+
ФОТО: Игорь Ростиславович Шафаревич. 1993 г. Фотоснимок Сергея Старшинова
Игорь Ростиславович Шафаревич – выдающийся учёный-математик, публицист и общественный деятель. Правозащитник и автор глубоких исследований: «Социализм», «Русофобия», «Две дороги к одному обрыву», «Шестая монархия», – своими работами он приглашает задуматься о духовной неустроенности современного мира, будит притупившееся чувство справедливости. Именно оно, считает Игорь Ростиславович, всегда было присуще русскому человеку, который так, «по-божески», искони воспитывался и никогда не примет бездушный чистоган. И.Р. Шафаревич – один из создателей общественного комитета «Русский Севастополь». Он призывает не предавать славных и героических дел наших предков. «Подавляющему большинству русских, – говорит Игорь Ростиславович, – некуда податься из разорённой страны, им нет другого пути, как восстанавливать и сохранять её. И если мы все объединим наши усилия, если не потеряем способности понимать друг друга, – то у нас будет проблеск надежды»
***
– Игорь Ростиславович, первый вопрос к Вам как представителю российской фундаментальной науки: каково её нынешнее положение?
– Положение её очень тяжёлое… Буквально ближайшие годы решат: быть или не быть. Потому что наука поставлена в такое нищенское положение, как и вся страна. Вот, например, я работаю в математическом центре России, может быть, таком, которому, скажу без хвастовства, равного в мире нет. И вот в этот центр практически не поступает новых журналов и книг. А для учёного это означает, что он исключается из мирового творческого процесса. Математики, конечно, ездят за границу, новости привозят, мы ещё как-то поддерживаем связь с учёным миром. Такого за всю мою творческую жизнь не было (я с 14-ти лет в математике), разве что в 1941–1942-х годах. Но уже к середине войны журналы появились снова.
Кроме того, учёные, по крайней мере те, что получше, являются товаром, который всеми силами закупает Запад. И тех, кто уезжает из России, трудно, по-человечески, упрекать, большинство из них с нею не порывает полностью. Ещё что-то теплится… Через год ещё можно было бы начать восстанавливать. Но через три, возможно, этот процесс станет необратимым.
– Что же, выходит, государство не заинтересовано в национальной фундаментальной науке?
– На собрании Академии наук выступал Р.И. Хасбулатов, который сейчас член-корреспондент Академии. Он сказал, что у правительства Гайдара была такая точка зрения: фундаментальная наука России не нужна, что как всякая слаборазвитая страна, она может пользоваться результатами науки высокоразвитых стран. Хасбулатов пообещал, что будет бороться с этим. Но пока никаких следов этой борьбы обнаружить не удалось.
– Ну, а духовно-нравственная сторона дела, приверженность своей научной школе? Если хотите, патриотическое чувство, наконец?
– Для этого сейчас надо быть подвижником. Помните, у Есенина: «Не надо рая – дайте родину мою!» Но таких очень мало, по крайней мере среди математиков.
– А что Вы думаете о сегодняшней интеллигенции в целом? Если о ней судить по выступлениям тех деятелей культуры, которые то и дело мелькают на телевизионном экране, то создаётся впечатление, что российская интеллигенция сплошь поддерживает правительство. Так, после первомайской трагедии в Москве именно она призвала применить против патриотической оппозиции силу, как против «уголовников и хулиганов». Что Вы на это скажете?
– Российская интеллигенция страдала многими пороками, но чтобы одобрять действие полиции, избивающей безоружную толпу дубинками – такого всё-таки ещё не было. А какие раздавались призывы, например, специалистов по культуре Ренессанса или византийской культуре, к ужесточению правительственных мер против оппозиции! Я уже не говорю о выступлениях бывшего мэра Москвы (имеется в виду Гаврила Попов – Г.К.), который давно призывал правительство: если не помогут дубинки, использовать танки и авиацию. Интеллигенция, которая всегда была так чувствительна к насилию, ныне призывает применять силу против безоружных демонстрантов! Ну, прямо как в сталинские времена, когда кричали: «кровавым псам нет пощады!»
– Что касается интеллигентской чувствительности к насилию, вопрос спорный. Известно, что в начале ХХ века интеллигенция рукоплескала убийцам «верных псов царизма», то есть приветствовала политический террор.
– Но по крайней мере говорила, что она за народ, против вооружённых представителей власти… Тогда это были казаки с нагайками… А теперь – в панцирях каких-то, в шлемах, с дубинками. Конечно, это был грех – поддерживать террористов, но тогдашних интеллигентов можно хоть как-то понять, если не простить. А вот избиения безоружного народа русская интеллигенция никогда не одобряла. Такого в истории не было!
– Но факты остаются фактами. Иные, например, деятели культуры, выступая на телевидении, бьют на жалость. Взывая к нашим чёрствым сердцам, говорят об омоновцах как о мальчиках, противостоящих разъярённой толпе хулиганов.
– Да это прямо из Фонвизина! Помните, Митрофанушка говорит: «Как мне тебя, матушка, было жалко, ты так устала, колотя батюшку!». А, впрочем, знаете, чему же тут удивляться? Такова внутренняя установка подобных людей: чего прикажете? Когда-то Салтыков-Щедрин по поводу них сказал, что это бонапартизм в широком смысле, – смешение двух понятий: «отечество» и «ваше превосходительство». Вот это, мне кажется, очень характеризует определённый интеллигентский слой.
– Можно ли вообще называть таких людей интеллигентами?
– Это старый, сложный вопрос: считать ли слово «интеллигент» комплиментом?
– Да и по каким критериям определять? По высоте ли интеллекта или по высокому нравственному уровню? Во всяком случае одной из своих прерогатив интеллигенция всегда считала свободолюбие. Сегодня, безусловно, дышится свободней. Мы вот свободно и открыто беседуем, и, Бог даст, беседа будет опубликована. Печатается духовная литература, ещё недавно запретная. Издаются русские мыслители: Константин Леонтьев, Иван Ильин… Но, с другой стороны, как Вы пишете, «свобода опустить в стакан кусок сахара исчезла».
– Именно так. У нас не было, например, свободы ездить за границу. Меня десятки лет не выпускали из страны, хотя я непрерывно получал приглашения от своих коллег. Сейчас эта свобода для большинства людей тоже аннулирована, потому что это стоит денег невероятных. Не железный, так золотой занавес опустился! Даже в Иркутск съездить, скажем, к Валентину Григорьевичу Распутину, так для этого нужно иметь целое состояние.
– А в «ближнее зарубежье»? В Латвию, например? Кроме платы за проезд, нужно оплатить ещё и визу, и медицинскую страховку. Что ж, это право суверенного государства. Ну, а как там нынче с «правами человека»? Недавно по телевидению промелькнуло сообщение: в Латвии прошли выборы в Сейм, многочисленные западные наблюдатели не отметили никаких нарушений. Как же так? Чуть ли не половина населения – а это в основном русские – не была допущена к избирательным урнам – и всё в порядке? Может быть, на самом деле, латышам ничего иного не остаётся, как только таким «цивилизованным» путём оберегать себя как нацию?
– Латышей, может быть, ещё и можно понять. А вот Запад-то как понимать? Ведь для него «права человека» – главная святыня. А он делает вид, что в Латвии всё в порядке. Хорошо, я даже готов понять и позицию Запада. Но вот российское правительство… и нашу патриотическую прессу, которая должна была бы ежедневно напоминать об этом, я понять не могу.
Запад – очень жестокое общество. Оно гуманно по отношению к тем, кого интегрировало – к своим гражданам. Но к чужакам оно жестоко. Американские переселенцы уничтожили индейцев. На их земле построили своё государство. А наше правительство делает вид, что не существует процесса превращения русских в туземцев, таких же бесправных, как, скажем, негры в Южной Африке. Но когда ущемлялись права коренного населения Южной Африки, весь мир гудел от возмущения!
А свобода издания? Была цензура – ужасная вещь… Идеологическое давление. А сейчас ещё более жестокая, выборочная – «денежная цензура». Целый ряд изданий на грани краха, многие издательства закрылись. То есть формы ограничения свободы изменились, а вот общий объём свободы – очень трудно сказать – увеличился ли он?
Да, мы имели не самый совершенный режим. Но стали его исправлять путём уничтожения. Конечно, можно вылечить человека от насморка, убив этого человека. Или, говорят, самое верное средство от косоглазия – отрезать голову. Вот таким способом и начали лечить Россию от болезни коммунизма.
– Сейчас коммунисты, называя себя государственниками, декларируют борьбу за сохранение страны от дальнейшего распада. Слушая их, я, честно говоря, недоумеваю: как после того, что эти «товарищи» накуролесили в России, можно стать под их знамёна? Не расправятся ли они с «попутчиками» так же, как в 1920-1930-х годах? Однако на демонстрациях мы видим монархические знамёна с двуглавым орлом рядом с красными знамёнами с серпом и молотом!
– Коммунистов я тоже понять не могу. Когда все факты злодеяний коммунистического режима опубликованы, когда всем известно, что Ленин делал революцию на немецкие деньги… находятся люди, которые говорят, что это были патриоты, они сохранили российское государство. Но, с другой стороны, объединение людей самых разных взглядов на демонстрациях я воспринимаю как парадокс, но такой же, как, скажем, во время немецкой оккупации, когда во французском движении сопротивления участвовали и деголлевцы, и коммунисты. Как только оккупация исчезла, они тотчас оказались противниками. Положение очень похожее.
Люди привыкли к определённым символам. Для многих красный флаг – это флаг, под которым он сам воевал или, может быть, был убит его отец. Это флаг Родины, где он жил и не мыслил жить в каком-то другом «географическом пространстве». И когда ему говорят о социалистических завоеваниях, то он понимает это так, что жизнь должна строиться по принципу справедливости, большевики не отрицали, по крайней мере на словах, этот принцип. Они на нём спекулировали, обманывали народ, утверждая, что наше государство самое справедливое в мире. Сейчас же декларируется, что справедливость – «отсталое понятие», и что мы движемся в передовой мир, где всё основано на эффективности, а не на справедливости. Это совершенно другое мировоззрение, особенно не приемлемое для русских, для которых идея справедливости как бы главный компонент души: нельзя разрушить русскую душу, не разрушив его.
– В Вашей статье «Под знаком смуты» можно прочесть: «Будущее наше на ближайшее время катастрофично. Если смотреть в лицо правде, то только в таких категориях надо его рассматривать». Неужто так плохи наши дела?
– Конечно, мы переживаем катастрофу. Татарское иго тоже было катастрофой. Но русский народ показал, что способен переживать катастрофы. И мне кажется, выход в том, что надо признать реальность. А то мы, как плачущие дети: ах, нам плохо! Ах, мы не хотим согласиться с тем, что с нами произошло! Да, была совершена цепь предательств. Но они уже сработали. И восстанавливать страну надо так, как всегда восстанавливают разрушенное, т.е. помаленьку, начиная с центра, с самого ядра, увеличивая его вес. А этим ядром является Россия.
Сейчас в Крыму идёт страшная, страстная борьба. В Крыму 80% русского населения. Там русские борются за автономию в масштабах Украины. Если Россия – федерация, то почему таковой не стать Украине? Это вполне приемлемое условие.
Нам, издали, трудно представить, сколь велико всенародное возмущение в Севастополе, на Черноморском флоте. Чтобы понять, почувствовать – надо побывать там. Таковы и личные мои впечатления. Люди рассказывают о своём горе и просто плачут. Когда входишь в зал и слышишь, как скандируют: «Россия! Россия! Россия!», – начинаешь сознавать: люди взывают к своей матери! И Черноморский флот, в котором уже 230 кораблей подняли Андреевский флаг… То, что об этом умалчивает антирусская пресса, понятно. Что от неё ожидать? Но ведь очень мало пишут об этом и патриотические издания!
– Ситуация схожа с тем, что происходит в Приднестровье?
– Там ещё сложнее. Приднестровье от нас отрезано. А Крым через Керчь связан с Россией. Такие же требования есть в Донбассе и в других местах Украины… Надо собирать заново Россию. Может быть, даже не как монолитное государство. А как единство экономическое, культурное – Россия плюс связанные с ней автономные республики других государств. Надо работать над этим, а не провозглашать: «Даёшь Союз!», как когда-то – «Даёшь мировую революцию!»
– Однако вернёмся в Россию. Здесь под лозунгом «Даёшь мировой рынок!» сейчас проводится проамериканская политика, позволяющая Западу захватывать наш внутренний рынок. Невольно напрашивается аналогия с оккупацией: если и не военная, то экономическая.
– Да, оккупация, и нужно организовывать сопротивление. Смотрите, как дружно деревня проголосовала против режима на референдуме. Это поразительно! Казалось бы, «тёмная» деревня, её одурачить проще всего… Ведь один из главных козырей правительственной пропаганды был такой: мы даём землю деревне! Но крестьяне поняли, что им не видать этой земли, что их просто с неё прогонят. Оказалось, в Москве и Петербурге легче людям голову заморочить. Это и естественно. Именно в больших городах, где скапливаются огромные массы людей, оторванных от своих корней, всегда начинались все смуты: французская революция, английская, наша февральская…С этими слоями населения надо работать. Вот есть «Крестьянский союз», он созывает аграриев. Новая сила появляется.
– Игорь Ростиславович, после выхода в свет Вашего труда «Русофобия» некоторые западные учёные поспешили заклеймить Вас «званием» антисемита. Либеральная «свободная» пресса тотчас подхватила сей ярлык, высказывая в Ваш адрес малоприятные, злобные слова. Как Вы на это реагируете?
– Честно говоря, с ужасом реагирую. Потому что вижу, что это тот же дух, какой был у нас в сталинские времена, в эпоху застоя. Такие же «гневные» письма писали против Солженицына, Сахарова…Я не хочу сравнивать себя с этими людьми, но дух писем тот же самый. Когда арестовывали какого-то человека, другой мог сделать вид, что ничего не знает. А вот кто был с арестованным дружен, тому лучше было выступить на собрании и его заклеймить. Сегодня я вижу нечто подобное. Математики, которые были мне близки, чуть ли у меня не дневали и ночевали, как бы должны снять с себя это подозрение. Какое-то жуткое давление, против которого никто выступить не смеет. Стадное чувство страха руководит людьми, они подписываются под вещами, которых знать не могу, проверить не могут…
– Ну, а чего им бояться?
– С нашей точки зрения, как будто бояться нечего. Но надо встать на их место. Чем с меньшими бедствиями встречается человек, тем он на эти бедствия сильнее реагирует. Неадаптированность в своей среде, когда тебя хотя бы немножко воспринимают, как нечто чужеродное, влечёт… даже не потерю работы, нет, но лишение возможности, например, во время отпуска прочитать дополнительные лекции и получить дополнительный доход. Это может быть включение в какую-то исследовательскую программу. Или приглашение на престижную конференцию, на которую тебя в другой раз «забудут» пригласить…
Теперь, что касается ответа по существу. Мне говорят, что я – антисемит. Я спрашиваю, объясните, в чём? У меня было много учеников евреев, – разве я к ним плохо относился? Нет, отвечают, хорошо. Даже эмигранты заявляют: да, мы вынуждены признать, что он нам помогал. Я где-нибудь призывал к национальным ограничениям? Когда-нибудь смеялся над какими-то национальными чертами? Над произношением, формой носа?.. Нет, говорят, не смеялся. Так в чём же дело? Объясните мне, что же вы подразумеваете? Нет, твердят: он – антисемит. Видимо, только потому, что я высказываю мысли, противоположные их убеждениям. Только потому, что я за «эту» страну, за Россию, за русских, в общественное сознание запускается миф о моём антисемитизме. Точно так же 20 лет назад у нас в стране мне твердили: «антисоветчик». Как и сейчас на Западе твердят: «антисемит». Западное общество фантастически легко управляемо!..
– Этот парадокс «свободного Запада» Вами глубоко исследован в работе «Шестая монархия». Ну, а что Вы скажете о наших «независимых» изданиях? Накануне революции среди множества разного рода «демократических» и «либеральных» газет суворинское «Новое время» было едва ли не единственной газетой, выражающей чаяния русских. А сейчас? Почти то же самое! Русские патриотические издания можно пересчитать по пальцам. Не говорю уж о телевидении, этом мощном разрушителе русского самосознания. Как же так? Коренная российская нация вновь очутилась в ловушке агрессивных по отношению к ней средств массовой информации?
– Что касается антипатии ко всему русскому на телевидении, то она поразительна: к психологическому типу коренного населения России, к её традициям, взглядам, вплоть до природы. Год назад, кажется, была такая телепередача. Вывели свинью, поставили её в тазик, помыли и сказали: «Это – Россия с её комплексами, которую уже нельзя излечить, а можно только зарезать». На глазах у зрителей убили эту свинью, разрезали её и смеющимся участникам шоу раздали по куску «России». Что это как не ритуальное убийство России! И такое показывают по телевидению, которое называется российским!
– Когда слушаешь выступления некоторых наших правителей, то порою кажется: уж не запрограммированы ли они в своей ориентации на Запад?
– Знаете, меня однажды спросили: не зомбированы ли Горбачёв и Ельцин? Я могу только сам себя процитировать: пройти путь политического партийного деятеля от какого-то маленького функционера до генсека или кандидата в члены политбюро – это давление, которое сильнее всякого зомбирования. По-моему, после этого никакого уже зомбирования не нужно: человек превращается уже в управляемое существо.
– На Западе хорошо отработана метода манипуляции поведением и настроением толпы. А у нас? Невольно думаешь: не была ли «майская трагедия» спровоцирована?
– Одно то, что первомайскую демонстрацию людям разрешили провести лишь на протяжении двухсот метров: пройти от Октябрьской площади до входа в Парк культуры… Само по себе такое издевательство можно рассматривать лишь как провокацию. Со всех сторон стояли омоновцы и раздавался лай овчарок… Люди из центра стали уходить, и вот тут-то им перегородили путь.
– Как будто ждали! А, может быть, демонстрантов как раз и привели туда, куда заранее было намечено привести?
– Может быть… Но я хочу отметить другой, колоссального значения факт, который опять-таки никем не оценён. Может быть, я ошибаюсь… Что касается демократической прессы, тут всё понятно: она и должна была его замалчивать. Жаль, что патриотическая пресса этот факт проморгала! Я говорю о том, что в результате первомайских избиений люди не испугались, а наоборот: 9 мая, мы знаем, демонстрация собрала столько людей, сколько вообще не было в истории новейшего времени. Это показало, что народ совершенно не забит. Людей собрало вместе представление о совести, чести и человеческом достоинстве, жажда справедливости. Об этом надо было писать и писать. Впечатления участников демонстрации, анализ этого события. А вместо этого – промелькнули фотографии, а в следующем выпуске газеты обо всём забыли. Но ведь это куда более важное проявление воли и духа народа, чем референдум!
– Вот Вы говорите: патриотическая пресса проморгала. Но многие ли нынче её читают? В руках у пассажиров метро чаще всего видишь «Московского комсомольца», «Куранты», «Частную жизнь»…
– Почти исключительно «Московский комсомолец»! Я ещё понимаю, когда эту газету читают мальчишки, которых она может щекотать, как матерная надпись на заборе. Так нет же! Взрослые люди читают. Я думаю, людей уже приучили к скандально-глумливому тону, к тому, что они из газет должны получить щелчок по нервам. И теперь им без этого трудно обойтись.
– Игорь Ростиславович, а кого бы Вы сегодня могли назвать выразителем русского самосознания?
– Для русских, мне кажется, на первом месте всегда стояла церковь. И здесь я прежде всего назову митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна. Это надежда наша. А на втором месте для русских, в отличие от всех других народов, по-моему, стоит литература. Писатель это как бы пророк. И тут я, естественно, и назову Валентина Распутина, Василия Белова… Леонида Бородина, моего старого друга, с которым я ещё до его ареста был знаком, читал написанные им тогда и изданные в самиздате произведения. И вот только теперь, в результате перестройки, он освобождён. Главный редактор журнала «Москва», один из самых ярких писателей, какие сейчас есть.
– Уж коли выразителем русского самосознания Вы назвали иерарха Православной церкви, хочу Вас спросить: как Вы, учёный с рационалистическим складом мышления, воспринимаете религию?
– Во-первых, математик – это не рационалистический склад ума. Главная движущая сила математики – красота. Математик чувствует так: вот это, видимо, верно, потому что очень красиво. А вот этот путь, наверное, неправильный, потому что тут как-то коряво. Я уверен, что какие-то высшие силы, а не материальные факторы, управляют жизнью, решают наши судьбы.
– То есть ни в коей мере Вас нельзя считать атеистом?
– Нет, конечно. Вот, недавно, мне подарил замечательную книгу Василий Иванович Белов. Это книга о русской церкви называется «Лик православия». Меня почтили, совершенно недостойно, тем, что напечатали в качестве эпиграфа мои слова, но они, действительно, выражают моё самое сокровенное отношение к церкви: «Церковь мученица, церковь мучеников – такой, я думаю, войдёт в историю наша церковь. То, что она существует вопреки гонениям, подобных которым не ведал мир, величайшее чудо, свидетельствующее о превосходстве духа над материальными силами»
– Вы верите в превосходство духа над материальными силами, но как Вы считаете: человечество духовно богатеет или оскудевает?
– Знаете, есть гипнотизирующая концепция, которая покорила всех, её даже боятся ставить под вопрос. Это концепция прогресса. То есть в жизни человечества происходит улучшение. А вот, например, античность исходила из представления о «золотом веке», когда люди были совсем другие, гораздо совершеннее, и постепенно происходило умаление человека, и физически, и в смысле мудрости, и в духовном отношении. Как бы постепенная растрата первоначально данного богатства. Сегодня, когда прогресс столкнулся в чисто материальной сфере с растратой невосполнимых запасов природы, мы начинаем понимать, что, может быть, и в других областях эта точка зрения более правильная.
– Но всё же рождаются святые, гении науки и искусства. Каждая творческая личность, так или иначе, вносит свою лепту в духовную копилку человечества. Взять хотя бы русскую литературу XIX века…
– Ну, хорошо. А выше ли литература XIX века, скажем, литературы XII века? А если сравнивать с античной Грецией? Сумели мы её превзойти? Превзошли мы Эсхила и Софокла?
– Ну, а в математике?
– Лобачевский открыл целую область математики – геометрию Лобачевского. А греки открыли саму математику как строгую науку. И это было совершенно другого масштаба открытие. Вот и судите: кто больше сделал?
– Выходит, прогресс в математике тоже сомнителен?
– Да, и математике…
– Но совершенно выпал из обрисованного Вами духовного процесса исторический перелом, можно сказать, преобразивший духовный облик человечества. Имею в виду явление Богочеловека – Иисуса Христа.
– Я так и знал, что Вы об этом спросите. Христианство даёт свою точку зрения, которая, не говоря даже о её мистической, религиозной сторонах, в интеллектуальном аспекте оказывается поразительно интересной, совершенно необычной. Оно как бы начинает с концепции постепенного упадка: рай, грехопадение, Содом и Гоморра, всемирный потоп – и вдруг совершает скачок в Богочеловечество. Центральным становится «явление Христа». Сначала упадок, затем – спасение. И вот, благодаря необычности такой точки зрения, человечество, мне кажется, до сих пор занято её осмыслением.
Что же касается духовного накопления, то нельзя сказать: прибавил Аристотель, а потом прибавил Христос. Это не сопоставимые вещи. Христианство – уникальное явление в истории человечества и имеющее колоссальные последствия… Как какое-то землетрясение, волны от которого бегут, бегут по истории. В науке этого нет. В научных исследованиях происходит накопление, прибавление однотипных явлений, а не создание явлений более высокого порядка.
– А теперь позвольте коснуться личной темы. Вам исполнилось 70 лет, наступает время подведения жизненных итогов. Игорь Ростиславович, как Вы оцениваете пройденный путь? Довольны ли?
– Как Вам сказать? Есть древняя притча: человек обратился ко Христу и сказал, что, мол, крест, который Ты мне дал нести в жизни, слишком тяжёл, нельзя ли его заменить на более лёгкий? Христос привёл его на небо и, указав на множество разных крестов, сказал: выбирай любой! Человек примерил один, другой. То очень длинный, хотя и лёгкий, то маленький, но неудобный. Искал, искал, и наконец нашёл: вот этот, хотя и тяжеловат, но, кажется, получше других. На что Христос ему и говорит: «Так ты свой прежний крест и нашёл!». Так что человеку дан один какой-то – свой путь в жизни.
– Но на Вашем жизненном пути есть резкий поворот. Быть может, даже скачок на другой уровень? Казалось бы, математик, кабинетный человек, далёкий от реальной жизни, и вдруг такой перелом и выход на самое острие политических и национальных проблем страны. Что Вас побудило ступить на новое поприще?
– У меня всегда было чувство любви к России, к той России, которая существовала веками, и убеждение, что эта Россия погибла. Нас учили в школе, что на месте прежней России построена страна, которой нет аналогов в истории. И я верил, что, действительно, Россия Пушкина, русских святых ушла безвозвратно. Не то, чтобы я был отщепенец какой-то… Но у меня было в душе остро-горькое чувство утраты. Ну, что ж, нужно жить, как-то примирившись с этим. Есть красота математики, я очень любил путешествовать, увлекался альпинизмом, горным туризмом, любил музыку… Ведь вся эта красота есть – она осталась. И вдруг после смерти Сталина стало что-то меняться. То, что мне казалось мёртвым телом, оказалось, как будто дышит. Мне даже сны такие снились! И для меня началась другая эпоха. Появилось чувство, уверенность, что Россия не умерла и что можно попытаться что-то сделать.
Я, например, был совершенно потрясён, когда появился «Один день Ивана Денисовича» Солженицына. И главным образом не с художественной точки зрения, хотя, конечно же, это изумительное произведение, а потому, что я вдруг увидел: так это и Толстой мог бы написать! Я считал, что было вырублено всё под корень, образовался пустырь, и вдруг русская литература продолжилась. Значит, она не умерла, существует! А поскольку я всё же человек теоретического мышления, то меня заинтересовали вопросы: что такое социализм? Что такое мировой кризис? И что же будет с Россией?
– Игорь Ростиславович, а сегодня каким Вам видится будущее России?
– На далёкое время предсказывать невозможно, в этом, так сказать, и смысл, и красота истории, что она не предсказуема.
– И всё же?..
– В данную минуту у меня такое чувство, что течение повернуло в другую сторону. Смотрите: демонстрация 9 мая, совершенно неожиданная по размаху, голосование деревни, Центральной России на референдуме… Невероятный по силе подъём национального чувства в Крыму и Севастополе. И другие признаки. Все они показывают, что период апатии кончается, просыпаются глубинные народные силы. Вот такие у меня чувства, такие надежды. Очень хотелось бы не ошибиться.
– Этой бы надеждой и закончить беседу. Но хочется спросить Вас, что бы Вы пожелали нам – и журналистам, и читателям – всем русским людям?
– Прежде всего уравновешенности и глубины, не впадать в крайности, не скользить по поверхности, а стремиться осмысливать наше время. Сегодня, как никогда, важно нести людям духовный свет, рассказывать о своеобразии и богатстве русской истории и культуры.
P.S. Прошло 20 лет со дня этой беседы. Много, как говорится, воды утекло. Предоставляю читателю самому, в меру своего кругозора и духовного опыта, разобраться, какие пожелания учёного стране сбылись, а какие нет? Какие его опасения жизнь подтвердила, а какие отвергла?
P.P.S. За неимением другой возможности, хочу на этой странице (хоть и запоздало!) поздравить моего давнего собеседника с 90-летием:
– Желаю Вам, Игорь Ростиславович, здоровья, как телесного, так и духовного, сердечной тишины и семейного благополучия. Знаю, что духовной крепости Вам не занимать. Но знаю также, что за духовные достоинства надлежит неустанно бороться. Поэтому и пожелаю Вам всё той же духовной крепости и, конечно же, Божией поддержки в борьбе. Исполать Вам!
Начало (предисловие) см. http://www.stihi.ru/2013/07/05/9499