В редакцию «Литературной Швамбрании» доставили срочный пакет: лонг-лист майского тура без имён авторов и без ссылок — только номер, название, стихотворение. Что, сыграть в жмурки? Jawohl! Я решил воспользоваться анонимностью, чтобы полностью исключить воздействие контекста — как авторского, так и внелитературного, основанного на сложившейся репутации того или иного автора, а также мнениях других читателей.
Авторский контекст позволяет глубже понять систему образов, индивидуальный язык, если таковой имеется. Например, единожды использованная метафора может всплыть в другом произведении не вполне понятным намёком, аллюзией на собственное творчество, и поэтому для полного понимания необходимо привлечение как можно более широкого контекста. Рассмотрение же стихотворения в отрыве от «основных сил» автора позволяет оценить живучесть его (стихотворения) как «боевой единицы», представляющей автора на площадке мировой словесности.
Потому что, учитывая высказанное в 1919 году Т. С. Элиотом предположение о том, что «существующие памятники искусства находятся по отношению друг к другу в некоем идеальном порядке, который видоизменяется с появлением нового (действительно нового) произведения», рассматривать каждое отдельное стихотворение невозможно вне сравнения с тем, что уже было.
А репутация, будучи по большей части всё-таки вещью внелитературной, оказывает на критику некоторое сдерживающее воздействие. Приведу пример — пусть не вполне соразмерный, но забавный и показательный. Лет десять назад я перевёл роман Д. М. Томаса «Арарат». Оригинал включал в себя перевод «Египетских ночей» А. С. Пушкина, который, естественно, переводить не пришлось: «Египетские ночи» дали в «Арарате» в их изначальном виде. Вот суровый отзыв от одного из читателей:
<<Вначале я действительно думал, что корявый стиль — какая то фишка, может попытка изобразить неровный слог импровизатора (тема импровизаций красной нитью проходит через весь роман) или стилизации под старину. Но ничего из этого не может оправдать обилия тавтологий, смеси высокопарностей и просторечия, наконец совершенно чудовищные обороты, которыми пестрит английского писателя в этом глумливом переводе. Только несколько примеров на прочитанных мной только что страницах
«и импровизатор, встреченный оглушительным плеском, с низкими поклонами приближился к самому краю подмостков» (опечаток нет, всё как в книге, «плеск» — это аплодисменты)
«услыша имя его, импровизатор отыскал его глазами у своих ног» (имелось в виду, что человек сидел на столике возле сцены)
Сил перечислять дальше нет, сил читать — тоже. Что-то и само повествование меня не впечатлило — слишком много натянутостей и слишком быстро меняются краски>>.
Примеры «чудовищных оборотов» почерпнуты рецензентом в оригинальном тексте Пушкина, авторства которого он не распознал. Не думаю, однако, чтобы наш критик был столь же безапелляционен, знай он, кого именно критикует.
Ни в коей мере не желая уподобляться зоилу, пишущему «какая то» без дефиса, модальное слово «может» без запятой и позволяющему себе такие странные выражения, как «обороты, которыми пестрит писателя» (где явно пропущено слово «текст»), я, однако, сознательно оставляю на глазах повязку и собираюсь говорить лишь о текстах, не пытаясь узнать об их авторах ничего, что выходило бы за их (текстов) рамки.
Итак, первой остановкой в чтении, где привлекали внимание отдельные строки (о них скажу в заключение), но в целом стихи не задевали, стал стих № 8 (в дальнейшем термином «стих» обозначаются именно стихотворения, а не стихотворные строки):
АЛЕКСАНДРА ИНИНА «тряпичное ветреное»
http://www.stihi.ru/2014/04/26/2501 отборочный тур резидентов БЛК
конь-ветер бежит по тряпичным дорогам молитвенных флагов
над центром земли
там где выпали первые боги из чаши небес перевёрнутой
чаши небес выпевающей тихое оммм
драконы и львы и слова на холщовых просторах
о том чтобы чай был и жирен и солон
и множились яки
и то ли старик то ли древний коричневый будда
кивает бегущему ветру
а может быть дремлет качаясь
Я отнюдь не в восторге от отсутствия знаков препинания и прописных букв, но и к ярым противникам такого способа записи не отношусь. Коли автор считает, что так его стих выглядит лучше, то он в полном своём праве. Кроме того, таким написанием автор сообщает об определённой ориентации, условно назовём её «новаторской», хотя ничего нового в этом давно уже нет: ещё в 1913-м, то есть более ста лет назад, выпустил Аполлинер свои «Алкоголи» без точек и запятых, хотя и с заглавными. В отказе же от заглавных букв некоторые критики усматривают разрушение иерархий, взгляд на мир, уравнивающий все его предметные и духовные проявления. Другие полагают, что в стихотворной строке «начальная прописная поднимает, возвышает поэтическое слово, сообщает ему вескость, препятствует словоблудию» (Юрий Колкер; но, по-моему, от словоблудия не уйти, даже если всю строку прописными буквами набрать). Третьи считают это просто привычкой или данью циклической моде. Замечу, что при чтении вслух различие в способах записи, как правило, неощутимо.
Мне понравился ритм: протяжный 7-стопный амфибрахий первой строки, прерываемый 2-стопной второй. Затем, после лишнего в метрической схеме «там», «конь ритма» снова выравнивается и проскакивает 7 стоп, заканчивая на этот раз женской клаузулой. Четвертая строка может считаться и 5-стопным дактилем (александрийским стихом со сращением на месте цезуры: «чаши небес выпева-/-вающей тихое оммм), и (если взять слог «той» из 3-й строки) 5-стопным амфибрахием.
В следующих двух строфах ритмические всплески повторяются эхом, лишённым полной симметрии, что вызывает ощущение неровного, но не изломанного ландшафта. Всё вместе создаёт мелодию, напоминающую о горловом пении и звучании комуза (варгана). Что, по-моему, неразрывно связано со зрительными образами стиха и с его фонетикой. Чужеродным (только по причине латинского происхождения) мне показалось лишь одно слово — «центром». На мой взгляд, его лучше бы заменить «сердцем», восходящим, возможно, к тому же самому индоевропейскому корню.
Обратило на себя внимание и «тихое оммм» небес. Это «оммм», тоже созвучное комузу, наводит и на мысль о сопротивлении (Ом!), то есть об усилии, требуемом для единения с небесами. Скорее всего, автор не рассчитывал на такое прочтение, но оно вполне согласуется с общей природой рассматриваемого стиха.
Вторая остановка случилась тут же, на стихе № 9:
АНДРЕЙ МАРТЫНОВ-СЛОВО «джезказган»
http://www.stihi.ru/2014/04/29/8567 отборочный тур резидентов БЛК (квота Габриэльфа)
миру мир человеку волк а мне джезказган
потому что поёт и пляшет в груди кайло
я родился утром и мой акушер был пьян
кассий умер но что мне кассий когда светло
скоротаем ночь осуши брат чашу вина
синих глаз океан не вычерпать никому
до небесных кущей дорога лежит длинна
если сто сорок унций золота на кону
на твоём лице смерти знак ты его сотри
не проси пощады сожги на костре послов
а потом мы все дружно скажем на раз два три
хай живе гамарджоба барев дзес мазелтоф
саблей вдаришь подранка в харю ему конец
говорят в городишке есть приличный бордель...
не ищи в моих снах бредовых смысла глупец
это просто дверь...
просто дверь
5-ударный дольник на основе анапеста с укороченной строкой, знаменующей выход. Первая строка, задавая ритм, определяет и свободу алогичной логики стиха, ведя от общего к частному, то есть кинематографическим приёмом перескакивая с лозунга «миру мир» через усечённую по образцу этого лозунга пословицу («человеку волк») на неожиданное, по контрасту, заявление «а мне джезказган». Психоделия не столько маскирует, сколько выявляет основной мотив — трагическую радость обрушения интернациональной империи: кажущийся случайным «кассий» (кстати, от латинского cassus — «пустой») как раз отсылает к гибели Римской империи под напором варваров («в груди кайло», «чаша вина», «сожги на костре послов», «приличный бордель»), а расширяющийся переход от украинского к грузинскому, армянскому и ивриту («хай живе гамарджоба барев дзес мазелтоф») в какой-то мере симметричен сужению первой строки. Совет «не ищи в моих снах бредовых смысла глупец» звучит риторически, служа переходом к концовке, точно адресующей читателя к одному из истоков — The Doors. Мазелтоф автору от Джима Моррисона.
…Анонимность авторов неожиданно оборвалась (точнее, временно прервалась) на стихе № 10: смешно было бы скрывать, что в октябре 2012 года я дважды слышал его в исполнении автора, Натальи Крофтс, на встрече в Ростове-на-Дону! Но я строго спросил у себя: а что, остановил бы тебя этот стих, если бы ты столкнулся с ним впервые? И честно признался: да, остановил бы. Что ж, попробую рассмотреть его как сторонний наблюдатель, только ещё строже, чем остальные. Итак,
НАТАЛЬЯ КРОФТС «На развалинах Трои»
http://www.stihi.ru/2012/01/24/4186 отборочный тур резидентов БЛК
На развалинах Трои лежу, недвижим,
в ожиданье последней ахейской атаки.
Ю. Левитанский
На развалинах Трои лежу в ожиданье последней атаки.
Закурю папироску. Опять за душой ни гроша.
Боже правый, как тихо. И только завыли собаки
да газетный листок на просохшем ветру прошуршал.
Может — «Таймс», может — «Правда». Уже разбирать неохота.
На развалинах Трои лежу. Ожиданье. Пехота.
Где-то там Пенелопа. А может, Кассандра... А может...
Может, кто-нибудь мудрый однажды за нас подытожит,
всё запишет, поймёт — и потреплет меня по плечу.
А пока я плачу. За себя. За атаку на Трою.
За потомков моих — тех, что Трою когда-то отстроят,
и за тех, что опять её с грязью смешают, и тех,
что возьмут на себя этот страшный, чудовищный грех —
и пошлют умирать — нас. И вас... Как курёнка — на вертел.
А пока я лежу... Только воют собаки и ветер.
И молюсь — я не знаю кому — о конце этих бредней.
Чтоб атака однажды действительно стала последней.
5-стопный анапест (в запевной строке — 6 стоп) обладает семантическим ореолом смешения временных пластов, и в этом смысле «Троя» родственна «джезказгану». Однако по сравнению с предыдущим стихом здесь куда более явно выражено отношение автора к изображаемому: неприятие («страшный, чудовищный грех»; мне кажется, осуждение было бы сильнее, если бы ушло в подтекст) и протест, сводящийся, по сути, к молитве о том, чтобы «атака однажды действительно стала последней». Понравился рифменный разрыв строки «А пока я плачу. За себя. За атаку на Трою»: «плачу» рифмуется с «по плечу» из предыдущей строки, и возникающая цезура придает речи естественности прерывистого дыхания (то же самое было выше, с Пенелопой). Понравилась и рифма «вертел»-«ветер». Впрочем, даже нелюбимые рифмовки открытого слога с закрытым («гроша»-«прошуршал» и «Трою»-«отстроят») в контексте этого стиха, цементируемого сквозным чувством воинской отрешённости и готовности принять неизбежное, несмотря на осознание неправедности происходящего, кажутся допустимыми: всё вытягивает искренняя, исповедальная интонация.
Очередная остановка случилась на стихе № 13:
ТЕЙТ ЭШ «Изба с опалиной»
http://www.stihi.ru/2014/03/31/11463 отборочный тур резидентов БЛК (квота Фениморьева)
Дома пустеют, как товарняк,
Сваливши судьбы в быльё-пылище.
В ладонях ставен бредёт сквозняк,
Тревожа брошенное жилище.
Не поднимая колючих век,
Скрипит сосняк, выплавляя смолы.
Лишь глянет осторонь человек
Слегка неправильного помола.
Изба с опалиной на скуле,
Да без детишек — такая жалость.
Хлебнув настой на таёжной мгле,
Повисла дверь на одной петле —
Но удержалась ведь...
Удержалась.
Чужую кружку согрей в горсти.
На старых снимках застыли лица.
Довольно просто в избу войти,
Куда сложнее в сердца вселиться.
Упрёком в горле горчит перга —
Тамга нехитрого обихода,
Покуда пьёт белену тайга
От ледостава до ледохода.
Резвится солнце на окунях
Да на ершице — живой и колкой.
Река, уставши гонять коняг,
В сети раскинулась на камнях
Осоловевшею перепёлкой.
Огонь доверчиво льнёт к рукам,
Мышей летучих смахнёт чердачье.
Истосковавшись по рыбакам,
Избушка ластится по-собачьи.
В печурке старой сопит горшок,
Не хватит места тоске-кручине —
Разбитый флюгерный петушок
Уже вторую весну починен.
Домишко, мошками мельтеша,
Латал уютом свои увечья.
А мы смотрели, боясь дышать,
Как в щёлку ставен глядит душа —
Сосноголовая, человечья.
Здесь ямб, амфибрахий и дважды ямб слагаются в логаэд, регулярный дольник, звучащий согласно с изобразительно-повествовательной фактурой стиха. Множество реалий таёжного сибирского быта («перга», «тамга», редкостная «ершица», окказиональное «чердачье») не рассыпаются на кучку отдельных гео- и этнографических примет, но постепенно одушевляются в процессе рассказа (об этом прямо сказано автором: «Довольно просто в избу войти, / Куда сложнее в сердца вселиться»), где брошенное жильё оживает, очеловечивается, благодаря чему держится и сам стих. Держится он и за счёт оригинальной строфики: каждому восьмистишию сопутствует рефрен в пять строк, с рифмовкой а-б-а-а-б (самая привлекательная цепочка: «окунях»-«коняг»-«камнях»). Локальны (то есть увязаны с общей темой) метафоры и сравнения: река, «уставши гонять коняг», раскинулась «осоловевшею перепёлкой» (не знаю, почувствовал ли автор юмор в присутствии одной птички, соловья, в определении другой, перепёлки, но в любом случае это неплохо), «избушка ластится по-собачьи», «горшок сопит» и т. д. — здесь все персонифицирующие тропы служат общему делу одушевления.
Совсем иной строй у стиха № 14:
СЕРГЕЙ ПИВОВАР «Вернусь»
http://www.stihi.ru/2013/02/03/5872 отборочный тур резидентов БЛК
забудусь
сброшу сорок лет
стою у бочки с хлебным квасом
верчусь к афише с Фантомасом
в кармашке трогая билет
беру большую
жадно пью
пока бидончик доливают
а осы в кружках прибирают
буравя в пене колею
до дома ходу пять минут
второй этаж
обед в подушке
да как дойти — играют в тюшку
торчу
пока не позовут
поесть
умыться
как успеть
ну мама
ведь сеанс начнётся
она лишь только улыбнётся
и мне в ладошку сунет медь
какой-то зуммер
обернусь
звонят
ответишь?
просыпаюсь
чуть позже
молча подымаюсь
а сердце бухает — вернусь
Несмотря на манеру записи, без знаков препинания и заглавных букв, долженствующую свидетельствовать о склонности к новаторству, стих написан строгим 5-стопным ямбом, рифмовка в нём нарочито точная, за исключением одной небрежности («подушке»-«тюшку»), нисходящая до непритязательных глагольных рифм типа «начнётся»-«улыбнётся» и «обернусь»-«вернусь». В этом разрыве (неощутимом, впрочем, при чтении вслух) между способом записи, с одной стороны, и метрикой и рифмовкой, с другой, видится как раз дистанция между временем написания и 1967-м, годом выхода «Фантомаса» в советский кинопрокат. Так сказать, намёк на то, что мы лишь притворяемся современными, а на самом деле по-прежнему остаёмся маленькими детьми шестидесятых годов. Кроме того, здесь соблюдён и завет А. Вознесенского, отказывавшегося от знаков препинания при воспроизведении сновидений и фантастических картин (правда, он возвращался к обычному письму при переходе к яви). Занятен эллипс в строке «верчусь [чтобы оставаться лицом] к афише с Фантомасом» — вполне разговорный и детский. Но кажется неоправданным использование автором уменьшительных суффиксов («в кармашке», «в ладошку»), поскольку они указывают на присутствие взрослого, наблюдающего за своим детским воплощением как бы со стороны, то есть переход («сброс» сорока лет, точнее, даже сорока семи) осуществляется не полностью: ведь самому ребёнку его малые масштабы не настолько заметны, чтобы подчёркивать их суффиксами. Впрочем, здоровой ностальгии, и составляющей энергетический заряд данного стиха, это не убавляет.
Очередной — и долгий — привал случился у стиха № 27:
АЛАН "Потоп"
http://www.stihi.ru/2013/09/03/4236 номинатор Тейт Эш
Когда последняя волна
Взошла стеною,
Два человека (он/она)
Явились к Ною.
Они сказали: «Кончен век,
И воздух солон».
Они сказали: «Твой ковчег
Не так уж полон.
Вода накроет шар земной,
Он станет плоским.
Возьми людей с собою, Ной,
Мы очень просим!
Ты погрузил бультерьеров, слонов и крыс,
Дикого зверя и мирный домашний скот.
Люди стоят, и под ними не видно крыш.
Дети в руках, дети рады — им высоко.
Это проверка, не кара, всего лишь тест,
Кто мы друг другу и правда ли, что пусты.
Ну же, не бойся, ты знаешь, никто не съест.
Но при условии, Ной, что не выдашь ты.
Волны пока что не выше, чем небеса,
Он всё надеется, Он ещё не спешит.
Если мы сами не будем себя спасать,
Стоим ли мы Его слова, руки, души?»
Стояли горы под луной.
Ни сна, ни знака.
Молился Ной. Напился Ной.
Блуждал и плакал.
Потом отчалил, а потом
Солёным клином
Пришёл потоп, прошёл потоп,
Убил и схлынул.
И все, что знали, имена
Гребками вышив,
Два человека (он/она)
Пытались выжить,
Пока их влёк слепой поток
К иным кочевьям,
Пока их плоть была плотом,
А дух — ковчегом.
Мир выколачивал ковёр —
Ему ль до пыли?
Они шептали: «доплывём».
И не доплыли.
Мир изменился, осунулся, поседел.
Ной перекатывал землю в сухой горсти.
Он уходил от предавших Его людей,
Он их творил не затем, чтобы так уйти.
Новое слово напутствует старый страх:
Можно ли жить, если велено умирать.
Правнуки Ноя расселись вокруг костра —
Кроме огня, больше не с кем было играть.
Сучат ногами времена
В петле событий.
Два человека (он/она)
Давно забыты.
Они в краях, где спит вода
И воздух сладок,
Где божье слово — это дар,
А не порядок.
И ни скрижалей, и ни книг
За их спиною.
Я бы хотел пойти от них,
А не от Ноя.
С ритмически-метрической стороны этот стих построен на контрапункте двух мелодий: чередовании 4- и 3-стопного ямба (давно ставшего классикой в таких образцах, как «Метель чертила на стекле / Кружки и стрелы») и логаэда, составленного из 3 стоп дактиля и стопы анапеста, которые (мелодии), оказывается, хорошо сочетаются и дополняют друг друга.
Несмотря на немалый объём, стих не кажется затянутым. Многое заставляет вспомнить. Мне, например, опять вспомнился перевод романа «Арарата», то его место, где герой, советский поэт Виктор Сурков, читает стихотворное послание своей американской подруге по переписке, которую впервые увидел воочию:
…не пристал к прочим тварям
только единорог;
сорок дней он сражался
вне ковчега, один;
но не струсил, не сжался —
сам себе господин.
Пусть других, кто умнее,
приютил Арарат, —
его участь честнее
и достойней стократ.
Пусть я не из эзопов,
но додуматься смог:
век кровавых потопов
увенчал его рог.
Если так, то, наверно,
будет проблеск в судьбе…
Ещё почему-то вспоминается Эдвард Эстлин Каммингс, его стихотворение «кто-то жил в славном считай городке» (http://www.uspoetry.ru/poem/20). Конечно, многие рифмы этого стиха представляются самодеятельно-песенными («небеса»-«спасать», «спешит»-«души»), но есть, наряду с нейтральными, и вполне хорошие («плоским»-«просим», «клином»-«схлынул»). Есть и максимы, заставляющие задуматься: «где Божье слово — это дар, / А не порядок». Простые слова наводят на мысль о несуразности карающего Бога, о нелепости, «пустоте» благочестия и добродетельности из страха.
Двинулся было дальше, но запнулся о стих № 28:
ВЛАДИМИР МОНАХОВ «читая Казимира Малевича»
http://www.stihi.ru/2014/04/15/3297 номинатор Юлия Вольт
Трогаю струны приступом ностальгии,
воспоминания срывают с места душу.
Райские кущи неба заросли быльём,
запинается усталый взгляд прошлого
о горизонт свалки бытия.
Нет давно от господа нашего никаких вестей.
Зато есть художник БОЖЬЕЙ МИЛОСТЬЮ,
КОТОРЫЙ МАКАЕТ В РАБОЧУЮ СРЕДУ ТИШИНЫ БУДУЩЕГО
КИСТИ, УВЕКОВЕЧИВАЯ ЛИЦО СОВРЕМЕННОСТИ,
РЯБОЕ ОТ ЗВЁЗД.
Избранная акварель зацелованного грядущего,
упакованная В ЧЁРНЫЙ КВАДРАТ БЫТИЯ НЕБЫТИЯ,
обнажает и отыгрывает молчание ничто,
ГДЕ СПРЯТАНЫ В НАЧАЛЕ СЛОВА КОНЦЫ ИСТОРИИ.
Но художник извлекает из молчания этого света
новые признаки жизни среди набросков
БЫТИЯ ПОМОЛА ГРУБОГО, пейзаж которого освещён
КРАЕУГОЛЬНЫМ КАМНЕМ ОСТЫВШЕГО СЕРДЦА.
Из-под мышек НИЧТО ПАХНЕТ ПУШЕЧНЫМ МЯСОМ
И ПЛОТЬЮ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ МАСС,
которые неустанно молятся на языке чёрного глагола:
«ГОСПОДИ! УПАКУЙ НАШИ ДУШИ!»
Вот пример стиха, которому требуется как можно больший контекст, причём не только авторский, но и общекультурный. Однако, следуя рамкам заданного формата, попытаюсь ограничиться только полем самого стиха (хотя и осознаю, что это невозможно). Перед нами по некоторым признакам верлибр, но верлибр, не полностью разупорядоченный: в нём, этом отчасти верлибре, чувствуется ритмическая основа, тяготеющая к 4-ударному тоническому стиху; в нём наличествуют знаки препинания; в нём имеется определенное подобие строфики (сигнализируемое пустыми строками). Стих построен по правилам риторики, и ностальгия, о которой в нём говорится, совсем не та, что по квасу и «Фантомасу», она простирается гораздо глубже, не столько по времени, измеряемому годами, сколько во временно-пространственных измерениях, ибо речь здесь идёт напрямую о «нематериальной субстанции». Такая ностальгия заставляет меня вспомнить и процитировать отрывок из только что законченного перевода романа Марка Хелприна «На солнце и в тени»:
«Души, — сказал он, — подобно лучам света, существуют в совершенном, параллельном равенстве, всегда. Но когда в течение бесконечно короткого времени они проходят через грубый механизм жизни, задерживающий их на пути, то разделяются и высвобождаются, сталкиваясь с различными препятствиями и двигаясь с разной скоростью, как преломляется свет, встречая помехи на своём пути. Возникая на другой стороне, они снова движутся сообща, в совершенстве. На короткий и трудный промежуток, смешиваясь с материей и временем, они становятся неравными и пытаются связаться друг с другом, как всегда были связаны и как в конечном итоге будут. Импульс к такой связи называется любовью. Степень, в которой им это удаётся, называется справедливостью. А энергия, потерянная в усилиях это сделать, называется жертвой».
Память о пребывании в «совершенном равенстве» (вряд ли сводимая к фрейдистской «тоске органики по неорганическому состоянию») и есть та ностальгия, о которой здесь говорится. «ГОСПОДИ! УПАКУЙ НАШИ ДУШИ!» — призыв именно к такому «совершенному равенству». А «Чёрный квадрат» непроницаем, словно чёрная дыра, только с нашей точки зрения, на самом деле он полон прекрасной жизни (потому что «нас там нет»). Вот эти соображения и заставили меня устроить привал возле стиха № 28.
Следующая остановка — по контрасту ли? — случилась у стиха № 32:
НАТАЛЬЯ ВЕРДЕРЕВСКАЯ «Баллада о речке Дарье»
http://www.stihi.ru/2014/05/04/1011 номинатор Ильдар Харисов
Памяти предка моего, татарина Салхомира, который в XIV веке
вышел из Золотой Орды в Рязанское княжество
и стал основателем русского рода дворян Вердеревских.
Как за речкой да за Дарьею
Злы татарове дуван дуванили.
Доставалася тёща зятю.
(Старинная русская песня)
В каком то посаде — быть может, в Рязани —
Татарские конники пленников взяли.
За Дарьей-рекой, где стояли кибитки,
Делили добычу: рабов и пожитки.
И нукер седой, не последний в набеге,
Законную долю грузил на телеги.
Мальчишка безусый захвачен в походе
Да женщина в возрасте; сил на исходе.
Годна по хозяйству, для помощи жёнам,
Ходить за ребёнком, недавно рожоным.
Прясть шерсть вечерами, доить верблюдицу.
Старуха; а где-то ещё пригодится.
И вот над Итилью, под солнцем играя,
Зажглись, наконец, минареты Сарая.
Толпа разноликая. Груды товара.
Щемящие звуки зурны и дутара.
Дворцы над водою и юрты на взгорье.
И вот уж она на татарском подворье.
На кошмах играет хозяйский малайка.
Летящей походкой подходит хозяйка.
В одежде чужой, непривычной для глазу
(Их жёнок ещё не видала ни разу).
Но только откинула та покрывало —
Рабыня любимую дочку узнала.
Не сказано в песне, когда разлучились,
Как долго в невольной разлуке томились,
Как шла та девчонка с косичкой льняною
Тропой полонянок — дорогой степною,
И как ей в неволе судила судьбина
Стать милой женою и матерью сына.
Глядят друг на друга с надеждой и страхом.
По воле Христа или воле Аллаха,
По воле Вершителя судеб земного
Они, разлучённые, встретились снова.
«Кровиночка, дочка, ужель не узнала?»,
И дочка к ногам материнским припала.
«Ах, матушка, мати, не грёза ль ночная?
Ужель наяву тебя вижу, родная?
Я ветры степные молила ночами,
Чтоб малую весточку к дому домчали,
Чтоб дочкина доля — не солью на рану,
Чтоб ты не терзала себя неустанно.
Ты ноги в тяжёлом пути натрудила.
Присядь, чтобы я их водою омыла.
Вот сыр и лепёшка, и гроздь винограда.
Вот дыни чарджуйские — сердцу услада.
Бери узорочье и жемчуг, и лалы.
Бери серебро, чтоб нужды ты не знала.
Вернёшься на Русь — в том мне муж не откажет —
Так скоро, что снег ещё дома не ляжет.
Обратно поедешь в покое и неге
По тихой Итили — не в тряской телеге.
С ветрами попутными плыть вам недолго.
Итиль, моя матушка, — это же Волга».
Прижала к себе, как девчонку когда-то:
«Не плачь, моё чадо, не надо, не надо.
Мы вместе опять, так к чему нам разлука!
Утри же глаза. Покажи-ка мне внука.
На что мне теперь все сокровища мира!
Я бабка ему. Мне и нянчить батыра…»
Старинная песня. В ней много печали.
Века, когда мир разрубался мечами
И смерды в лесах хоронились, страшася
Чужого ли хана, соседа ли князя.
Когда и Орда на Орду восставала
И с древнею Тверью Москва враждовала.
Но в эти туманом повитые годы
Не только сражались — дружились народы.
Рождались скреплённые браком союзы,
Семейные связи и кровные узы
В ордынских шатрах и московских палатах,
В татарских баитах и в русских балладах...
Здесь перед нами вполне связный рассказ, без «изумрудов безумий», даруемых расширенным сознанием, без неожиданных тропов и размашистых ассоциаций, так что многие адепты суверенной поэзии сочтут этот стих «прозой в столбик». Однако стихи и проза, несмотря на классический ряд противоположностей, далеко не столь различны меж собой, как волна и камень, лёд и пламень. Осмелюсь высказать еретическое утверждение: поэзия и проза проникают друг в друга, накладываются друг на друга диаграммой Венна. И недаром в предисловии к своим балладам Д. Самойлов писал: «Надоели медитации у себя и у других. Наша поэзия расплывается в них, как сад в тумане. В медитациях часто камуфлируется отсутствие мыслей, чувств и темперамента. Хочется потребовать, чтобы поэты выложили карты на стол. Сюжет — это карты на стол. Его нельзя камуфлировать. Он либо интересен, либо нет». Замечу: «надоели медитации» — это вовсе не призыв отказаться от них навеки. Более того — сюжет не противоположен медитации, не исключает её. Конечно, концовка данной истории («Но в эти туманом повитые годы / Не только сражались — дружились народы. / Рождались скреплённые браком союзы, / Семейные связи и кровные узы»), на мой взгляд, чересчур прямолинейна, декларативна, излишня. Вполне можно запрятать эти слова в подтекст: читатель и так всё поймёт. Однако точка, то есть самая последняя пара строк, по-своему заманчива, а добраться до неё без мостков, проложенных автором, не так легко. Замечание вызывает ударение в слове «узорочье»: 4-стопный амфибрахий требует произносить «узорОчье», а не «узОрочье». Думаю, замена одного слова не составит автору труда.
Остановил меня и стих № 34:
МОНАДА «Музыка»
http://www.stihi.ru/2009/04/02/3837 номинатор Тейт Эш
Тогда
Вон он — мученик музыкалки,
зазубрив пару нот из-под палки,
по морозу под смех ворон
тащит в школу аккордеон —
на дурацком играть концерте
перед кучкою мудаков.
Ты подумай: Джузеппе Верди!
Ты послушай-ка: «Марш стрелков»!
Ученик никакого класса
мямлит музыку по складам,
левой путаясь в кнопках баса:
до-фа-до... что же дальше там?
По привычке найти глазами
третье место в восьмом ряду.
Да и хрен бы с ними, с басами.
Да не хлопайте — сам уйду.
Но во сне, раздобыв сигарету,
криминальный раскрыв пенал,
возвращаешься в школу эту,
в этот актовый тёмный зал,
и, горлан, огрубевший неуч,
ты присмотришься: вот оно —
то, что ментор твой, Сан Евгеньич,
свысока называл «фоно»,
надлежащее высшей касте,
дыба хрестоматийных дев.
И, в его растворённой пасти
окончательно разглядев
пожелтевшие зубы клавиш
и безвкусные вензеля,
с наслажденьем бычок раздавишь
о постылую ноту ля.
Теперь
Птица бьётся в пустой груди —
та, которая не воробей.
Или в чувство меня приведи,
или слышишь, того, добей,
слышишь, бог мой, холодный мрамор —
Аполлон или как там тебя?
Вот я в тёмном подъезде замер,
штукатурку ногтём скребя.
Распластавшись в сыром пролёте,
второпях открываю рот,
чтобы птица в слепом полёте,
не боясь никаких «высот»,
суматошно теряя перья,
долбанулась башкой в стекло.
Вроде всё. Ничего теперь я
не должон тебе. Отлегло.
В основе ритмики стиха — 3-ударный дольник, точнее, логаэд, образуемый двумя стопами анапеста и стопой ямба/амфибрахия (в зависимости от того, мужской или женской клаузулой оканчивается строка). Лишь в некоторых строках («зазубрив пару нот из-под палки», «Но во сне, раздобыв сигарету», «Аполлон, или как там тебя?») логаэд дополнятся до полного 3-стопного анапеста. Рифмы в основном точные, строфика текучая: двустишия чередуются с четверостишиями, в которых первыми идут то женские клаузулы, то мужские. Рифмы в основном точные, пара ассонансов («концерте»-«Верди», «неуч»-«Евгеньич») аккуратны и естественны. В общем, на фоне многих «расхристанных» стихов этот смотрится подтянутым молодцем, разве что стоит по стойке «вольно» да ремень слегка отпустил.
Тем не менее, в стихе присутствует толика безумия, определённая доля бешенства. Путь к гармонии пролегает через приступы неверия в себя, неверия в способность совладать с музыкой («Ученик никакого класса / мямлит музыку по складам, / левой путаясь в кнопках баса: / до-фа-до... что же дальше там?»), вслед за чем является и месть (во сне) «постылой ноте фа». «Криминальный пенал», конечно, до конца непродуман: можно догадаться, что именно в пенале хранится утаиваемая сигарета, но сама строка, оформленная в виде деепричастного оборота, следующего за другим деепричастным оборотом, звучит несколько случайно. Между тем автор хорошо владеет синтаксисом, что особенно видно по последним шести строкам первой части стихотворения. Во второй части (где тоже имеется фраза, распространяющаяся на шесть строк) акт воображаемого вандализма из первой части как будто лежит в основе показываемого творческого акта с иным носителем музыки — Словом (названным, словно табуированный медведь, «птицей, которая не воробей»). Несмотря на означенное табу, духовный позыв подан здесь едва ли не как физиологическая потребность. Неубедительна строка «распластавшись в сыром пролёте»: не представимы ни поза героя, ни окружение (сообщено, что дело происходит «в тёмном подъезде», «пролёт», стало быть, лестничный, то есть либо пространство, ограниченное лестничными площадками, либо пространство между маршами, в которое можно упасть; на ступеньках распластался герой? на стене ли, припав к ней грудью? или лежит внизу с переломанными конечностями?). Кроме того, тавтологическая, по сути, рифма «пролёте»-«полёте» вряд ли уместна в контексте данного стиха. Надо сказать, такое изображение творчества (к красоте — через страдание) имеет давнюю традицию, на память — в связи с упомянутым Аполлоном — сейчас пришли строки из «Подмалёвка» Алексея Алексеевича Королева (1944 г.р., упоминать отчество и год рождения приходится из-за тёзок):
А за гармонию кто бы другой
в неукротимой земной круговерти
ратовал — тоже мне, вилла Альберти! —
если и Блок за неделю до смерти
бюст Аполлона разбил кочергой.
Традиция, соединённая с личным опытом, как правило, приносит интересные результаты.
…Пройдя с завязанными глазами один круг, я обнаружил, что сделал только девять остановок. Как же быть? Пошёл снова, и — меня остановил стих № 23:
ВЛАДИМИР ШПАГИН «Негласно»
http://www.stihi.ru/2012/03/18/10861 отборочный тур БЛК
Расшаркивался ветер в дуновеньях
вдоль моря. Обличали чайки:
кочевье волн и рыб аутотренинг.
Галдёж стоял необычайный;
и некто, удаляясь, плыл настырно,
а день был душным, пахло скверно,
как будто дождь грозился нашатырный,
но кто-то ж плыл, как раб галерный,
туда, где даль, дымясь, как шнур бикфордов,
склоняла тех, кто был на «ты» с ней,
отринуть берег, цепкий, как намордник,
где я играл в кастальский бисер,
где, сном Дали, округа проступала,
где, неподвластно и негласно,
на цыпочках шло время по лекалам
сомлевших тел, глумясь: — Тик, так вас.
Этот стих примечателен чередованием 5-стопного ямба с 4-стопным, благодаря чему ямбическая природа метра маскируется ею самой, а также последовательной приблизительной женской рифмовкой: «дуновеньях»-«аутотренинг», «бисер»-«на “ты” с ней», «намордник»-«бикфордов», «негласно»-«так вас». Видно, что автора почти (за исключением случаев «чайки»-«необычайный» и «настырно»-«нашатырный») не заботит ни доударная часть рифмы, ни опорный (предшествующий ударной гласной) согласный, а окружение неударной гласной, да и она сама, вообще не принимается во внимание: «ях»-«инг», «ки»-«ный», «ов»-«ник», «сер»-«с ней», «сно»-«вас». Восторга такие ослабленные созвучия у меня не вызывают, но, памятуя о полемической инвективе Ю. Колкера по поводу рифмовки Д. Самойлова («У лучших из москвичей испорчен вкус; им словно слон на ухо наступил: они думают, что “рассеян”-“фарисеем” — хорошая рифма»), с осуждением спешить не хочу. С одной стороны, считаю, что ассонанс «рассеян»-«фарисеем» — рифма действительно хорошая и вполне может стоять среди точных; с другой — обедненные, бледные рифмы позволяют уйти от диктата полновесной рифмы, от привычных колей, оставленных в лексико-семантическом поле множеством предшественников и современников. Занятно обнаружить в рассматриваемом стихе рифму куда лучшую остальных: «нашатырный»-«на “ты” с ней» (она нерегулярна, то есть возникает вне схемы рифмовки, но, конечно, вряд ли случайна). Фраза, начинаемая со слов «галдёж стоял необычайный», растягивается на 13 строк, ей мешает то, что два придаточных присоединяются одним и тем же союзом «где»: «туда, где даль склоняла отринуть берег, где я играл». Конечно, особой путаницы это не вносит, но мастерское владение синтаксисом подобных вещей не допускает. Ключевыми в этом стихе представляются словосочетания «кастальский бисер» (авторская самоирония по поводу своего стихотворчества? или сообщение о том, что на пляж он прихватил с собой роман Гессе, в котором «Касталия» — страна чистой науки?), «сон Дали» (намёк на открытость для множества истолкований») и образ неподвластного времени, вроде бы идущего на цыпочках, но всё же негласно глумящегося, — «Что войны, что чума?». При всём при том контаминация «тик-так» с «так вас» выглядит довольно непринуждённо, не допуская полного уныния.
Кроме того, при повторном обходе меня остановил-таки стих № 25:
СЕРГЕЙ ЗУБАРЕВ " в этой местности"
http://www.stihi.ru/2014/05/14/6393 номинатор Геннадий Руднев
в этой местности славно быть немножко кинг-конгом
говорить на всех языках и палить из пушки
и носить на месте зубов золотые коронки
и уменьем блистать превращенья в слона лягушки
в огороде жука колорадского подсиропить
тормознуть мотор закупить кондом а кабак не карцер
прививая сопатым чадам невинный опыт
как кнута в раю а волков на воле бояться
в этой местности странно не хотеть быть чуть-чуть кинг-конгом
если
смертны все задарма ж не суют гостинцев
если
общеизвестно что легче порвать где тонко
если
в вены впрыснут сей грех с молоком материнским
так расти большой изучай законы природы
как порвать кадык когда патронташ опустеет
как на трон тираном быть избранным всенародно
и никто не посмеет распять тебя на кресте
и
Начну с концовки — напомнила «Охотника» Вознесенского:
Я иду по следу рыси,
а она в ветвях — за мной.
Хищное вниманье выси
ощущается спиной.
Шли, шли, шли, шли,
водит, водит день-деньской,
лишь, лишь, лишь, лишь
я за ней, она за мной.
Но стволы мои хитры,
рыси — кры…
Видно, распяли-таки Кинг-Конга, прямо как в фильме. Поэтика, в которой написан этот стих, внешне очень далека от проповедничества, от лирических прозрений. Она возникла как нонконформистский протест против усреднённой «приличности» (хотя в кругу своих почитателей скоро сделалась единственной приемлемой нормой, породив новый конформизм); в ней много от клоунады, шутовства, скоморошества. В ней прыгает и потешается маленький человечек, чем-то похожий на Чаплина. В этом стихе (собственно, дидактическом, но от противного, на манер «вредных советов») читателя приглашают сделаться «кинг-конгом», с деланно серьёзным видом объявляется, как славно «палить из пушки» и «рвать кадыки». Несколько странно (не в последнюю очередь — в связи с недавними событиями и новыми оттенками смысла) выглядит строка «в огороде жука колорадского подсиропить»; не блистательна и инверсия с нанизыванием дополнений в строке «и уменьем блистать превращенья в слона лягушки». Удивительна также мысль о материнском молоке, впрыскиваемом в вену. Обычные дети молоко всасывают. Дело, однако, в том, что в данной поэтике (тяготеющей к показной дурашливости, зауми) априори выдаётся индульгенция на всё, включая даже прямые и точные высказывания и нравственные оценки (так, желание быть «кинг-конгом» прямо названо «грехом», хотя, по-моему, лучше было бы убрать оценку в подтекст); в ней (данной поэтике) действует презумпция осмысленности любых словосочетаний, включая даже устоявшиеся («расти большой», «законы природы» и т. д.). Что ж, «чувства добрые» пробуждаются и такой лирой (правда, ничем не объяснить, почему «говорить на всех языках» стоит в одном ряду с «палить из пушки», — возможно, просто издержки стохастического процесса).
Напоследок, как обещал, привожу, уже без каких-либо комментариев, строки, обратившие на себя внимание в некоторых не отмеченных выше стихотворениях:
«талой влагой наполненный след» (№ 1, СВЕТЛАНА ХОЛОДОВА "Март золотой" http://stihi.ru/2011/03/22/1356 номинатор Международный поэтический клуб Рифма.ру );
«так недвижим и вязок сегодня свет / словно когда-то, в первые дни творенья» (№3, СТРАН-НИК "Снегопад" http://www.stihi.ru/2012/01/10/11433 номинатор Татьяна Комиссарова);
«мотоцикл ревел и её ревновал» (№4, KOUKKET "Римская мотоциклистка" http://stihi.ru/2012/03/02/7853 номинатор Татьяна Комиссарова);
«питерская съёмная квартира, / третий год беременная мной» (№ 11, ВАЛЕРИЙ ПОЛАНД «про любовь» http://www.stihi.ru/2014/03/30/6552 отборочный тур резидентов БЛК);
«свежий воздух внезапен, как заяц» (№ 12, ДМИТРИЙ БЛИЗНЮК «Смеющийся парабеллум» http://www.stihi.ru/2014/05/13/5619 отборочный тур резидентов БЛК);
«Фотографией в растворе / Проявляется луна» (№ 15, СЕМЕН КАЦ «Воспоминание о земле костромской» http://www.stihi.ru/2012/02/19/1304 отборочный тур резидентов БЛК);
«где хмеля дух разлит, разит в пространстве» (№ 16, СЕРЕЖКА ПОПОВ «шмелёт поля. взгляд из африки» http://stihi.ru/2012/09/28/4184 отборочный тур резидентов БЛК);
«О плотины бьются слёзы / Затонувших деревень» (№ 29, СЕРГЕЙ СИНЬКОВ «В.Г. Распутину» http://www.stihi.ru/2014/01/16/3160 номинатор Юлия Вольт);
«Свеча сочится в темноту» (№ 30, АНДРЕЙ СТУЖЕВ «Треблинка» http://www.stihi.ru/2014/05/05/8529 номинатор Алексей Ефипов);
«каждое лето / в нашем саду родятся персики // бархатистые / и тугие // щекочут нам губы / и мы улыбаемся // услаждают языки / и мы говорим золотые слова // дерево же / просто живёт // материнское счастье бесхитростно» (№ 31, РЕГИНА МАРИЦ «Персики» http://www.stihi.ru/2014/01/10/1805 номинатор Алексей Ефипов).
Следует упомянуть, что при чтении я рефлекторно вставлял пропущенные запятые и точки (у авторов, ими пользующихся), а также исправлял разные орфографические мелочи (вроде «ветреное», в котором одно «н»). Правки эти действительны только на территории «Литературной Швамбрании»: никому не навязываются, только рекомендуются.
Надеюсь, никто не будет обижен на человека с повязкой на глазах. Ведь на то, привлекает тебя стихотворение или оставляет безучастным, влияет множество факторов: как говорится, сложный химико-физиологический процесс. Или даже пуще того: сложный, химико-физиологический... Не обессудьте — и всего вам самого доброго, дорогие авторы и читатели!
-----
От Главной редакции БЛК:
раз получилось 11 выбранных стихотворений, значит, там тому и быть! :)