ПАМЯТИ ПОГИБШИХ ЗА СТАЛИНГРАД
Повесть.
Автор Константин Симонов.
Продолжение 26 повести
Продолжение 25 http://www.stihi.ru/2019/07/26/2924
«– А как у вас с вывозкой раненых? – спросил Сабуров с некоторой запинкой. Он долго готовился к этому вопросу. Знал, что Аня здесь, в полку Ремизова, и всё не решался начать этот разговор, боясь наткнуться на страшное известие.
– Ну, какой же вывоз – на Волге сало. Подкопали землю и держим в пещерах.
– Далеко отсюда? – заинтересовался Сабуров.
– Да, далёконько. На правом фланге тише, там и держим… Как, Филипчук, собрался? – крикнул Ремизов.
– Собрался, – ответили из другой половины землянки.
– Сейчас пойдёте. Эх, да как же я вам ничего выпить не предложил. Шарапов! Я не вспомнил, старый стал, а ты что же?
Шарапов тут же, не сходя с места, отцепил от пояса немецкую флягу, отстегнул от неё стаканчик, налил и подал Сабурову.
Сабуров выпил и закашлялся – это был спирт.
– Забыл вас предупредить. Водки, по возможности, не пью, – добавил Ремизов. – В финскую войну был на так называемом петсамском направлении. К спирту там приучился. Удивительная теплота от него. Шарапов, помоги мне!
Шарапов подошёл к Ремизову, и снова с кряхтеньем, стонами и ругательствами повторилась та же операция в обратном порядке.
– Трудно всё же ходить, – сказал Ремизов, улёгшись. – Несколько раз был ранен, но такого идиотского, с позволения сказать, ранения… Честное слово, если б того немца поймал, который мне это сделал, против всех воинских законов взял бы и выпорол. Кому же бумаги вручить – вам или Филипчуку? Филипчук!
– Здесь.
В блиндаж вошёл рослый человек в ватнике, с автоматом.
– Мне дайте, – сказал Сабуров. – Сюда дошёл, авось и обратно дойду.
– Раз так – берите. Доложите командиру дивизии, что полковник Ремизов сделает всё, чтобы вернуть берег, искупит свою вину сам. И других заставит искупить, – добавил он сердито. – Доложите: настроение бодрое, к бою готовы. Про ранение моё сказал бы, чтоб не докладывали, но всё равно не удержитесь, пусть смеётся. К вам, Филипчук, – сказал Ремизов, обращаясь к ожидавшему командиру, – единственная просьба и приказание: добраться до штаба и впоследствии вернуться сюда живым и здоровым.
– Есть вернуться, – сказал Филипчук.
– Всё. Да, вот ещё что…
Прервав себя на полуслове, Ремизов зажмурил глаза и стиснул зубы. Так он пролежал несколько секунд, и Сабуров понял, что старик говорит через силу.
– Так вот ещё что, – открыв глаза, прежним тоном продолжал Ремизов. – Считаю, что сегодня на рассвете и днём возвращать позиции не надо. Немцы будут ждать контратаки. Сегодня надо удержаться там, где находимся, подготовиться, а завтра ночью, когда они уже будут считать, что мы смирились со своим дрянным положением, как раз и надо будет ударить. Доложите это моё мнение командиру дивизии. Филипчук, вы готовы?
– Так точно.
– Тогда ступайте!
Когда они, сползая по скользким уступам, стали пробираться вниз, к берегу, Сабуров вновь спросил, на этот раз Филипчука:
– Как у вас тут с ранеными? Вывозите?
– Где же вывозить? Сало, – теми же словами, что и полковник, ответил Филипчук. – А что?
– Ничего, так. – Сабуров вдруг вспомнил, с какой откровенностью Аня в последний раз подошла и обняла его при Масленникове, и устыдился своего смущения. – Дело в том, что тут у вас в полку моя жена.
– Жена? – удивлённо переспросил Филипчук. – Где?
– Она медсестра. Вообще-то она в медсанбате, но сейчас здесь у вас, в полку. Клименко, не знаете?
– Клименко, – повторил Филипчук. – Клименко…
– Аня, – добавил Сабуров.
– Аня? Так бы сразу и сказали. Конечно, знаю.
– С ней всё в порядке? – спросил Сабуров.
– По-моему, да, – ответил Филипчук. – Я её вечером, часов в шесть, видел. По-моему, всё нормально, – повторил он с некоторым сомнением в голосе, потому что с тех пор, как не видел Аню, прошло уже семь или восемь часов, а за семь-восемь часов в Сталинграде всё могло случиться.
– Если увидите её, когда вернётесь, – сказал Сабуров, – сообщите ей, что с Сабуровым всё в порядке… И что я ей привет передал. Или даже не надо – просто, что со мной всё в порядке.
– Хорошо, – сказал Филипчук. – Я не только сегодня, а и вчера её видел у Ремизова. Старик её почём зря ругал.
– За что? – уже догадываясь, спросил Сабуров.
– За то, что лезет, куда не надо. А старик до сих пор видеть не может, когда женщину ранят или убивают. Кричал, ногами топал и выгнал. А потом вызвал своего Шарапова и велел наградной лист принести. У него это всё сразу делается.
Сабуров улыбнулся и почувствовал благодарность к Ремизову не столько за наградной лист, сколько за то, что он ругал Аню и топал на неё ногами.
Они дошли до развалин, около которых Сабурова схватили полчаса назад. Там по-прежнему сидел Григорович.
– Сабуров? – спросил он тихо.
– Да.
– Обратно идёшь?
– Обратно.
Григорович придвинулся ближе и пожал руки Сабурову и Филипчуку. На голове у него белела повязка.
– Что это у тебя? – спросил Сабуров.
– Ещё спрашиваешь. Рука-то у тебя как кувалда. Так меня пихнул, что весь лоб об камни раскровенил.
– Ну, прости, – извинился Сабуров.
– Бог простит. Между прочим, немцы до сих пор никак не успокоятся. Видишь, шарят по всему берегу.
Сабуров посмотрел вперёд. На обрыве вспыхивали автоматные очереди.
– Придётся всю дорогу ползти, – тихо сказал он Филипчуку.
– Хорошо, – ответил тот.
– Я пакет прямо за пазуху, вот сюда кладу, – на всякий случай предупредил Сабуров. Он взял руку Филипчука и дал ему пощупать пакет. – Чувствуете, где?
– Чувствую, – ответил Филипчук.
– Ну ладно, поползли.
Для Сабурова, отличавшегося острой памятью, теперь берег был уже знаком. Он вспоминал одно за другим все брёвна и обломки, за которыми можно было укрыться.
Филипчук полз за ним. Время от времени, когда пули ударялись близко от них, Сабуров спрашивал: «Ты здесь?», и Филипчук тихо отвечал: «Здесь».
По расчётам Сабурова, они уже приближались к нашему переднему краю с той стороны, когда вокруг них сразу ударило несколько очередей.
– Ты здесь? – спросил Сабуров.
Филипчук молчал. Сабуров, не поднимаясь, прополз два шага обратно и нащупал тело Филипчука.
– Ты жив? – спросил он.
– Жив, – чуть слышно отозвался Филипчук.
– Что с тобой?
Но Филипчук уже не отвечал. Сабуров ощупал его. В двух местах – на шее и на боку – под ватником было мокро от крови. Он прижался ухом к губам Филипчука. Филипчук дышал. Сабуров подхватил его одной рукой под мышки и, подтягиваясь на другой руке и отталкиваясь ногами, пополз дальше. Через тридцать шагов изнемог от усталости, опустил Филипчука и лёг рядом с ним.
– Филипчук, а Филипчук?
Филипчук молчал.
Сабуров залез руками под ватник и гимнастерку и дотронулся до голого тела Филипчука. Тело заметно похолодело. Сабуров расстегнул карманы гимнастерки убитого, вынул пачку документов, вытащил из кобуры наган, засунул его к себе в карман брюк и пополз. Ему не хотелось оставлять здесь тело Филипчука, но пакет, лежавший за пазухой, не позволял долго раздумывать.
Когда он прополз ещё шагов сорок, впереди послышался свистящий шёпот: «Кто?»
– Свои, – тоже шёпотом ответил Сабуров, встал на онемевшие ноги и, не видя ничего перед собой, пошёл вперёд. Оказалось, что ему нужно было сделать всего три шага до выступа стены, где его ждали. – Командир роты где? – спросил он.
– Здесь.
– Там, шагах в сорока, лежит командир, с которым я полз.
– Раненый? – спросил командир роты.
– Нет, убитый, – ответил Сабуров сердито, чувствуя за этими словами вопрос, вытаскивать или нет. – Убитый, но всё равно надо вытащить. Понятно?
– Понятно, товарищ капитан, – сказал командир роты. – Вы документы взяли у него?
– Взял, – сказал Сабуров.
– Ну так что же, товарищ капитан? Ему всё равно… легче не будет. А двух человек мне посылать – пропасть могут.
– Я вам уже приказал вытащить, – повторил Сабуров.
– Есть, товарищ капитан, – сказал командир роты, – но…
– Что «но»?
– В другое время не стал бы говорить, а сейчас каждый человек на счету.
– Если не вытащите, – с неожиданным для себя бешенством сказал Сабуров, – отнесу пакет к генералу, вернусь, сам вытащу, а вас за невыполнение приказания застрелю. Дайте мне провожатого до штаба.
Он повернулся и нетвёрдой походкой вслед за автоматчиком двинулся к блиндажу Проценко. Ещё секунда – и он мог бы ударить этого командира роты. Может быть, тот по-своему прав и люди у него на счету, но в том, чтобы вытащить тело убитого командира, было что-то такое важное и святое для армии, что, на взгляд Сабурова, оправдывало даже потери, если они были неизбежны. Когда Сабуров ввалился в блиндаж, у него потемнело в глазах, и он сразу сел на лавку. Потом открыл глаза, хотел встать, но Проценко, который был уже рядом, положил руку ему на плечо и посадил его обратно.
– Водки выпьешь?
– Нет, товарищ генерал, не могу, – устал, свалюсь от неё. Если бы чаю…
– А ну дайте ему скорей чаю! – крикнул Проценко. – Ремизов жив?
– Жив, только ранен. Вот от него пакет. – Сабуров полез за пазуху и вынул пакет.
– Добре, – сказал Проценко, надевая очки.
Увидев, что Проценко читает донесение, Сабуров привалился к стене, и только когда Проценко, неизвестно через сколько времени, тряхнул его за плечо, понял, что заснул.
– Сиди, сиди, – удержал его Проценко.
– Я долго спал?
– Долго. Минут десять. Ремизов ранен, говоришь?
– Ранен.
– Куда?
Сабуров сказал. Как и предвидел Ремизов, Проценко рассмеялся.
– Небось ругается старик?
– Ещё как.
– А какое настроение у них?
– По-моему, неплохое.
– Он мне пишет, что может собраться с силами и со своей стороны по немцам ударить. Тоже с таким положением мириться не хочет. – И Проценко постучал пальцем по бумаге, которую держал в руке. – Ты один пришёл оттуда?
– Один.
– Что же он тебе командира не дал для связи, чтобы его обратно послать? Старый, старый, а тоже маху дает.
– Он дал командира, его убили по дороге.
Только теперь вспомнив, что у него документы и оружие Филипчука, Сабуров выложил всё на стол.
– Так. – Проценко нахмурился. – Сильно стреляли?
– Сильно.
– Днём не пройти там?
– Днём совсем не пройти.
– Да… – протянул Проценко. Он, очевидно, хотел что-то сказать и не решался. – А мне завтрашней ночью штурм делать. Как же это его убили?
– Кого?
– Его. – Проценко кивнул на лежавшие перед ним документы Филипчука.
– Смертельно ранили, потом тащил его, потом умер.
– Да… – опять протянул Проценко. У Сабурова смыкались глаза от усталости. Он смутно чувствовал, что Проценко хочет послать его обратно к Ремизову, но не решается об этом сказать.
– Егор Петрович, – обратился Проценко к сидевшему тут же начальнику штаба. – Пиши приказ Ремизову. Всё предусмотри, как решили: и точный час, и ракету – всё.
– Я уже пишу, – отрываясь от бумаги, ответил начальник штаба.
Проценко повернулся к Сабурову и чуть ли не в пятый раз повторил:
– Да… Ну ты чего сидишь-то? Ты приляг пока. – Он выговорил это слово «пока» осторожно, почти робко. – Приляг пока. Ну-ну, приляг. Приказываю.
Сабуров вскинул ноги на скамейку и, приткнувшись лицом к холодной, мокрой стене блиндажа, мгновенно заснул. Последней блеснувшей у него мыслью была мысль, что, наверное, его всё-таки пошлют, ну и пусть посылают, только бы дали сейчас поспать полчаса, а там всё равно.
Проценко, прохаживаясь по блиндажу, ждал, когда начальник штаба допишет приказ. Иногда он на ходу взглядывал на Сабурова. Тот спал.
– Слушай, Егор Петрович, а если Вострикова послать?
– Можно Вострикова, – согласился начальник штаба. – Вы на словах ничего не будете добавлять, только приказ?
– Плохой приказ, если к нему надо ещё что-то на словах добавлять.
– Если на словах не добавлять, можно Вострикова.
– Я бы его послал, – кивнул Проценко на Сабурова, – да трудно в третий раз за ночь идти.
– Идти труднее, а дойти легче, – заметил начальник штаба. – Он на животе уже два раза прополз, каждый бугорок, каждую ямку знает.
– Да… – опять протянул Проценко. – Придётся. Должен быть там приказ. Алексей Иванович, – растолкал он Сабурова.
– Да, – поднялся Сабуров с той готовностью, с какой спохватываются накоротке заснувшие люди.
– Вот приказ, возьми, – сказал Проценко. – Когда дойдёшь до Ремизова, пусть дадут нам зелёную и красную ракету над Волгой. А если ракет нет – три очереди из автоматов трассирующими. И после паузы ещё одну. Отсюда будет видно?
– Да, – подтвердил Сабуров.
– Буду знать, что дошёл и приказ донёс. Ты по дороге-то не заснёшь? – спросил Проценко, похлопывая Сабурова по плечу. – Вдруг проснёшься, а уже день?
– Не засну. Немцы не дадут.
– Разве что немцы, – усмехнулся Проценко. – Здорово устал?
– Ничего, не засну, – повторил Сабуров.
– Ну ладно. Садись за стол.
Сабуров присел к столу, а Проценко, приоткрыв дверь, крикнул:
– Как там насчёт чаю?
Потом Проценко сам вышел за дверь и тихо отдал какое-то распоряжение. Через две минуты, когда Проценко, Сабуров и начальник штаба сидели рядом за столом, Востриков внёс медный поднос, на котором кроме трех кружек с чаем была горстка печенья и стояла только что вскрытая банка с вишнёвым вареньем.
– Вот, – сказал Проценко, – варениками угостить не могу, а украинской вишней – пожалуйста. – Он повертел в руках банку и подчеркнул ногтем надпись на этикетке. – «Держконсервтрест. Киев». Чуешь? С Киева вожу.
– Так всё время с Киева и возите? – спросил Сабуров.
– Сбрехал, конечно. Где-то под Воронежем выдали. Люблю вишню… Ну давайте чай пить.
Теперь Проценко уже не возвращался к своим сомнениям – посылать Сабурова или не посылать. Выражать излишнее беспокойство – значило напоминать человеку, что ты думаешь о его возможной гибели. И Проценко неожиданно завёл разговор о школе червонных старшин при ВУЦИКе, где он когда-то учился.
– Ничего учили. Вид был хороший: форма, галифе. Между прочим, хотя тогда и не принято было, но даже танцам и хорошим манерам учили.
– Ну и как, научили? – усмехнулся начальник штаба.
– А что, разве не заметно?
– Как когда.
Сабуров выпил кружку горячего чая, и ему опять захотелось спать. После второй он как будто немного разгулялся. Варенье было вкусное, какое он любил с детства, – без косточек. Проценко приказал подать по третьей кружке. Тут Сабуров почувствовал, что пора идти, и, сделав несколько глотков, поднялся.
– Что же не допил? – спросил Проценко.
– Пора, товарищ генерал.
– Значит, если ракет нет, дадите автоматные очереди, три и одну.
– Ясно, – сказал Сабуров.
– В сторону Волги…
– Ясно.
Откозыряв, Сабуров повернулся и вышел. Проценко и начальник штаба помолчали.
– Ну как, – обратился Проценко к вошедшему штабному командиру, – людей из батальонов вывели сюда?
– Выводят.
– Поторапливайтесь, скоро рассвет. Тогда выводить будете – людей потеряете… Считаешь, дойдет? – подумав о Сабурове, спросил Проценко начальника штаба.
– Надеюсь, что да.
– И я надеюсь. Была минута, когда отправлял его, хотел сказать прямо: дойдёшь в третий раз – орден Ленина тебе, генеральское слово. Не утвердят, свой сниму, отдам!
Тем временем Сабуров полз по окончательно обледеневшей земле. То ли дело близилось к рассвету и немцы считали, что никто здесь больше не пойдёт, то ли им просто надоело всю ночь стрелять по берегу, но он уже прополз половину пути, а сверху не грохнуло ни одного выстрела. Его даже начало пугать это – не будет ли засады? Он взвёл парабеллум и, отвязав от пояса одну «лимонку», взял её в правую руку. Хотя так ему было труднее ползти, но он не выпускал гранаты, держа её таким образом, чтобы метнуть в первое же опасное мгновение. Потом он вспомнил о приказе. Ну что ж, вторую гранату в крайнем случае он бросит себе под ноги. Он благополучно прополз ещё полсотни шагов и начал отгонять эти мысли. Подсознательное чувство говорило ему, что и на этот раз всё сойдёт.
И действительно, он дополз до развалин на той стороне без единого выстрела за всю дорогу.
– Опять ты, Сабуров? – окликнул Григорович.
– Я.
– А Филипчук где?
– Убит.
– Где?
– Шагов семьдесят не доползли, – сказал Сабуров и вспомнил мёртвое лицо Филипчука. Возвращаясь сюда, он спросил у командира роты, вытащен ли Филипчук. Услышав, что вытащен, он захотел сам посмотреть, где лежит тело, и посветил ручным фонарём в лицо Филипчука. Лицо было бледно. Кто-то из бойцов стёр с него грязь и кровь. И в который раз в жизни Сабурову стало не по себе, что вот с этим человеком какой-нибудь час назад он перешептывался: «Ты здесь?» – говорил он. «Я здесь», – отвечал Филипчук.
Войдя к Ремизову, Сабуров вручил ему приказ. Ремизов прочёл приказ, потом спросил о Филипчуке. Повторился почти тот же разговор, что с Григоровичем.
– А документы принёс? – спросил Ремизов.
– Генералу отдал. Приказано дать сигнал, что я добрался. У вас зелёные и красные ракеты есть?
– Должны быть. Посмотри, Шарапов, есть ракеты?
– Ракеты все, товарищ полковник.
– Тогда приказано дать три автоматные очереди трассирующими над Волгой. Три сразу и одну вслед.
– Это можно, – оживился Ремизов и снова крикнул: – Шарапов! Помоги мне встать.
Шарапов помог ему встать, и он, кряхтя и разминаясь, пошёл по блиндажу.
– Дай мне автомат и диск с трассирующими. Пойдёмте, Сабуров. Я сам, коли так, тоже очередь дам.
Шарапов и ещё один автоматчик вышли из блиндажа вслед за Ремизовым и Сабуровым.
– Становись рядом со мной. Стрелять по команде «три», очередью. Будем считать, что это наш прощальный салют Филипчуку. – Ремизов повернулся к автоматчику: – Отдайте свой автомат капитану. Возьмите, Сабуров. Вместе с вами помянем товарища!
Небо уже начинало сереть, когда по команде «три» они выпустили по автоматной очереди. Светящиеся трассы пуль, изгибаясь где-то в конце пути, взлетели высоко в тёмно-сером воздухе над Волгой. Ремизов дал вдогонку ещё одну очередь и посмотрел на Сабурова, как раз в эту минуту хотевшего сказать, что ему пора идти обратно.
– Не пущу вас, уже светает. И вообще не пущу. До трёх раз судьбу испытывать можно, больше не надо. Пробьёмся завтра ночью – вернётесь.
– У меня там батальон без командира, – сказал Сабуров.
– А у меня тут два батальона без командиров. Идите спать. Шарапов, устрой капитана на комиссарскую койку. Погиб у меня комиссар. Прекрасный был человек. Только месяц назад из райкома партии прислали. Воевать не умел, а бодрость душевную даже в меня, в старого чёрта, вселял. Очень жалею. Даже удивительно, как жалею. Пойдёмте в блиндаж».
Продолжение повести в следующей публикации.