Джеймс Меррилл
Выздоровление в городе
Выйдя в город после недолгой болезни,
Я их заметил – корчующих закоулки квартала,
Сбившихся в дюжины, продрогших и изумленных,
Смиренно следящих за вожаком,
Башенным краном, смачно жующим отбросы годов,
Плюющимся булыжниками.
А крановщик хохотал и ругался,
Вызывая в памяти окончание «Белой богини».
Это обычно в Нью-Йорке: во что ни влюбишься,
Все подлежит сносу.
Преклони голову перед святыней шума и грохота.
Получится ли восстановить в памяти?..
Я десять лет прожил на этой улице.
Да… вот… проступает…Пять этажей их грубого камня?
Или я с другим его перепутал?
В другом конце города? Или Вселенной?
Над перемычкой окна
В налитых кровью глазах (веки у меня опущены)
Раскачиваются какие-то гирлянды, каменные плоды и листва,
Истертая песком времени.
Хотя – все давно уже рухнуло, даже в памяти.
Чем же я связан с этой гирляндой?
Этот вопрос забавлял, пока озноб не пронзил насквозь:
Дешевая гравюра, давным-давно
Купленная за жалкие франки,
Изящные витки и закругления,
Белые ветви как тени на стеклах ночного кеба,
Мысль о том, чего не было и не будет.
Тонике пальчики с маникюром,
Ни один из которых не прикоснулся ко мне.
Подождите… Имя, черты лица
Чуть старомодны. Тихий голос,
И каждое слов, как вуаль,
Застилало ее лицо. А самих слов не помню.
Меня поймет любой одинокий.
И вот я на лестничном марше,
Кажется, там, где я жил.
Старые стены дрожали от моих шагов
И осыпались бесшумно,
Насыщая воздух пылью.
Смешались цвета и оттенки:
Зеленые пятна, почернелые белила,
Розоватая рябь…
Кто будет пить этот коктейль?
Дрожь разорванных проводов, сломанных труб.
Но это жизнь, жизнь.
Я всматриваюсь пристальнее.
Массивная книга Вселенной
Медленно закрывается.
На этой книге я клялся
Следовать каждому ее слову:
Доктринам уродства и мотовства,
Заповедям пустоты,
Догматам грязных страстей –
И крику, всегда обращенному внутрь,
В ледяное течение глаз.
В ледяное.
Тогда хорошо. Самоанализ.
Домой. Перелистать за письменным столом
Подшивку «Тайма». С глянцевого фото
Моргнут нью-йоркский мэр, расспросит – как и что ты.
И отчеркнет на снос мой неприметный дом.
И пальцы сами примутся чертить
Изношенный фасад – добычу разрушений.
Здесь будет новый дом – не то чтоб совершщенней…
Но я не зодчий, и не мне судить.
Года изнемогли. И мы должны подчас
Все сокрушать в цвету. Нам просто не годиться
Сочувствовать тому, что слишком долго длится,
Таинственным огнем испепеляя нас.
Гнетет и студит жизнь эффектный ореол.
На старом серебре росинка амальгамы
Колеблется, блестит, а смысл не тот же самый.
Года изнемогли – затасканный глагол!
Возвысит и убьет. А боль возьмет свое,
И сердце, прыгнув ввысь, вдруг присмиреет в клетке.
Я растворю в воде прогорклые таблетки,
Пытаясь возбудить ночное колотье.
И унесусь в мечтах за тридевять земель.
А города плывут, проходят поминутно,
И что нам до тебя, огонь и дым попутный,
Когда дурманит ум уже иная цель:
Не елисейский спуск, асфальтовая гладь,
Где стискивал в руке дрожащее запястье, -
Иные города, где можно жить без счастья,
Мечтать вне действия и без любви пылать.