Нотки пророческого столкновения между дикостью природы, всегда живущей в человеческом сердце, и культурой впервые в русской литературе мы видим у Пушкина. Не отдавая предпочтения ни одной стихии (природной или культурной), Пушкин всегда ищет гармонии, примирения. Иногда кажется, что он, видя несовершенство людей, выбирает природу, но не рискуя сделать последний шаг к разрыву с цивилизацией, возвращается к людям. Пушкин очень трезв, и в этом он напоминает Гете, еще одного очень уравновешенного поэта. Лермонтов – другой породы. Его линия откровенно анти-цивилизационная, провокативная, анти-западная. В этой дихотомии вся русская (а, может, и мировая) культура и история.
Вспомним, откуда пришел Лермонтов. По легенде, предок Лермонтова Томас Эркельдун (Thomas Erceldoune) получил свой поэтический дар от фей. Документально известно, что свою родословную русский поэт ведет от шотландца Джорджа Лермонта (Learmonte), поселившегося в России в 17-м столетии. Его внуки утверждали, что они ведут свой род от Лермонта, сражавшемся с Малькомом против Макбета.
Лермонтов этого не забыл. Вся его коротая, но блистательная как метеор, жизнь, и творчество, несут на себе отпечаток чего-то мистического и в то же время природного. И это трудно уживается с российскими реалиями. Он не воспринимал ни псевдо-цивилизацию, насаждаемую царями, ни банальность российской истории, ни инертность народа. Его дух витал не здесь. Кавказ для него играл ту же роль, что и Highlands у шотландских поэтов. В стихотворении «Желание», он предельно откровенен: "Я здесь был рожден, но нездешний душой…"
То есть, Россия чужда для того, кто сформировал ее современный язык и принес гениальную поэзию ? Не странно ли ?
В "Мцырях", как и в более ранних стихотворениях («Исповедь» и др), повторены многие мысли и отдельные стихи из более ранних поэм. Главным мотивом оказался мотив противопоставления природы законам общества, стесняющим свободу личности. И это главный мотив любой великой поэзии (Вордсворт, Шелли, Байрон, Ибсен, Ницше).
О боже, думал я, зачем
Ты дал мне то, что дал ты всем,
И крепость сил и мысли власть,
Желанья, молодость и страсть?
Зачем ты ум наполнил мой
Неутолимою тоской
По дикой воле? Почему
Ты на земле мне одному
Дал вместо родины тюрьму,
Ты не хотел меня спасти!
…
И вдруг унылой чередой
Дни детства встали предо мной.
И вспомнил я ваш темный храм
И вдоль по треснувшим стенам
Изображения святых
Твоей земли. Как взоры их
Следили медленно за мной
С угрозой мрачной и немой!
Весь ужас в том, что Это могло быть написано и в наше время.
Я перебираю в уме поэтов после Лермонтова в надежде найти его следы. Не могу никого вспомнить, кто с такой бы силой отрекся от родины, христианства (не Христа!), цивилизации, культуры. Среди поэтов, на ум приходит только Блок, такой же узник. Такой же язычник, не понятый ни друзьями, ни врагами, для которого любовь к природе и женщине, была почти-что религией. (Среди писателей - Толстой, прямой продолжатель Лермонтова).
Вечная женственность ныне
В теле нетленном на землю идёт.
В свете немеркнущем Новой Богини
Небо слилося с пучиною вод.
"Новая Богиня", конечно, ничто иное, как природная богиня Афродита. Не эфемерное, витающее где-то в облаках существо, а вполне земная богиня, в которой все перемешано: физическое и духовное, природное и культурное, «высокое» и «низкое». Разве могли такой взгляд на женщину простить Блоку и Лермонтову? (Это отдельная важная тема может быть, я к ней вернусь)
Лермонтову удалось убежать на Кавказ. Блоку не удалось.
В отчаянии он пишет:
Русь моя. Жизнь моя, вместе ль нам маяться ?
Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма !
Эх, не пора ль разлучиться, раскаяться…
Вольному сердцу на что твоя тьма?
Блок еще не потерял «веру» в Россию. У Лермонтова такой веры уже не было. Не осталось ни любви, ни ненависти – одно безразличие. Как пишет Герцен,
"Лермонтов так свыкся с отчаянием и враждебностью, что не только не искал выхода, но и не видел возможности борьбы или соглашения. Лермонтов никогда не знал надежды, он не жертвовал собой, ибо ничто не требовало этого самопожертвования. Он не шел, гордо неся голову, навстречу палачу, как Пестель и Рылеев, потому что не мог верить в действенность жертвы; он метнулся в сторону и погиб ни за что.»
И вот страшные, пророческие слова Герцена:
« Когда Лермонтов, вторично приговоренный к ссылке, уезжал из Петербурга на Кавказ, он чувствовал сильную усталость и говорил своим друзьям, что постарается как можно скорее найти смерть. Он сдержал свое слово.
Что же это, наконец, за чудовище, называемое Россией, которому нужно столько жертв и которое предоставляет детям своим лишь печальный выбор погибнуть нравственно в среде, враждебной всему человеческому или умереть на заре своей жизни? Это бездонная пучина, где тонут лучшие пловцы, где величайшие усилия, величайшие таланты, величайшие способности исчезают прежде, чем успевают чего-либо достигнуть...»
После Блока осталась одна Цветаева. Она буквально вторит Блоку:
Переселенцами —
В какой Нью-Йорк?
Вражду вселенскую
Взвалив на горб —
Ведь и медведи мы!
Ведь и татары мы!
Вшами изъедены
Идём — с пожарами!
Полураскосая
Стальная щель.
Дикими космами
От плеч — метель.
Отцеубийцами —
В какую дичь?
Не ошибиться бы,
Вселенский бич!
Это страшный стих. Отторгнутая родиной, великая русская поэтесса тоже не хочет оставаться «в памяти народной»:
Пройти, чтоб не оставить следа,
Пройти, чтоб не оставить тени
На стенах...
Может быть -- отказом
Взять? Вычеркнуться из зеркал?
Так: Лермонтовым по Кавказу
Прокрасться, не встревожив скал.
Максимилиан Волошин, убежавший от всех в «свой безрадостный Коктебель», ищет «огневые знаки в распахивающейся мгле», видит будущее в гибели не только России, но и всей цивилизации :
Пойми простой урок моей земли:
Как Греция и Генуя прошли,
Так минет все – Европа и Россия,
Гражданских смут горючая стихия
Развеется… Расставит новый век
В житейских заводях иные мрежи…
Ветшают дни, проходит человек,
Но небо и земля - извечно те же.
Утешение может быть только в вечном обновлении, приходящим с весной. Другой мистик Николай Минский, близкий по духу к Лермонтову, пишет:
Но между тем, как скорби тень
Растет, ложась на все святое, -
Смотри: с востока, что ни день,
Восходит солнце золотое.
И каждый год цветет весна,
Не зная думы безотрадной,
И, солнца луч впивая жадно,
Спешат на волю семена.
Душа свершила круг великий.
И вот, вернувшись к детским снам,
Я вновь, как праотец мой дикий,
Молюсь деревьям и звездам.
Это были дети Лермонтова, мистики, язычники, ценившие свободу больше родины, больше «удобной цивилизации», и видевшие ее преходящий характер. Некоторые ошибочно приняли социализм за свежий ветер, но потом жестоко в нем разочаровались.
Была и другая линия поэтов, нашедших вдохновение на Западе. Среди них, Пастернак, Мандельштам, Набоков и позже Бродский. Их трудно отнести к «линии Лермонтова». Они слишком любят цивилизацию и презирают "дикость". Все они "человеко-центричны".
В терминах восточной философии, Лермонтов - это инь русской поэзии (тьма и эрос), Пушкин - ян (солнце и разум). Казалось, они должны уравновешивать друг друга. К сожалению, в русской истории, Пушкин был поднят на недосягаемую высоту, в то время, как Лермонтов остался непонятым и невостребованным.
Д.С. Мережковский, заканчивая свое замечательное эссе о Лермонтове, пишет:
" Не от «благословенного» Пушкина, а от «проклятого» Лермонтова мы получили этот «образок святой» — завет матери, завет родины. От народа к нам идет Пушкин; от нас — к народу Лермонтов; пусть не дошел, он все-таки шел к нему. И если мы когда-нибудь дойдем до народа в предстоящем религиозном движении от небесного идеализма к земному реализму, от старого неба к новой земле — «Земле Божией», «Матери Божией», то не от Пушкина, а от Лермонтова начнется это будущее религиозное народничество."
Мне очень жаль, но большинство наших поэтов, какой бы линии они ни придерживались, не выдерживают проверки временем. Советский режим выкорчевал почву для тех и других. Но тоже оказался не вечен.
Сможем ли мы возвратиться к нашим истокам? Трудно сказать. Но других у нас нет.
vip26/05/20