Ей минуло уже за тридцать.
И звенят ее серьги медью,
Словно чаши пустых весов.
Говорили в народе "ведьма",
Посвященная ветром жрица
Опьяненных весной лесов.
Заплетает волосы в цепи,
говорит на наречьи трав
На ладони садится слепень,
Песню леса свою сыграв.
Опускается, не кусая,
Как кусает людей и скот.
А она по траве босая
Ходит рано встречать восход.
Призывала она Перуна,
Водным верила зеркалам.
И читала на листьях руны,
И карабкалась по стволам
Утешение одинокой
Или силы источник тайной
Всемогущая мать-земля.
Наклоняясь вдруг над осокой
И о чем-то ее моля.
Эта радость была печальной.
Ни кола у нее ни двора.
Растворялась в вишневом плаче,
А пытались её сломать:
"Ты зовешь себя королевой,
Но останешься старой девой
Там, где бегает детвора"
Улыбалась "я вас богаче,
Мне дает все Богиня-Мать"
Под покровом тайги закатной
Говорит на наречьи трав
И дороги не ждет обратной,
Не скрывая свой гордый нрав.
По Ее голосам собрав
Урожаи лесных тропинок,
Вызывает на поединок
Света солнечного игру.
Заплетала в волосы цепи,
Чтоб звенели они на ветру,
И пешком проходила степи,
Возвращаясь уже к утру.
А когда опускался иней
В лепестки приоткрытых век
Разговаривала с Богиней,
Разгребая руками снег
В такт листве шелест пышных юбок,
Расцветающей жизни кубок
До конца еще не испит.
Уходила в лесные дали,
Только люди оклеветали,
Что она по ночам не спит.
Безмятежно спала долина
В дыме бледном, как полотно.
На могиле росла малина
С волчьей ягодой заодно.
Волки воют, а не собаки,
И на утренней той росе
Догорает последний факел
Не желающей жить как все.