючая зелень.
Вяз опутан лозой, но живительны вымысла путы.
Тополь оттенки листвы меняет с утра до заката:
Краска души такова, как солнце она одарила.
Старый срубленный дуб становится новою вещью:
Страх мой рубит желанья: вот чести ее обрамленье.
Копья из ясеня щит отразит, но неотразим ее натиск.
Пальмы празднуют брак - женское с мужеским древом:
Чувственность так ли глупа, чтоб смысл свой отринуть?
Так расширяется мысль, так дума думу питает.
Древо, как, впрочем, всякий предмет - фантазии книга.*
Но, прозревая сквозь слез пелену пышных лиственниц кроны,
В них, королевах лесов, мою самодержицу вижу.
Думаю, вот она, здесь, и моим уже внемлет стенаньям;
Чуть качнется верхушка - верю, привет она шлет мне,
Иглы в ветру зашумят - вот и ответ на признанье.
И, преклоняя колена к земле, говорю я:
"Неповторимая, неповторимая, слушай!
Сердце людское твой трон и слава - служанка,
Но снизойди с высоты, чтоб сошлись наши взоры.
Ты на других не смотри (они того не достойны),
Я же твоими руками содеян, души моей перемены -
Дело твое, потому откажись от презренья:
В грязных пещерах ждут клады, в тавернах царевичи спят,
И сквозь невзрачные тучи льют свет свой светила".
ЗЕЛМАНА: Добрый пастух, по достоинствам, верю, награда
Будет тебе от нее, и твоя судьба мне завидна.
Я же не знаю, чего пожелать, чтоб утешиться в горе.
Нет у Природы лекарств для меня, а если найдутся,
Силу тотчас потеряют они по воле Фортуны.
Я зачумленная, и не пройдут мои язвы...
Где укажу я рассудку звезду избавленья?
Связана я по рукам, но путы мои благородны,
Я не сниму их, сама я свой страж и темница.
Только одно возвращает мне успокоенье -
Что драгоценность твоя, в ком мудрости кладезь
И превращений залог (только мне спасенья не видно),
Все ж поймет, что за огнь ее лучи сотворили,
И пожалеет о язве, какою меня уязвила.
Боги, о сделайте, боги, чтоб это когда-то случилось,
В жертву вседневно я вам отдавать буду сердце
В капище мыслей, на алтаре созерцанья.
Ты ж перестань, о достойный пастух, утомлять нас
Музыкой скорби, довольно ты зла обнажил нам.
Если права я, что речь о двух шла царевнах,
Вскоре от тяжких скорбей отдохнут твои чувства.