Дженни Ротенберг Гритц
28 января 2014 г
The Atlantic
75 лет назад—28 января 1939 г — Уильям Батлер Йейтс умер в пансионе на Французской Ривьере. Ему было 73, и он был на высоте своей славы. “Воображение м-ра Йейтса часто уходило очень далеко,”- писала Нью-Йорк Таймс в некрологе - " тонкая красота его работ признавалась многими читателями, справедливо считающими его величайшим поэтом своего времени в английской литературе.”
Но никакой "тонкой красоты" не было в трех стиха Йейтса, появившихся в журнале The Atlantic в январе 1939 г, в месяц смерти поэта. Эти стихи – жестокие признания поэта на смертном одре. В стихе “Человек и его Эхо,” поэт стоит перед стеной скалы, терзаемый раскаянием по поводу своей роли в Пасхальном Восстании 1916 г:
Каждую ночь я лежу с открытыми глазами
И не нахожу ответа.
Неужели моя пьеса - английский выстрел по некоторым людям?
Неужели мои слова свели с ума эту женщину?
Неужели мои слова разрушили этот дом?
Но зло не уйдет,
Пока не лягу и не умру.
И эхо советует ему, “Ложись и умри.”
В стихе «Оставлю цирковых зверей» поэт смотрит с сарказмом на свою карьеру писателя. «Мои звери играли в шоу», - пишет он, с горечью описывая как он пытался, но не смог жить согласно своим высоким устремлениям. В конце, он лежит на мусорной куче: “Мой пробил час/Я должен у подножья новых лестниц лечь/Средь хлама собственного сердца.”
И в «Политике», Йейтс выставляет себя как патетического старика, обуреваемого страстью к молодой женщине. И это не было далеко от истины: Последние 10 лет Йейтс провел в компании женщин, вдвое моложе себя, и даже сделал операцию вазеотомии для улучшения своей сексуальной «силы».” (“Когда ты мертв, люди будут говорить о твоих любовных похождениях,” – писала молодая жена Йейтса, Джордж, в письме мужу, “но я не скажу ничего такого, потому как помню, каким гордым ты был.”)
Через много лет, эти три стиха по прежнему глубоко тревожат. В конце концов, Йейтс был лауреатом Нобелевской премии, ирландским сенатором, и создателем ирландского национального театра. Если ТАКОЙ человек оглядывается на свои жизненные свершения и выбрасывает их на помойку, то на что надеяться нам с вами?
В то же время, есть нечто завораживающее в том, что великий человек разрывает свое эго на кусочки. Йейтс никогда не чувствовал себя самим собой в материальном мире. Его стихи изобилуют массой тайн: феи, Друиды, “далекая, самая тайная, неоскверненная Роза.” Перед самой смертью, Йейтс в особенности был увлечен индийской философией Веданты, которая учит о том, что вся вселенная – иллюзия. В эссе 1935 г, где говорится о переводе упанишады Mandukya Upanishad, Йейтс объясняет ведическое понимание реальности:
В то время, как мы представляем собой фрагменты, забывчивые, вспоминающие, спящие, просыпающие, уходящие в прошлое, настоящее, будущее, думающие то о ноге, то о пальце, то о желудке, то о независимом сознании, существует “неразрушимое сознание Души” - Души, которая никогда не спит, никогда не разделяется, и даже, когда наши мысли изменяют ее, остается все той же.
Под конец жизни, Йейтс, по-видимому, потерял контроль над своим фрагментарным эго. Три стиха в журнале Atlantic показывают, как он сбрасывает последние одежды своей гордости и достоинства — своего литературного величия, своего сексуального магнетизма — всего, что делало из него Уильяма Батлера Йейтса. И как выразился У.Х. Оден, после того как его друг и учитель был предан земле: “Пусть ирландский сосуд лежит/ очищенный от своей поэзии.”
Три стиха Уильяма Батлера Йейтса, опубликованные в журнале The Atlantic в январе 1939 г.
ОСТАВЛЮ ЦИРКОВЫХ ЗВЕРЕЙ
I
Искал я тему и искал напрасно,
Искал я каждый день, все шесть недель.
И, может быть, оставшися ни с чем,
Я должен радоваться сердцу.
Пока я молод был, играли звери шоу,
Ходульные, наездники, кареты,
Львы, женщины, и Бог весть что.
II
Могу я только вспомнить темы,
Во-первых, Оссиан, плывущий наугад,
Минуя ряд туманных островов,
Как аллегория для снов,
Напрасный шум, напрасные сраженья,
Напрасный досуг,
Темы злого сердца, мне казалось,
Должны украсить песни и дворцы;
Но что меня действительно влекло
Так это грудь его невесты.
Но правда извратилась в пьесе,
Графиней Кэтлин – я назвал ее -
Она, из жалости, с душой рассталась,
Но вмешалось Небо.
Я думал, что ее разрушит фанатизм
И ненависть, но новый сон возник
И вскоре поглотил мою любовь и мысли.
Когда хлеб крал Дурак и с ним Слепой,
Сражался с морем Кухулин*;
Загадка сердца здесь, но после сказанного мной,
Опять мечта меня околдовала:
Поступок изолирует героя,
Владеет настоящим и умом.
Актеры и раскрашенная сцена
Любовь украли у меня – и я о ней забыл.
III
Те мАстерские образы всецело выросли
Из чистого ума. Но где предтеча их?
Могильный холмик, мусор улиц,
Посуда старая, бутылки, битый хлам,
Утюг чугунный, кости, тряпки,
Старьевщика запас. Мой пробил час -
Я должен у подножья новых лестниц лечь,
Средь хлама собственного сердца.
* Дурак, Слепой, Кухулин - персонажи пьес Йейтса.- ВП
ПОЛИТИКА
"В наше время судьба человека выражается в политических терминах" – Tомас Манн
Как мне оторвать внимание от стоящей рядом девушки,
и начать думать о политике -
римской, русской, испанской?
Вот передо мной человек с опытом,
Он много ездил, многое знает,
Вот политик, он много читал и размышлял,
Может быть и правда то, что они говорят
О войне и ее угрозах,
Но я думаю только об одном –
Как стать молодым и
Обнять эту девушку !
Оригинал