С тех пор, как 20 мая 1609 года издатель Томас Торп заплатил за регистрацию сборника и экземпляр книги «Шекспировы сонеты» 6 пенсов, кого только не вдохновляли они на написание поэтических переводов. Не буду всех перечислять, хотя, список получился бы впечатляющий. Почти каждый советский поэт считал долгом оставить свою поэтическую версию, особенно после награждения С. М. Маршака в 1949 году Сталинской премией (второй степени) за переводы сонетов У. Шекспира. Сейчас в списке так называемых «классиков» более сотни известных и заслуженных поэтов; и, сравнивая свои переводы между собой, эти авторы частенько вели жаркие дискуссии о точности, вольности, недостатках и лучших качествах предложенных вариантов.
Сам У. Шекспир с момента отдельной публикации в 1599 г. 138-го и 144-го сонетов, издания книги Торпа в 1609 г. и до своей смерти в 1613 г. ничем не подтвердил своё авторство. А когда через 150 лет англичане этим озаботились, то, не нашли ничего лучшего, как признать автором человека, бывшего в творчестве далеко не посторонним, автором постановок в королевском театре, и чьё имя, как они посчитали, было указано в названии «Шекспировы сонеты». Других доказательств в пользу настоящего создателя до сих пор не найдено.
Чтобы читатель мог оценить точность предложенных мной переводов, к каждому сонету предлагается торповский оригинал на английском языке, и построчный перевод на русском от признанного шекспироведа, члена Союза переводчиков России А. А. Шаракшанэ, который проделал большую работу, смог учесть мнения многочисленных исследователей и отразить английские слова, фразы и идиомы в их значениях, соответствующих времени написания сонетов. Поэтому, если решите проверить подстрочник с помощью Яндекс-переводчика, имейте это в виду, и не удивляйтесь возможным расхождениям.
Ознакомиться полностью с этим серьёзным трудом, а также с его собственными поэтическими переводами вы можете в книге Шаракшанэ А.А. "Сонеты Шекспира" М.: ИМЛИ РАН, 2018. — 384 с. ISBN 978-5-9208-0559-1; https://yadi.sk/d/B5q2wHnEG_of6Q.
Данный подстрочник выполнен без художественного приукрашивания, как, например переводы В. Гюго, обеспечивает точное построчное соответствие оригиналу со всей, к сожалению, присущей опубликованным Т. Торпом оригинальным текстам, некоторой неоднозначностью толкования.
Я не ставил целью отразить в переводе каждое слово из подстрочника, к тому же это сделать физически невозможно, а постарался в ограниченной по объему форме понятными современными поэтическими образами передать содержание. Сам С. Я. Маршак говорил, что только две трети из его переводов – это чистый перевод, а третья часть – лирика, в которой он вместе с Шекспиром высказал и себя.
Темы некоторых сонетов вполне могут показаться несовременными и неактуальными. Что поделать, жизнь не стоит на месте. Поэтому следующая моя книга будет сборником вольных переводов «по мотивам» на тему, которая будет чем-то близка оригиналу, но, всё же иметь более актуальное современное наполнение. Четыре из них в качестве анонса я размещу вместе с поэтическими переводами к сонетам №71 - №74. Надеюсь, что они вас и развеселят и заставят задуматься. Желаю приятного чтения!
ПОЭТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОДЫ.
1.
От всех прекрасных, лучших образцов
Мы жаждем ожидать его потомство,
Чтоб после увядания отцов,
Вновь восхищаться, видя эти свойства.
Но ты, имея ум и ясный взгляд,
Питаешь годы топливом цинизма,
И создавая дефицита ряд,
Находишься в плену у прагматизма.
Собою украшая этот мир
Как лучший из прекраснейших творений,
Хоронишь содержания эфир,
В бесплодном расточительстве умений.
Пойми нас, сохрани свой образ милый,
Всё то, что есть, не схорони с могилой.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ (здесь и далее взяты из книги Шаракшанэ А.А. Сонеты Шекспира. М.: ИМЛИ РАН, 2018. — 384 с. ISBN 978-5-9208-0559-1 , https://yadi.sk/d/B5q2wHnEG_of6Q :
From fairest creatures we desire increase,
That thereby beauty's rose might never die,
But as the riper should by time decease,
His tender heir might bear his memory:
But thou, contracted to thine own bright eyes,
Feed'st thy light's flame with self-substantial fuel,
Making a famine where abundance lies,
Thyself thy foe, to thy sweet self too cruel.
Thou that art now the world's fresh ornament
And only herald to the gaudy spring,
Within thine own bud buriest thy content,
And, tender churl, mak'st waste in niggarding:
Pity the world, or else this glutton be,
To eat the world's due, by the grave and thee.
От прекраснейших созданий мы желаем потомства,
чтобы таким образом роза красоты никогда не умирала,
но, когда более зрелая роза* со временем скончается,
ее нежный наследник нес память о ней.
Но ты, обрученный с собственными ясными глазами,
питаешь свое яркое пламя топливом своей сущности,
создавая голод там, где находится изобилие,
сам себе враг, слишком жестокий к своей милой персоне.
Ты, являющийся теперь свежим украшением мира
и единственным глашатаем красочной весны,
в собственном бутоне хоронишь свое содержание
и, нежный скряга, расточаешь себя в скупости.
Пожалей мир, а не то стань обжорой,
съев причитающееся миру на пару с могилой.
* Всюду в тексте подстрочного перевода курсивом даны слова, добавленные для большей связности текста.
2.
Когда твой возраст осадит отряд
Морщин глубоких вместо похвальбы,
На молодых оценят их наряд,
А на тебе - лохмотьями судьбы;
И спросят, где сейчас та красота,
И где твоё богатство прежних дней,
Ответить, что по-прежнему крута,
Не сможет даже ушлый прохиндей.
А если бы ты в оправданье мог
Сказать, что детям передал секрет,
Они сейчас прожитого итог,
И в красоте их часть твоих побед,
То б ощутил, как прежде молодой,
Горячей кровь с холодной головой.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
When forty winters shall besiege thy brow,
And dig deep trenches in thy beauty's field,
Thy youth's proud livery so gazed on now
Will be a tottered weed of small worth held:
Then being asked where all thy beauty lies,
Where all the treasure of thy lusty days,
To say within thine own deep-sunken eyes
Were an all-eating shame, and thriftless praise.
How much more praise deserved thy beauty's use,
If thou couldst answer, `This fair child of mine
Shall sum my count, and make my old excuse',
Proving his beauty by succession thine.
This were to be new made when thou art old,
And see thy blood warm when thou feel'st it cold.
Когда сорок зим* возьмут в осаду твое чело
и выроют глубокие траншеи на поле твоей красоты,
гордый наряд твоей юности, который теперь так привлекает взгляды,
все будут считать лохмотьями;
тогда, если тебя спросят, где вся твоя красота,
где все богатство цветущих дней,
сказать, что оно в твоих глубоко запавших глазах,
было бы жгучим стыдом и пустой похвальбой.
Насколько похвальнее было бы использование твоей красоты,
если бы ты мог ответить: "Этот мой прекрасный ребенок
подытожит мой счет и станет оправданием моей старости", --
доказав его сходством с тобой, что его красота -- это твое наследство.
Это было бы как будто снова стать молодым, когда ты стар,
и увидеть свою кровь горячей, когда ты чувствуешь, что в тебе она холодна.
* По понятиям эпохи, сорокалетний возраст для человека означал наступление старости
3.
Вглядись в себя, и так реши по виду:
«Пора создать наследника себе,
Продолжиться в потомке индивиду,
И испытать родительство в судьбе».
Нет женщины, которая не примет
Твоё посланье сердца и руки;
И разве назовёшь ты чьё-то имя
Тех, кто ответом были бы строги?
Для матери ты – чудо отраженья,
С тобою вспомнит время лучших лет;
Так, ты с детьми повторишь от рожденья
До зрелости раз пройденный сюжет.
И чтобы о себе оставить память,
Ты образу не дай в земле растаять.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Look in thy glass and tell the face thou viewest,
Now is the time that face should form another,
Whose fresh repair if now thou not renewest,
Thou dost beguile the world, unbless some mother.
For where is she so fair whose uneared womb
Disdains the tillage of thy husbandry?
Or who is he so fond will be the tomb
Of his self-love to stop posterity?
Thou art thy mother's glass, and she in thee
Calls back the lovely April of her prime;
So thou through windows of thine age shalt see,
Despite of wrinkles, this thy golden time.
But if thou live rememb'red not to be,
Die single, and thine image dies with thee.
Посмотри в зеркало и скажи лицу, которое ты видишь:
пришло время этому лицу создать другое,
так как, если ты не обновишь его свежесть,
ты обманешь мир, лишишь благодати какую-то мать*.
Ибо где та, чье невозделанное лоно
пренебрежет твоей пахотой?
Или -- кто настолько безрассуден, что станет гробницей,
чтобы из любви к себе не дать появиться потомству?
Ты -- зеркало для своей матери, и она в тебе
возвращает прелестный апрель своих лучших лет;
так и ты, через окна своей старости**, увидишь,
вопреки морщинам, это свое золотое время.
Но если ты живешь, чтобы не оставить о себе памяти,
умри в одиночестве, и твой образ умрет с тобой.
* Т.е. лишишь какую-то женщину счастья материнства.
** Здесь "through windows of thy age" (через окна своей старости) можно понять как "старыми глазами" или "в своих детях".
4.
Зачем свою ты расточаешь прелесть,
И красоту не ценишь так, как должно?
Природа часто проявляет щедрость,
Но лишь взаймы, вернуть кому не сложно.
Так почему ты уделяешь мало
Вниманья красоте - её умножить?
Не позволяй, чтоб юность проедала,
Не оставляя больше, кроме крошек.
С самим собою заключая сделки,
Обманешь лишь себя же по итогу;
И перед смертью выяснится: мелкий
Отчет о жизни предъявляешь богу.
И заберёшь ты красоту в могилу,
Не проявив божественную силу.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Unthrifty loveliness, why dost thou spend
Upon thyself thy beauty's legacy?
Nature's bequest gives nothing, but doth lend,
And being frank she lends to those are free:
Then, beauteous niggard, why dost thou abuse
The bounteous largess given thee to give?
Profitless usurer, why dost thou use
So great a sum of sums, yet canst not live?
For having traffic with thyself alone,
Thou of thyself thy sweet self dost deceive:
Then how, when Nature calls thee to be gone,
What cceptable audit canst thou leave?
Thy unused beauty must be tombed with thee,
Which us d lives th'executor to be.
Расточительная прелесть, почему ты тратишь
на себя свое наследие красоты?
Завещая, Природа ничего не дарит, но лишь дает взаймы
и, будучи щедрой, она дает взаймы тем, кто щедр*;
так почему, прекрасный скряга, ты злоупотребляешь
обильным даром, данным тебе, чтобы отдавать?
Ростовщик без прибыли, почему ты используешь
такую великую сумму сумм, и при этом не имеешь средств к жизни?
Ведь, заключая сделки только с одним собой,
ты, милый, обманываешь только самого себя;
а когда Природа велит тебе уйти,
какой приемлемый бухгалтерский отчет ты сможешь оставить?
Твоя неиспользованная [не пущенная в рост]** красота должна быть похоронена с тобой,
Тогда как, будучи использованной, она живет в качестве твоего душеприказчика.
* В этой строке оригинала оба эпитета, "frank" и "free", имеют значение "щедрый"; второй также может содержать намек на вольность сексуального поведения.
** Всюду в тексте подстрочного перевода в квадратных скобках приводятся значения слов подлинника, которые не переданы в переводе из-за существенной многозначности слов или потому, что их прямая передача по-русски звучала бы неприемлемо коряво или непонятно.
5.
Создавшее прекрасный механизм,
Что образ - взгляд не в силах оторвать,
Оно же уничтожит эту жизнь,
Сотрёт с лица всей красоты печать.
Неумолимо Время к естеству,
Зима заменит лето в свой черёд:
Деревья сбросят пышную листву,
Дорожки белым снегом занесёт.
И если квинтэссенцию тепла
не сохранять в стеклянных бутылях,
Утратятся секреты ремесла
И память о цветенье на полях.
Но если из цветов извлечь эфир,
Цветы живут и радуют наш мир.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Those hours that with gentle work did frame
The lovely gaze where every eye doth dwell
Will play the tyrants to the very same,
And that unfair which fairly doth excel;
For never-resting time leads summer on
To hideous winter and confounds him there,
Sap checked with frost and lusty leaves quite gone,
Beauty o'ersnowed and bareness everywhere:
Then were not summer's distillation left
A liquid prisoner pent in walls of glass,
Beauty's effect with beauty were bereft,
Nor it nor no remembrance what it was.
But flowers distilled, though they with winter meet,
Leese but their show; their substance still lives sweet.
Те часы, которые своей тонкой работой создали
прелестный образ, на котором останавливаются все взгляды,
поведут себя как тираны по отношению к нему же
и лишат красоты то, что все превосходит красотой,
поскольку неутомимое время ведет лето
к отвратительной зиме и там губит его:
соки будут скованы морозом, а пышная листва исчезнет,
красота будет занесена снегом, и всюду будет голо.
Тогда, если эссенция лета не была сохранена,
жидким узником, заточенным в стеклянных стенах,
вместе с красотой будет утрачена ее животворная сила,
не станет ни красоты, ни памяти о том, какова она была.
Но если из цветов выделена эссенция, то, хотя их постигает зима,
они теряют* только свой вид, а их сладостная сущность по-прежнему живет.
* Согласно комментаторам, в этом месте оригинала "leese" следует читать как "lose".
6.
Не позволяй зиме обезобразить
Эссенции цветов до сохраненья,
И защити в сосуде их от грязи,
От увяданья и уничтоженья.
На будущее заложи основу,
Защиту от природных недородов,
Когда ты породишь себя другого,
То вправе больше ожидать доходов.
Родишь десятерых и будешь счастлив,
Когда все десять на тебя похожи,
Тогда и смерть в какой-нибудь напасти
Тебя совсем не сможет уничтожить.
Решай быстрее, ты ведь всех прекрасней,
Не стань добычей смерти и несчастий.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Then let not winter's ragged hand deface
In thee thy summer ere thou be distilled:
Make sweet some vial; treasure thou some place
With beauty's treasure ere it be self-killed:
That use is not forbidden usury
Which happies those that pay the willing loan;
That's for thyself to breed another thee,
Or ten times happier be it ten for one;
Ten times thyself were happier than thou art,
If ten of thine ten times refigured thee:
Then what could death do if thou shouldst depart,
Leaving thee living in posterity?
Be not self-willed, for thou art much too fair
To be death's conquest and make worms thine heir.
Так не позволь грубой руке зимы обезобразить
в тебе твое лето до того, как выделена твоя эссенция;
наполни сладостью какой-нибудь сосуд, обогати какое-то вместилище [место]
сокровищем твоей красоты до того, как она самоуничтожится.
Такое использование [помещение в рост] не является запрещенным ростовщичеством,
оно делает счастливыми тех, кто оплачивает добровольную ссуду;
ты вправе породить другого себя
или стать в десять раз счастливее, если "процент" будет десять к одному.
Десятикратно умноженный, ты был бы счастливее, чем теперь,
если бы десять твоих детей десять раз воспроизвели твой облик;
тогда что могла бы поделать смерть, если бы ты покинул этот мир,
оставив себя жить в потомстве?
Не будь своенравным, ведь ты слишком прекрасен,
Чтобы стать добычей смерти и сделать червей своими наследниками.
7.
С рассветом Солнце бросит первый луч,
И сразу все глаза к нему направят,
Восторженно он выйдет из-за туч,
Служа великолепию и славе.
Потом светило покорит зенит,
Как человек за будущим в погоне,
И взгляды смертных ярко отразит
Сопровождавшим ход на небосклоне.
Потом оно, заканчивая труд,
Пойдёт к закату, светом угасая,
А преданные прежде, отвернут
Свои глаза с темнеющего края.
Так и твоя закончится судьбина,
Умрёшь, коль не оставишь даже сына.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Lo in the orient when the gracious light
Lifts up his burning head, each under eye
Doth homage to his new-appearing sight,
Serving with looks his sacred majesty;
And having climbed the steep-up heavenly hill,
Resembling strong youth in his middle age,
Yet mortal looks adore his beauty still,
Attending on his golden pilgrimage:
But when from highmost pitch, with weary car,
Like feeble age he reeleth from the day,
The eyes (fore duteous) now converted are
From his low tract and look another way:
So thou, thyself outgoing in thy noon,
Unlooked on diest unless thou get a son.
Гляди: когда на востоке благодатное светило
поднимает пылающую голову, внизу все глаза
отдают почести этому новоявленному зрелищу,
служа взглядами его священному величеству;
и когда оно взобралось на крутой небесный холм,
напоминая крепкого молодого человека в расцвете лет,
вгляды смертных по-прежнему любуются его красотой,
сопровождая его блистательное [золотое] путешествие;
но когда с высшей точки, на изношенной [утомленной] колеснице,
как дряхлая старость, оно, шатаясь, покидает день,
глаза, прежде преданные, отворачиваются
от этого низкого участка пути и глядят прочь.
Так и ты, теперь вступающий в свой полдень,
Умрешь, никому не нужный, если только не заведешь сына.
8.
Не странно ли, от музыки гармоний
Не радуется твой прекрасный слух;
И любишь запах не из благовоний,
И принимаешь чистоту грязнух?
Настроенные струны неизменно
Созвучьем оскорбляют звуковым.
Наверно, потому: союзом верным
В безбрачье обвиняешься ты им.
Смотри на струны: как супруг с супругой,
В согласье с каждым свой ведут рассказ,
Семью напоминая точной фугой,
Где нету нот фальшивых ни на раз.
В единый голос слившийся тандем
Поёт: «Так ты окажешься никем».
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Music to hear, why hear'st thou music sadly?
Sweets with sweets war not, joy delights in joy
Why lov'st thou that which thou receiv'st not gladly,
Or else receiv'st with pleasure thine annoy?
If the true concord of well-tun d sounds,
By unions married, do offend thine ear,
They do but sweetly chide thee, who confounds
In singleness the parts that thou shouldst bear;
Mark how one string, sweet husband to another,
Strikes each in each by mutual ordering;
Resembling sire, and child, and happy mother,
Who all in one, one pleasing note do sing;
Whose speechless song being many, seeming one,
Sings this to thee, `Thou single wilt prove none.'
Сам музыка для слуха, почему ты печалишься, слыша музыку?
Приятное не воюет с приятным, удовольствие радуется удовольствию;
почему же ты любишь то, что принимаешь неохотно,
или же принимаешь с радостью то, что тебе досадно?
Если верное созвучие хорошо настроенных струн [звуков],
соединенных в [брачные] союзы, оскорбляет твой слух,
так это потому, что они мягко упрекают тебя, губящего
в безбрачии [музыкальные] партии, которые ты должен исполнить.
Смотри, как струны, одна -- любезный супруг другой,
ударяют, каждая с каждой во взаимном порядке,
напоминая родителя, ребенка и счастливую мать,
которые, все как один, поют одну радостную ноту.
Их песня без слов, в которой несколько голосов кажутся одним голосом,
поет тебе: "Ты один окажешься ничем".
9.
Не из боязни ль огорчить вдову,
Растрачиваешь силы, одинокий?
Когда умрёшь бездетный наяву,
Оплачет этот мир тебя в итоге.
И будет вечно бедный мир скорбеть,
Что не оставил от себя потомства,
А женщина способна вспомнить ведь
Всё, даже взгляд, от первого знакомства.
Подумай, то, что тратишь, этот мир
Всё сохранит и разместит уместно;
Потерян поколения кумир -
И красоту не восстановишь вместо.
Те, кто в душе не любят никого,
Убьют и не себя лишь одного.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Is it for fear to wet a widow's eye
That thou consum'st thyself in single life?
Ah! if thou issueless shalt hap to die,
The world will wail thee like a makeless wife;
The world will be thy widow and still weep,
That thou no form of thee hast left behind,
When every private widow well may keep,
By children's eyes, her husband's shape in mind:
Look what an unthrift in the world doth spend
Shifts but his place, for still the world enjoys it,
But beauty's waste hath in the world an end,
And kept unused the user so destroys it:
No love toward others in that bosom sits
That on himself such murd'rous shame commits.
Не из боязни ли увлажнить глаза вдовы
ты растрачиваешь себя в одинокой жизни?
О! если тебе случится умереть бездетным,
мир будет оплакивать тебя, как лишенная пары* жена.
Мир будет твоей вдовой и будет вечно скорбеть,
что ты не оставил после себя никакого своего образа,
тогда как любая обыкновенная вдова может хранить,
вспоминая по глазам детей, облик мужа в своей душе.
Подумай: то, что мот тратит в этом мире,
только переходит с места на место, так как мир по-прежнему обладает этим,
но растрата красоты -- это ее конец в мире,
и, не используя** ее, владелец ее уничтожает.
Нет любви к другим в груди у того,
кто совершает над самим собой такое убийственное злодеяние.
* Согласно комментаторам, в этом месте оригинала "makeless" следует читать как "mateless".
** Речь идет о выгодном использовании, приносящем "проценты", то есть рождении детей.
10.
Неправда, друг, что ты не одинокий,
Для этого ты слишком себялюб;
Возможно также, что по нраву многим,
Но лично сам, на чувства очень скуп.
Та сдержанность - убийственна без плюсов,
Тебя не остановит вред себе,
Стремясь разрушить крепкий тыл союза,
Служивший основанием в судьбе.
О, измени и мысли, и сомненья,
Неужто, что-то лучше, чем любовь?
И запусти в сознанье измененья,
Чтоб испытать свою влюблённость вновь.
И ради всех нас, сотвори потомка
Чтоб в детях красота звучала громко.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
For shame deny that thou bear'st love to any,
Who for thyself art so unprovident.
Grant, if thou wilt, thou art beloved of many,
But that thou none lov'st is most evident;
For thou art so possess'd with murd'rous hate,
That 'gainst thyself thou stick'st not to conspire,
Seeking that beauteous roof to ruinate
Which to repair should be thy chief desire:
O change thy thought, that I may change my mind!
Shall hate be fairer lodged than gentle love?
Be as thy presence is, gracious and kind,
Or to thyself at least kind-hearted prove:
Make thee another self, for love of me,
That beauty still may live in thine or thee.
Стыдись! Неправда, что у тебя есть любовь к кому-то –
у тебя, который в отношении себя так неразумен;
Можно согласиться, если угодно, что ты любим многими,
но что ты никого не любишь, совершенно очевидно;
ибо ты так одержим убийственной ненавистью,
что не останавливаешься перед тем, чтобы строить козни самому себе,
стремясь разрушить прекрасный кров,
забота о сохранности которого должна быть твоим главным желанием.
О перемени свои мысли, чтобы я мог изменить свое мнение!
Неужели ненависть должна иметь лучшее жилище, чем нежная любовь?
Будь, как само твое присутствие, милостивым и добрым
или к себе, по крайней мере, прояви добросердечие:
сотвори другого себя, ради меня,
чтобы красота могла вечно жить в твоих детях или в тебе.
11.
Старея, в то же время расцветёшь
В ребёнке, что жена твоя вскормила,
Твоя частичка, на тебя похож
И молодая кровь твоя же в жилах.
И в этом - мудрость, красота и рост,
Без этого - природы увяданье.
Когда бы все, как ты, держали пост,
Наш мир не пережил бы испытанье.
Пусть те, кого Природа создала
Не сохранять, погибнут без потомства;
Но те, в кого вложила всё она,
Должны приумножать без скопидомства.
Ты для Природы лишь с печатью отпрыск,
И ты рождён, чтоб чаще ставить оттиск.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
As fast as thou shalt wane, so fast thou grow'st
In one of thine, from that which thou departest,
And that fresh blood which youngly thou bestow'st
Thou mayst call thine, when thou from youth convertest:
Herein lives wisdom, beauty, and increase,
Without this, folly, age, and cold decay:
If all were minded so, the times should cease,
And threescore year would make the world away.
Let those whom Nature hath not made for store,
Harsh, featureless, and rude, barrenly perish:
Look whom she best endowed she gave the more;
Which bounteous gift thou shouldst in bounty cherish:
She carved thee for her seal, and meant thereby,
Thou shouldst print more, not let that copy die.
По мере того, как ты будешь приходить в упадок, так же быстро ты будешь расцветать
в одном из твоих детей, из того, что отделишь от cебя,
и ту свежая кровь, которую ты, будучи молодым, подаришь,
ты сможешь назвать своей, когда утратишь молодость.
В этом -- мудрость, красота и рост;
без этого -- безрассудство, старость и холодное увядание.
Если бы все думали так, как ты, времена прекратились бы,
и за три двадцатилетия* мир исчез бы.
Пусть те, кого Природа создала не для того, чтобы сохранять, --
неотесанные, уродливые, грубые, -- погибнут бесплодными;
но кого она наделила лучше всего, тем она дала больше**,
и этот обильный дар ты должен заботливо приумножать.
Она изваяла тебя как свою печать, и имела в виду,
чтобы ты произвел больше оттисков, а не дал погибнуть этому образцу.
* Т.е. за человеческий век.
** В оригинале -- трудное для истолкования место. Возможное прочтение: "...всем, кого Природа наделила лучше всего, она дарит и больше шансов оставить потомство". По другой версии, "the" в строке 11 следует понимать как "thee"; в таком случае вся строка означает: "кого бы и как бы природа ни одарила, тебе она дала больше".
12.
Когда я обращаю взгляд на время,
Как чудный день закончиться готов;
И отцветающую хризантему,
И седину в прическах стариков;
Когда я вижу без листвы деревья,
Великолепных в прежней красоте,
Увязанные в снопы насажденья
На тех полях, что нынче в наготе.
Тогда я задаюсь простым вопросом,
И понимая, смертные мы все,
Что после нас другой апофеозом
Пройдёт опять по жизненной стезе.
Но спрятаться от времени есть средство,
Потомством заполняя наше место.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ
When I do count the clock that tells the time,
And see the brave day sunk in hideous night,
When I behold the violet past prime,
And sable curls all silvered o'er with white,
When lofty trees I see barren of leaves,
Which erst from heat did canopy the herd,
And summer's green all girded up in sheaves
Borne on the bier with white and bristly beard:
Then of thy beauty do I question make
That thou among the wastes of time must go,
Since sweets and beauties do themselves forsake,
And die as fast as they see others grow,
And nothing 'gainst Time's scythe can make defence
Save breed to brave him when he takes thee hence.
Когда я считаю удары часов, сообщающих время,
и вижу, как прекрасный день погружается в отвратительную ночь;
когда я смотрю на отцветающую фиалку
и на соболиные кудри, сплошь посеребренные сединой;
когда я вижу голыми, без листвы, величественные деревья,
прежде укрывавшие от жары стадо,
и зелень лета, всю увязанную в снопы,
которые везут на дрогах, с белой колючей бородой;
тогда я задаюсь вопросом о твоей красоте,
понимая, что ты должен исчезнуть вместе со всем, что уничтожено временем,
поскольку все прелести и красоты пренебрегают собой
и умирают, как только видят, что подрастают другие,
и ничто от серпа Времени не может защитить,
кроме потомства, которое бросит ему вызов, когда оно заберет тебя отсюда.
13.
О, пусть, бы ты себе принадлежал!
Но это, ведь, пока живёшь на свете.
Старайся, чтоб в конце твой идеал,
Твой милый образ воплощали дети.
Природа красоту дала взаймы,
И чтоб аренда не кончалась эта,
И ты как прежде рядом был с людьми -
Сын должен повториться силуэтом.
Кто дом своей семьи не укрепит,
Не стал бы содержать его достойно,
И зимним бурным ветрам вопреки,
И смерти преждевременной убойной?
И помни, друг, что говорил другим:
«Вот мой отец», - пусть сын так скажет им.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
O that you were your self! but, love, you are
No longer yours than you yourself here live;
Against this coming end you should prepare,
And your sweet semblance to some other give:
So should that beauty which you hold in lease
Find no determination; then you were
Your self again after yourself's decease,
When your sweet issue your sweet form should bear.
Who lets so fair a house fall to decay,
Which husbandry in honour might uphold
Against the stormy gusts of winter's day
And barren rage of death's eternal cold?
O, none but unthrifts: dear my love, you know
You had a father, let your son say so.
О, пусть бы ты принадлежал себе*! но, любовь моя, ты
не дольше будешь принадлежать себе, чем ты сам живешь на этом свете [здесь].
К неминуемому концу ты должен готовиться
и свой милый образ подарить кому-то другому,
чтобы красота, которую ты получил в аренду,
не имела окончания; тогда ты стал бы
принадлежать себе снова после своей смерти,
когда твой милый отпрыск воплотит твой милый облик.
Кто позволит такому прекрасному дому прийти в упадок,
когда бережный уход мог бы достойно поддержать его
вопреки бурным ветрам зимнего дня
и опустошительному наступлению вечного холода смерти?
О, никто как моты! возлюбленный мой, помни:
у тебя был отец; пусть твой сын скажет то же.
* Другое возможное толкование: "пусть бы ты оставался собой".
14.
Я предсказаний не ищу у звёзд,
Хотя, и астрономией владею,
Не предскажу, что будет путь непрост,
Болезни иль удачную затею.
Не подскажу, что вот произойдут
События из горя и трагедий,
Правителям – последствия причуд,
Которые увижу я на небе.
Но вижу то я по глазам твоим,
И эти звёзды мне подскажут верно,
Что все несчастья всё же избежим,
Когда собой займёмся непременно.
Иначе, предскажу тебе о том:
Не сохранишь ни красоту, ни дом.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Not from the stars do I my judgment pluck,
And yet methinks I have astronomy,
But not to tell of good or evil luck,
Of plagues, of dearths, or seasons' quality;
Nor can I fortune to brief minutes tell,
Pointing to each his thunder, rain and wind,
Or say with princes if it shall go well
By oft predict that I in heaven find:
But from thine eyes my knowledge I derive,
And, constant stars, in them I read such art
As truth and beauty shall together thrive
If from thy self to store thou wouldst convert:
Or else of thee this I prognosticate,
Thy end is truth's and beauty's doom and date.
Свои суждения я не собираю со звезд,
и все же, полагаю, я владею астрономией,
но не так, чтобы предсказывать удачу или неудачу,
чуму, голод, или то, какими будут времена года;
также не умею я делать предсказаний на краткие моменты времени,
каждому указывая [его] град, дождь или ветер,
или говорить, хорошо ли пойдут дела у государей,
по знаменьям*, которые я нахожу в небе.
Но я свое знание вывожу из твоих глаз,
и в этих неизменных звездах я читаю ту премудрость,
что правда** и красота будут вместе процветать,
если ты отвлечешься от себя и обратишься к сохранению своей красоты;
иначе вот что я тебе предсказываю:
твой конец будет для правды и красоты роковым пределом.
* "by oft predict" -- трудная для перевода фраза, в которой наречие "oft" (часто) употреблено как прилагательное, а "predict" (предсказывать) -- как существительное.
** Здесь и во многих случаях далее слово "truth" применительно к адресату сонетов употребляется в широком смысле положительного нравственного начала и может интерепретироваться не только как "правда", "истина", но также как "совершенство", "добродетель", "постоянство", "верность".
15.
Всё, что произрастает в этом мире,
Недолго совершенство сохранит;
На сцене мы, и в жизненном турнире
Нам судьи-звёзды вынесут вердикт.
И рост людей, и также рост растений -
На небе их решается судьба:
На пике ты по молодости гений,
Потом, один путь к немощи раба.
И тот, кто этой мыслью овладеет
Успешен будет в знании своём,
И Время с Увяданьем не посмеет
Тому грозить костлявым кулаком.
И я тебе от знания такого,
Что Время заберёт, открою снова.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
When I consider every thing that grows
Holds in perfection but a little moment,
That this huge stage presenteth nought but shows
Whereon the stars in secret influence comment;
When I perceive that men as plants increase,
Cheer d and checked even by the selfsame sky,
Vaunt in their youthful sap, at height decrease,
And wear their brave state out of memory:
Then the conceit of this inconstant stay
Sets you most rich in youth before my sight,
Where wasteful Time debateth with Decay
To change your day of youth to sullied night,
And all in war with Time for love of you,
As he takes from you, I ingraft you new.
Когда я думаю о том, что все, что произрастает,
остается совершенным только краткий миг;
что эта огромная сцена представляет не что иное как спектакли,
которые, тайно влияяя, толкуют звезды;
когда я постигаю, что рост людей, как растений,
поощряет и останавливает то же самое небо:
все они тщеславны в своем молодом соку, в высшей точке начинается их упадок,
и затем их расцвет изглаживается из памяти;
тогда мысль об этом непостоянном пребывании в мире
делает тебя самым богатым молодостью в моих глазах,
на которых разрушительное Время спорит с Увяданием,
стремясь превратить день твоей молодости в мрачную ночь,
и в решительной войне с Временем, ради любви к тебе,
то, что оно будет отбирать у тебя, я буду прививать тебе снова.
16.
Но почему ты способом влиянья
На временные факторы стихий,
Не укрепишь себя от увяданья,
Не так, как я, когда пишу стихи?
Счастливое твоё наступит время,
И много есть непаханых полей,
Которые твоё живое семя
Приняли б на рассаду сыновей.
И только так продлится жизнь на свете,
Ни красками портрета, ни пером,
Передаётся красота в секрете,
Возможность вечно жить своим плодом.
Возделывая, сохранишь себя,
И соберёшь поспевшие хлеба.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
But wherefore do not you a mightier way
Make war upon this bloody tyrant Time,
And fortify yourself in your decay
With means more bless d than my barren rhyme?
Now stand you on the top of happy hours,
And many maiden gardens, yet unset,
With virtuous wish would bear your living flowers,
Much liker than your painted counterfeit:
So should the lines of life that life repair
Which this time's pencil or my pupil pen
Neither in inward worth nor outward fair
Can make you live yourself in eyes of men:
To give away yourself keeps yourself still,
And you must live drawn by your own sweet skill.
Но почему ты более действенным [могучим] способом
не поведешь войну против этого кровавого тирана, Времени,
и не укрепишь себя против увядания
средствами более благословенными, чем мои бесплодные стихи?
Сейчас ты на вершине счастливых часов,
и много девственных садов, еще незасаженных,
с благочестивой охотой восприяли бы твои живые цветы,
гораздо более похожие на тебя, чем твое рисованное подобие.
Так и должны линии жизни* обновлять твою жизнь,
ведь ни кисть этого времени**, ни мое ученическое перо,
не способные передать ни твоего внутреннего достоинства, ни внешней красоты,
не могут сделать так, чтобы ты сам жил в глазах людей.
Отдавая себя, ты сохранишь себя,
и так ты должен жить, запечатленный собственным милым мастерством.
* Трудное для понимания место, допускающее различные толкования. Возможно, имеются в виду черты детей, потворяющие и "обновляющие" (repair) красоту отца.
** Возможно, здесь имеется в виду современный Шекспиру стиль портретной живописи.
17.
Кто в будущем стихам моим поверит,
Когда в них бесконечна похвальба,
И твой талант раскрыть не хватит меры,
Так много лучших качеств у тебя?
И если бы я мог твои красоты,
Не пропуская, все в стихе собрать,
Грядущий век сказал бы: «Что ты, что ты:
Лица здесь неземная благодать».
Поэтому то, рукописи будут
Не поняты, а правда не видна,
И названа воображенья грудой,
Иль пышным слогом песенки она.
Но если б ты родил на свет ребёнка,
То, жил вдвойне: в стихах, и с ним в пелёнках.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Who will believe my verse in time to come
If it were filled with your most high deserts?
Though yet, heaven knows, it is but as a tomb
Which hides your life, and shows not half your parts.
If I could write the beauty of your eyes,
And in fresh numbers number all your graces,
The age to come would say, `This poet lies;
Such heavenly touches ne'er touched earthly faces.'
So should my papers (yellowed with their age)
Be scorned, like old men of less truth than tongue,
And your true rights be termed a poet's rage
And stretch d metre of an ntique song:
But were some child of yours alive that time,
You should live twice, in it and in my rhyme.
Кто поверит моим стихам в грядущие времена,
если они будут наполнены твоими высшими достоинствами,
хотя, видит небо, они всего лишь гробница,
которая скрывает твою жизнь и не показывает и половины твоих качеств?
Если бы я мог описать красоту твоих глаз
и в новых стихах перечислить все твои прелести,
грядущий век сказал бы: "Этот поэт лжет:
такими небесными чертами никогда не бывали очерчены земные лица".
Поэтому мои рукописи, пожелтевшие от времени,
были бы презираемы, как старики, менее правдивые, чем болтливые,
и то, что тебе причитается по праву, назвали бы необузданным воображением поэта
или пышным слогом античной песни;
однако, будь в то время жив твой ребенок,
ты жил бы вдвойне: в нем и в этих стихах.
18.
Сравним ли ты с прекрасным летним днём?
Когда ты и красивее и молод:
Бутоны в мае сотрясает шторм,
И лета срок окажется не долог.
Порою солнце слишком велико
И часто, золотой луч затуманен,
Так, всё прекрасное лишается его,
Когда природе он не долгожданен.
Но лето, что в тебе, не пропадёт,
И будет красота ещё сильнее,
И Смерть не скажет, что пришёл черёд,
Когда в стихах ты станешь повзрослее.
Пока на свете любят и живут,
Продолжит жизнь твою мой скромный труд.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Shall I compare thee to a summer's day?
Thou art more lovely and more temperate:
Rough winds do shake the darling buds of May,
And summer's lease hath all too short a date;
Sometime too hot the eye of heaven shines,
And often is his gold complexion dimmed;
And every fair from fair sometime declines,
By chance or nature's changing course untrimmed:
But thy eternal summer shall not fade,
Nor lose possession of that fair thou ow'st,
Nor shall Death brag thou wand'rest in his shade,
When in eternal lines to time thou grow'st.
So long as men can breathe or eyes can see,
So long lives this, and this gives life to thee.
Сравнить ли мне тебя с летним днем?
Ты красивее и мягче [более умерен]:
прелестные майские бутоны сотрясаются бурными ветрами,
а [арендный] срок лета слишком краток;
порой слишком горячо сияет небесный глаз,
а часто его золотой цвет затуманен,
и все прекрасное порой перестает быть прекрасным,
лишается своей отделки в силу случая или изменчивости природы;
но твое вечное лето не потускнеет
и не утратит владения красотой, которая тебе принадлежит*,
и Смерть не будет хвастать, что ты блуждаешь в ее тени,
когда в вечных строках ты будешь расти с временем.
Пока люди дышат и глаза видят,
до тех пор будет жить это мое произведение, и оно будет давать жизнь тебе.
* В оригинале -- "thou ow'st"; по мнению исследователей, глагол "owe" здесь следует читать как "own" (владеть, обладать).
19.
Всесильно Время вырвать когти льва,
И уничтожить хищное потомство,
И в пасти выбить зуб из озорства,
И птицу Феникс сжечь из вероломства;
Сменять по очерёдности года;
Что хочешь делать, без ограниченья,
На мир любая опустись беда,
Но не сверши, о, Время, преступленья:
Любимому чело не исчерти
Рисунком лет из безобразных линий,
Оставь его нетронутым черты
Как образец на будущей руине.
А впрочем, несмотря на весь твой вред,
Он в вечности - его воспел поэт.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Devouring Time, blunt thou the lion's paws
And make the earth devour her own sweet brood;
Pluck the keen teeth from the fierce tiger's jaws,
And burn the long-lived phoenix in her blood;
Make glad and sorry seasons as thou fleet'st,
And do whate'er thou wilt, swift-footed Time,
To the wide world and all her fading sweets;
But I forbid thee one most heinous crime:
O, carve not with thy hours my love's fair brow,
Nor draw no lines there with thine ntique pen;
Him in thy course untainted do allow
For beauty's pattern to succeeding men.
Yet, do thy worst, old Time: despite thy wrong,
My love shall in my verse ever live young.
Всепожирающее Время! Затупи когти [лапы] льва,
и заставь землю поглотить ее собственный драгоценный приплод;
вырви острые зубы из пасти свирепого тигра,
и сожги долговечную феникс в ее крови;
проносясь, твори радостные и мрачные времена года;
делай, что пожелаешь, быстроногое Время,
со всем этим миром и его блекнущими прелестями.
Но я запрещаю тебе одно, самое ужасное, преступление:
своими часами не изрежь прекрасное чело моего возлюбленного,
не начерти на нем линий своим древним пером.
Его, в своем беге, оставь невредимым
как образец красоты для будущих людей.
Впрочем, делай самое худшее, древнее Время: несмотря на твой вред,
мой возлюбленный в моих стихах будет вечно жить молодым.
20.
Лицо твоё от женщины красивой,
Ты мой любимый, страсти господин;
Хотя, и с нежным сердцем, но не лживым,
Как у прекрасных греческих богинь;
С глазами без игры, и без обмана,
А взгляд зажжёт огнём любой предмет,
Мужскою статью вышел без изъяна,
И для мужчин и женщин лучше нет.
И чтоб не стал ты женщиною милой,
Природа для решения проблем,
Взяла, и к телу твоему пришила
То, что в тебе не нужно мне совсем.
Раз, ты для женщин вышел как герой,
Останься их сокровищем, плейбой.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
A woman's face with Nature's own hand painted
Hast thou, the master-mistress of my passion;
A woman's gentle heart, but not acquainted
With shifting change, as is false women's fashion;
An eye more bright than theirs, less false in rolling,
Gilding the object whereupon it gazeth;
A man in hue, all hues in his controlling,
Which steals men's eyes and women's souls amazeth.
And for a woman wert thou first created,
Till Nature as she wrought thee fell a-doting,
And by addition me of thee defeated,
By adding one thing to my purpose nothing.
But since she pricked thee out for women's pleasure,
Mine be thy love and thy love's use their treasure.
Лицом женщины, написанным рукой самой Природы,
обладаешь ты, господин-госпожа моей страсти;
нежным сердцем женщины, однако, не знакомым
с непостоянством, которое в обычае у обманщиц -- женщин;
глазами более яркими, чем у них, но без их обманной игры,
красящими [золотящими] любой предмет, на который они глядят;
мужской статью, которая все стати превосходит*,
похищает взоры мужчин и поражает души женщин.
Сперва ты создавался, чтобы стать женщиной,
но затем Природа, творя тебя, воспылала к тебе любовью
и занявшись добавлением отняла тебя у меня –
добавив нечто, мне вовсе не нужное;
но поскольку она предназначила** тебя для удовольствия женщин,
пусть будет моей твоя любовь, а использование*** твоей любви -- их сокровищем.
* Спорное место. Существительное "hue", кроме преобладающей в современном английском языке группы значений "цвет", "оттенок", "тон", во времена Шекспира могло использоваться также в значениях "форма", "благородная осанка", "грация". Глагол "control" (здесь -- в форме
"controlling") может выражать идею превосходства, доминирования, но может быть истолкован в смысле включения частей целым; в последнем случае возможен перевод: "ты наделен мужской статью, в которой воплощены все лучшие мужские и женские черты".
** В подлиннике использована глагольная конструкция "prick out" в значении "выбрать", "отметить", с игрой на слове "prick", которое с 16 в. и по настоящее время используется как
просторечное название мужского органа.
*** Здесь "thy love's use" (использование твоей любви) можно понять как физическую любовь в отличие от духовной, на которую претендует поэт, или как потомство -- результат "использования" любви с "прибылью".
21.
Я не из тех, чья муза вдохновляет
Вставлять в стихи сравнения красот,
И, выбирая их из разных баек,
Превозносить банальный наворот,
В чертах любимых видеть жаркий пламень,
Сокровища из моря и земли,
И первоцвет весны, и редкий камень,
Что красоту под солнцем обрели.
О, мне позвольте, пишущему честно,
Поверьте, что, любви моей предмет
Любого превзойдёт, и даже если
Не так блестит, как звёзды много лет.
Пусть говорят, кто за молву людскую,
Я промолчу - любовью не торгую.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
So is it not with me as with that Muse,
Stirred by a painted beauty to his verse,
Who heaven itself for ornament doth use,
And every fair with his fair doth rehearse,
Making a couplement of proud compare
With sun and moon, with earth and sea's rich gems,
With April's first-born flowers, and all things rare
That heaven's air in this huge rondure hems.
O let me, true in love, but truly write,
And then believe me, my love is as fair
As any mother's child, though not so bright
As those gold candles fixed in heaven's air:
Let them say more that like of hearsay well,
I will not praise that purpose not to sell.
Я не похож на тех поэтов, чью Музу
вдохновляет на стихи раскрашенная красота,
которые само небо используют для украшения
и все прекрасное перечисляют в связи со своими возлюбленными,
творя сочетания гордых сравнений
с солнцем и луной, с перлами земли и моря,
с первоцветом апреля, и всем тем редкостным,
что заключено в этом огромном небесном куполе.
О позвольте мне, истинно любящему, и писать истинно;
а потом, поверьте, предмет моей любви красотой не уступит
любому, кто рожден матерью, хотя и не так блестящ,
как те золотые свечи, что установлены в небе.
Пусть больше говорят те, кто любят молву,
я же не буду расхваливать то, чем не намерен торговать.
22.
Я не поверю зеркалу, что стар,
Пока и ты, и юность одногодки,
Когда остынет молодости жар,
Тогда пусть смерть берёт нас всех за глотки.
Ты облачён в одежду из красот,
И ей укрыты оба наших сердца,
Моё - в тебе, твоё во мне живет,
Я не могу быть старше их владельца.
Поэтому, друг милый, берегись,
И я - себя, не для себя, конечно,
Твоё сердечко, от тебя мне приз,
Я сберегу его заботой встречной.
Но вдруг, моё сердечко ждёт утрата,
Не ожидай и своего возврата.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
My glass shall not persuade me I am old,
So long as youth and thou are of one date,
But when in thee time's furrows I behold,
Then look I death my days should expiate:
For all that beauty that doth cover thee
Is but the seemly raiment of my heart,
Which in thy breast doth live, as thine in me.
How can I then be elder than thou art?
O therefore, love, be of thyself so wary
As I not for myself but for thee will,
Bearing thy heart, which I will keep so chary
As tender nurse her babe from faring ill:
Presume not on thy heart when mine is slain;
Thou gav'st me thine, not to give back again.
Мое зеркало не убедит меня, что я стар,
пока юность и ты -- одного возраста,
но когда я увижу у тебя борозды времени,
тогда, надеюсь, смерть положит конец моим дням,
так как вся та красота, которая тебя облачает,
есть не что иное как прекрасное одеяние моего сердца,
живущего в твоей груди, как твое в моей;
так как же я могу быть старше тебя?
Поэтому, любовь моя, береги себя,
как и я буду беречь себя -- не ради себя, а ради тебя,
нося в себе твое сердце, которое я буду оберегать,
как заботливая нянька -- дитя, от всякого зла.
Не рассчитывай получить свое сердце, если мое будет убито:
ты дал его мне не для того, чтобы я его возвращал
23.
Бывает, что плохой актёр на сцене
Из роли выбивается своей.
Как силы в побеждённом супермене
От ярости теряются быстрей;
Так я, робея, забываю часто
Использовать любовный ритуал,
И кажется, любовь не так прекрасна,
И ослабел уже потенциал.
О, пусть мой взор заменит красноречье,
Моей любви бурлящей остроты,
Во взгляде том её чистосердечья
Побольше, чем у многих, красоты.
Всё то, о чём не сказано меж нами,
Ты научись читать во мне глазами.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
As an unperfect actor on the stage,
Who with his fear is put besides his part,
Or some fierce thing replete with too much rage,
Whose strength's abundance weakens his own heart;
So I, for fear of trust, forget to say
The perfect ceremony of love's rite,
And in mine own love's strength seem to decay,
O'ercharged with burden of mine own love's might:
O let my books be then the eloquence
And dumb presagers of my speaking breast,
Who plead for love, and look for recompense,
More than that tongue that more hath more expressed.
O learn to read what silent love hath writ:
To hear with eyes belongs to love's fine wit.
Как плохой актер на сцене,
от страха выбивающийся из роли,
или некое свирепое сущесво, переполненное яростью,
у которого от избытка мощи слабеет собственное сердце;
так я, робеющий от ответственности, забываю произнести
совершенные формулы любовного ритуала,
и кажется, что любовь во мне ослабевает,
подавленная бременем собственной мощи.
О пусть мои книги* заменят мне красноречие
и станут немыми предвестниками моего говорящего сердца [груди],
молящими о любви и взыскующими награды
более, чем язык, который больше высказал**.
О, научись читать то, что написала молчаливая любовь:
умение слышать глазами -- часть тонкого ума любви.
* Некоторые исследователи считают, что "books" (книги) в строке 9 -- это опечатка, и следует читать "looks" (взгляды, выражение лица).
** Возможно, здесь содержится намек на другого поэта, посвящавшего стихи тому же адресату. Тема такого "поэта-соперника" неоднократно появляется в более поздних сонетах к Другу.
24.
Мои глаза, взяв кисти и рубины,
Твой облик мне на сердце нанесли,
И тело словно рама у картины,
И перспективы смелы, и милы.
В работах мастеров мы видим место,
Где образ вышел искренней всего,
Вот так в моей груди ты видишь честность,
В меня проникнув взглядом глубоко.
Смотри, на что способны наши очи:
Взаимным блеском отразив миры,
Проникнуть в душу ярким днём и ночью,
Чтоб всю любовь увидеть изнутри.
Однако, мудрость недоступна чувствам,
Глаза рисуют лишь на блажь искусствам.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Mine eye hath played the painter and hath stelled
Thy beauty's form in table of my heart;
My body is the frame wherein 'tis held,
And p rspective it is best painter's art.
For through the painter must you see his skill
To find where your true image pictured lies,
Which in my bosom's shop is hanging still,
That hath his windows glaz d with thine eyes.
Now see what good turns eyes for eyes have done:
Mine eyes have drawn thy shape, and thine for me
Are windows to my breast, wherethrough the sun
Delights to peep, to gaze therein on thee.
Yet eyes this cunning want to grace their art,
They draw but what they see, know not the heart.
Мои глаза, уподобясь художнику, запечатлели
облик твоей красоты на скрижали моего сердца;
мое тело служит ей рамой,
а перспектива -- искусство лучших художников,
так как через художника нужно видеть его мастерство*,
чтобы найти, где помещен твой истинный образ,
всегда висящий в мастерской моей груди,
окна которой застеклены твоими глазами**.
Посмотри, какие добрые услуги оказывают глаза глазам:
мои глаза изобразили твой облик, а твои для меня –
окна моей груди, через которые солнце
любит заглядывать, чтобы внутри видеть тебя.
Однако искусству глаз не хватает [такой] мудрости:
они рисуют только то, что видят, не зная сердца.
* Трудное для истолкования место. Возможно, имеется в виду, что глаз, как объектив камеры
обскуры, создает образ возлюбленного в душе [груди] поэта, в соответствии с законами
перспективы.
** -- потому что, как сказано в Сонете 22, "мое сердце находится в твоей груди".
25.
Пусть тем, кому благоволит фортуна,
Присвоятся все титулы однажды.
Тогда, как мне останется трибуна
И радость в том, что я считаю важным.
Любимцы королей и властелинов
Цветут и пахнут в образе павлиньем;
Но вот беда, уверенность блондинов
Не выдержит разлада с господином.
И может воин, побеждавший орков,
В решающем сражении повергнут,
И быть истёрт из памяти потомков,
И не пройти истории проверку.
Но счастлив я, любимый и влюбленный,
Пока живу я, этим чувством полный.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Let those who are in favour with their stars
Of public honour and proud titles boast,
Whilst I, whom fortune of such triumph bars,
Unlooked for joy in that I honour most.
Great princes' favourites their fair leaves spread
But as the marigold at the sun's eye,
And in themselves their pride lies buri d,
For at a frown they in their glory die.
The painful warrior famous d for fight,
After a thousand victories once foiled,
Is from the book of honour ras d quite,
And all the rest forgot for which he toiled:
Then happy I that love and am belov d
Where I may not remove, nor be remov d.
Пусть те, к кому благосклонны их звезды,
хвастают почестями и гордыми титулами,
тогда как я, кому фортуна закрыла путь к такому торжеству,
безвестный, нахожу радость в том, что почитаю больше всего.
Любимцы великих государей распускают свои прекрасные лепестки,
совсем как ноготки под взглядом солнца,
и в них же сокрыта их гордыня,
так как от первого хмурого взгляда их слава умирает.
Утомленный ратными трудами воин, прославленный в битвах,
после тысячи побед однажды потерпевший неудачу,
вычеркивается совсем из книги чести,
и забывается все остальное, ради чего он трудился.
Но счастлив я, любящий и любимый;
от этого я не могу отказаться, и меня нельзя этого лишить.
26.
Моя любовь, по долгу всех влюблённых
В прекрасные достоинства твои,
Я шлю тебе своих симпатий волны,
Не в силах отыскать слова любви.
Тот долг велик в заботе ежедневной,
Что ум не может слов найти простых,
И я надеюсь, добротой душевной
Найдёшь и скажешь за меня их ты.
И так, до той поры, пока природа
Мне милостиво разум не вернёт,
Тогда я посвящу тебе и оды,
И выскажу сердечный мой почёт.
И напишу любовное посланье,
Когда преодолею испытанье.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Lord of my love, to whom in vassalage
Thy merit hath my duty strongly knit,
To thee I send this written ambassage
To witness duty, not to show my wit;
Duty so great, which wit so poor as mine
May make seem bare, in wanting words to show it,
But that I hope some good conceit of thine
In thy soul's thought (all naked) will bestow it,
Till whatsoever star that guides my moving
Points on me graciously with fair asp ct,
And puts apparel on my tottered loving,
To show me worthy of thy sweet respect:
Then may I dare to boast how I do love thee,
Till then, not show my head where thou mayst prove me.
Властелин [лорд]* моей любви, к которому долгом вассала
меня крепко привязали твои достоинства,
к тебе я шлю это письменное посольство,
чтобы засвидетельствовать свой долг уважения, а не выказать остроту ума, --
долг столь великий, что в сравнении ум, такой бедный, как мой,
может показаться голым, не имея слов для его выражения,
но я надеюсь, что какой-нибудь доброй мыслью
в глубине своей души ты прикроешь его наготу
до той поры, когда та звезда, что направляет мой путь,
посмотрит на меня милостиво, в благоприятном расположении,
и оденет мою истрепавшуюся любовь в красивые одежды,
чтобы показать меня достойным твоего драгоценного уважения.
Тогда, возможно, я осмелюсь хвалиться, как я тебя люблю,
а до того не явлюсь к тебе на испытание.
* Возможно, здесь имеет место игра смыслов и слово "lord" употреблено как в широком смысле "властелин", так и в узком смысле титула -- если, как считает большинство исследователей, адресат сонетов был молодым аристократом.
27.
Когда ложусь в постель передохнуть,
Уставшим членам выказать заботу,
Так, мысли начинают новый путь,
И разум мой включается в работу.
И могут эти мысли одолеть
Далёкие дороги, непростые,
Заставить широко смотреть вослед
В ту темноту, что видят лишь слепые.
Воображенью не хватает сил,
И вижу я всегда, как ты зарёю
Кромешный мрак собою осветил,
И стала ночь прекрасной, молодою.
Вот так, я – днём, а мысли мои – ночью,
К тебе привязан искренне и прочно.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Weary with toil, I haste me to my bed,
The dear repose for limbs with travel tired,
But then begins a journey in my head,
To work my mind, when body's work's expired;
For then my thoughts (from far where I abide)
Intend a zealous pilgrimage to thee,
And keep my drooping eyelids open wide,
Looking on darkness which the blind do see;
Save that my soul's imaginary sight
Presents thy shadow to my sightless view,
Which, like a jewel (hung in ghastly night),
Makes black night beauteous, and her old face new.
Lo thus by day my limbs, by night my mind,
For thee, and for myself, no quiet find.
Уставший от тягот пути, я спешу в постель,
сулящую желанный отдых членам, утомленным дорогой,
но тогда начинается путешествие в моей голове,
которое утомляет мой ум, когда труды тела закончились,
так как тогда мои мысли из далека, где я нашел пристанище,
отправляются в усердное паломничество к тебе
и заставляют мои слипавшиеся глаза широко раскрыться,
глядя в темноту, которую видят слепые,
но воображаемое зрение моей души
представляет моему невидящему взору твой призрак,
который, как драгоценный камень, витающий в мрачной ночи,
делает черную ночь прекрасной, а ее старое лицо -- молодым.
Вот так днем -- мои члены, а ночью -- ум,
ради тебя, и ради меня самого, не знают покоя.
28.
Как мне вернуть утраченное прочно,
Когда я не могу нормально спать –
Заботы дня не облегчатся ночью,
Ночные беды - всем дневным под стать;
Хотя, день-ночь между собой далёки,
Меня помучить рады, не любя,
От одного– дорожные тревоги,
А от другой – что еду от тебя?
Польщу я им, когда сравню с тобою:
День, как и ты, способен озарить,
А смуглоликой ночи я открою
Густой, великолепный её вид.
Но без тебя, мне день продлит печали,
И ночь убавит горести едва ли.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
How can I then return in happy plight
That am debarred the benefit of rest?
When day's oppression is not eased by night,
But day by night and night by day oppressed;
And each (though enemies to either's reign)
Do in consent shake hands to torture me,
The one by toil, the other to complain
How far I toil, still farther off from thee.
I tell the day to please him thou art bright,
And dost him grace when clouds do blot the heaven;
So flatter I the swart-complexioned night,
When sparkling stars twire not thou gild's the event:
But day doth daily draw my sorrows longer,
And night doth nightly make griefs' strength seem stronger.
Как же мне тогда вернуться в счастливое состояние,
если мне отказано в благе отдыха –
когда тяготы дня не облегчаются ночью,
но наоборот, ночь усиливает дневной гнет, а день -- ночной,
и оба, хотя каждый является врагом власти другого,
пожимают руки, соглашаясь мучить меня,
один -- тяготами пути, а другая -- заставляя сокрушаться,
что чем больше этих тягот, тем больше я отдаляюсь от тебя?
Я говорю дню, чтобы угодить ему, что ты так светел
что оказываешь ему любезность, заменяя его, когда тучи затмевают небо;
так и смуглоликой ночи я льщу,
говоря, что когда блестящие звезды не мерцают, ты озаряешь вечер.
Но день каждый день продлевает мои печали,
а ночь каждую ночь все усиливает мою тоску.
29.
Когда отвержен долгими годами,
И не способен больше на борьбу,
Прошу у неба тщетными мольбами,
И проклинаю горькую судьбу,
Мечтая быть немного по богаче,
Красивым стать, к публичности стремясь,
Талантом обладать, большой удачей,
Всем тем, чем обделён пока сейчас;
И в мыслях тех, себя же презирая,
Подумаю вдруг только о тебе,
Тогда душа летит к воротам рая,
Исполнить гимн везенью и судьбе;
И в память о любви твоей прекрасной,
Я не считаю жизнь свою напрасной.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
When in disgrace with Fortune and men's eyes,
I all alone beweep my outcast state,
And trouble deaf heaven with my bootless cries,
And look upon myself and curse my fate,
Wishing me like to one more rich in hope,
Featured like him, like him with friends possessed,
Desiring this man's art and that man's scope,
With what I most enjoy contented least;
Yet in these thoughts myself almost despising,
Haply I think on thee, and then my state
(Like to the lark at break of day arising
From sullen earth) sings hymns at heaven's gate;
For thy sweet love rememb'red such wealth brings
That then I scorn to change my state with kings.
Когда, в презрении у Фортуны и в глазах людей,
я в полном одиночестве оплакиваю мое положение отверженного
и тревожу глухое небо тщетными мольбами,
и смотрю на себя и проклинаю свою судьбу,
мечтая уподобиться тому, кто богаче надеждой,
походить на одного внешностью, на другого -- обилием друзей,
желая обладать искусством этого и кругозором того, --
менее всего довольствуясь тем, чем я более всего наделен;
среди этих мыслей, почти презирая себя,
я вдруг думаю о тебе, и тогда моя душа,
подобно жаворонку, на заре поднимающемуся
с угрюмой земли, поет гимны у небесных ворот,
так как мысль о твоей драгоценной любви дает такое богатство,
что я бы погнушался поменяться своим положением с королями.
30.
Когда проступки призовут на суд
Мои воспоминания о прошлом,
Вздыхаю грустно, годы донесут,
Что прожил я бездарно их и пошло.
Тогда-то увлажнится строгий взгляд
По всем друзьям, безвременно ушедшим,
И пред глазами промелькнувший ряд
Напомнит о прекрасном и отцветшем.
Тогда те дни я снова проживу,
И каждое несчастие позорно,
Как будто мог исправить наяву
Свершившееся ранее повторно.
И только вспомнив о тебе, мой друг,
Печали все развеются вокруг.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
When to the sessions of sweet silent thought
I summon up remembrance of things past,
I sigh the lack of many a thing I sought,
And with old woes new wail my dear time's waste:
Then can I drown an eye (unused to flow)
For precious friends hid in death's dateless night,
And weep afresh love's long since cancelled woe,
And moan th'expense of many a vanished sight;
Then can I grieve at grievances foregone,
And heavily from woe to woe tell o'er
The sad account of fore-bemoan d moan,
Which I new pay as if not paid before:
But if the while I think on thee (dear friend)
All losses are restored, and sorrows end.
Когда на судебные заседания безмолвных заветных мыслей
я вызываю воспоминания о прошедшем,
я вздыхаю о многом, к чему тщетно стремился,
и, думая о старых бедах, заново оплакиваю растрату моих лучших лет.
Тогда мои глаза, непривычные к влаге, бывают затоплены слезами
по драгоценным друзьям, скрытым в вечной ночи смерти;
я оплакиваю заново давно изжитые муки любви
и стенаю о многом, что было, но исчезло;
тогда я горюю о прежних горестях
и тяжко, беду за бедой, повторяю
печальный счет прежних страданий,
заново оплачивая его, как будто он не был оплачен раньше.
Но если в это время я подумаю о тебе, дорогой друг,
то все потери восполняются и печали проходят.
31.
В твоей груди чужие бьют сердца,
В которых жил и я когда-то прежде;
И, в них любовь осталась до конца,
Хотя, вернуть хозяев нет надежды.
Как много прежних восхищений, чувств
К несчастию, во мне не сохранилось,
С лихвой взяла с меня проценты грусть,
Что, их тела теперь уже в могилах!
В тебя сейчас вселилась та любовь,
От всех жильцов с их сумасшедшей страстью,
И ты по новой зажигаешь кровь,
Как прежде - те, кто стал твоею частью.
Те образы - в тебе, любимый мой,
Ты вместе с ними, всем владеешь мной.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Thy bosom is endear d with all hearts,
Which I by lacking have suppos d dead,
And there reigns love and all love's loving parts,
And all those friends which I thought buri d.
How many a holy and obsequious tear
Hath dear religious love stol'n from mine eye,
As interest of the dead, which now appear
But things removed that hidden in thee lie!
Thou art the grave where buried love doth live,
Hung with the trophies of my lovers gone,
Who all their parts of me to thee did give;
That due of many now is thine alone.
Their images I loved I view in thee,
And thou (all they) hast all the all of me.
Твоя грудь мне дорога всеми сердцами,
которые я, будучи лишен их, полагал мертвыми;
там царствует любовь, со всем, что ей принадлежит,
и всеми друзьями, которых я считал похороненными.
Как много священных и почтительных слез
глубокая преданная [религиозная] любовь похитила из моих глаз,
как проценты мертвым, которые, кажется,
только переместились и теперь сокрыты в тебе!
Ты -- могила, в которой живет погребенная любовь,
увешанная трофеями моих ушедших возлюбленных друзей,
которые все свои права на меня передали тебе,
и то, что принадлежало многим, теперь только твое.
Их любимые образы я вижу в тебе,
и ты -- вместе со всеми ними -- целиком владеешь мной.
32.
Когда ты проживёшь тот скорбный день,
В который смерть зароет мои кости,
То, выяснишь: достойное взамен
Моим стихам найти не так уж просто.
Сравнишь с произведением любым,
И пусть, в моих стихах найдёшь изъяны,
Поют они об искренней любви,
Когда другие - просты и банальны.
И оценив меня, тогда поймешь:
«Твои стихи сильнее век от века,
Воспел любовь ты нищих и вельмож,
И ценной для любого человека,
Но умер ты, вокруг поэтов много,
Читаю всех, и только ты - от бога.»
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
If thou survive my well-contented day,
When that churl Death my bones with dust shall cover,
And shalt by fortune once more re-survey
These poor rude lines of thy deceas d lover,
Compare them with the bett'ring of the time,
And though they be outstripped by every pen,
Reserve them for my love, not for their rhyme,
Exceeded by the height of happier men.
O then vouchsafe me but this loving thought:
`Had my friend's Muse grown with this growing age,
A dearer birth than this his love had brought
To march in ranks of better equipage:
But since he died, and poets better prove,
Theirs for their style I'll read, his for his love.'
Если ты переживешь тот благословенный для меня день,
когда этот скряга [мужлан], Смерть, укроет мои кости прахом,
и случайно еще раз перечтешь
эти бедные безыскусные строки твоего умершего друга,
сравни их с достижениями времени
и, хотя бы их оставило позади любое перо,
сохрани их ради моей любви, не ради стихов,
которые будут превзойдены искусством более счастливых людей.
И удостой меня такой любящей мысли:
"Если бы Муза моего друга росла вместе с растущим веком,
его любовь принесла бы более ценные плоды, чем эти,
чтобы ему шагать в рядах лучших*,
но раз он умер, и поэты стали лучше,
я буду читать их сочинения ради их стиля, а его -- ради любви".
* В подлиннике -- образ марширующих полков, где "equipage" означает "вооружение", "оснащение". Возможно, здесь содержится указание на лучшую образованность других поэтов по сравнению с автором "Сонетов".
33.
Я часто видел, как восходит солнце,
Вершины озаряя красотой,
Потом, спускаясь в каждое оконце,
Сверкал прекрасно лучик золотой.
Но вскоре утро позволяло тучам
Затмить своё чудесное лицо,
И, пряча облик, зрителей измуча,
Скрывалось от настойчивых ловцов.
Так было и со мною: солнца лучик,
Моё лицо сияньем осветил,
Но жаль, всего на час, и скрыли тучи
Всё то, что подарил он, полный сил.
Вот так, к тебе моя любовь понятна:
Что взять с людей, когда на солнце пятна.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Full many a glorious morning have I seen
Flatter the mountain tops with sovereign eye,
Kissing with golden face the meadows green,
Gilding pale streams with heavenly alcumy,
Anon permit the basest clouds to ride
With ugly rack on his celestial face,
And from the forlorn world his visage hide,
Stealing unseen to west with this isgrace:
Even so my sun one early morn did shine
With all triumphant splendor on my brow;
But out alack, he was but one hour mine,
The region cloud hath masked him from me now.
Yet him for this my love no whit disdaineth:
Suns of the world may stain, when heaven's sun staineth.
Множество раз видел я, как великолепное утро
чествует вершины гор царственным взглядом [глазом],
касаясь золотым лицом зеленых лугов,
позолачивая бледные потоки с помощью небесной алхимии,
но вскоре позволяет нижайшим тучам бежать
уродливой массой по своему божественному лицу
и, пряча от покинутого мира свой облик,
крадется, невидимое, на запад с позором.
Так и мое солнце однажды ранним утром озарило
мой лоб всем своим великолепием,
но увы, моим оно было только один час –
скоро его от меня скрыла туча.
И все же моя любовь его за это нисколько не презирает:
земным солнцам позволено иметь пятна, когда в пятнах солнце небесное.
34.
Ты обещал прекрасную погоду,
И я в дорогу вышел без плаща,
Позволив тучам не давать проходу,
И разделить нас полосой дождя.
И пусть ко мне пробьёшься сквозь ненастье,
Чтоб воду утереть с моих ланит,
Тебя не похвалю я за несчастья,
Которые не смог предотвратить.
Прощенье не излечит того горя,
Что пережил я из последних сил,
Не будет утешением героя,
Когда обиду в сердце сохранил.
Моя, любовь, но слёз твоих минутки
Бесценны, и окупят все проступки.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Why didst thou promise such a beauteous day,
And make me travel forth without my cloak,
To let base clouds o'ertake me in my way,
Hiding thy brav'ry in their rotten smoke?
'Tis not enough that through the cloud thou break,
To dry the rain on my storm-beaten face,
For no man well of such a salve can speak,
That heals the wound, and cures not the disgrace:
Nor can thy shame give physic to my grief;
Though thou repent, yet I have still the loss:
Th'offender's sorrow lends but weak relief
To him that bears the strong offence's cross.
Ah, but those tears are pearl which thy love sheeds,
And they are rich and ransom all ill deeds.
Почему ты обещал такой прекрасный день
и тем заставил меня отправиться в путь без плаща,
чтобы позволить низким тучам настичь меня в пути,
скрыв твое великолепие отвратительной завесой?
Недостаточно тебе пробиться сквозь тучи,
чтобы осушить от дождя мое побитое бурей лицо,
ведь никто не станет хвалить бальзам,
который лечит рану, но не исцеляет бесчестья.
И твой стыд не станет лекарством от моего горя;
хотя ты раскаиваешься, я все же в убытке:
сожаления обидчика дают лишь слабое утешение
тому, кто несет крест тяжкой обиды.
Но эти слезы -- жемчужины, которые роняет твоя любовь, --
драгоценны и искупают все злые деяния.
35.
Не огорчайся от своих проступков:
И родники бывают захламлёны,
Погода из-за туч – ужасно жуткой,
А черви - поселяются в бутоны.
Безгрешных нет, но я - в сонете этом
Оправдываю даже преступленья,
Себе в ущерб плачу авторитетом,
Когда других - сужу без сожаленья.
Пытаюсь чувствам придавать разумность
На стороне преступников и бестий,
И, понимая: совершаю глупость,
Вхожу в конфликт любви своей и чести,
И поневоле становлюсь пособник
Тому, кому всего лишь я – любовник.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
No more be grieved at that which thou hast done:
Roses have thorns, and silver fountains mud,
Clouds and eclipses stain both moon and sun,
And loathsome canker lives in sweetest bud.
All men make faults, and even I in this,
Auth rizing thy trespass with compare,
Myself corrupting salving thy amiss,
Excusing thy sins more than their sins are;
For to thy sensual fault I bring in sense –
Thy adverse party is thy advocate –
And 'gainst myself a lawful plea commence:
Such civil war is in my love and hate
That I an ccessary needs must be
To that sweet thief which sourly robs from me.
Не печалься больше о том, что совершил:
у роз есть шипы, а в серебряных источниках -- грязь;
тучи и затмения пятнают луну и солнце,
и отвратительный червь живет в сладчайшем бутоне.
Все люди совершают проступки, и даже я -- в этом стихотворении,
узаконивая твое прегрешение сравнениями,
унижая себя, заглаживаю твою ошибку,
находя для твоих грехов больше оправданий, чем для грехов других*
Ведь чувственному проступку я придаю разумность –
твоя противная сторона становится твоим адвокатом, --
и против себя самого начинаю тяжбу.
Такая гражданская война идет во мне между любовью и ненавистью,
что я поневоле становлюсь пособником
милого вора, который меня жестоко ограбил.
* Спорное место. В оригинальном издании Торпа в этой строке дважды повторялось местоимение "their" (их): "Excusing their sins more than their sins are", -- однако большинство позднейших издателей считали это ошибкой набора и заменяли одно или оба местоимения на "thy" (твои), чем определялись разные истолкования. Помимо принятого в настоящем переводе,
распространенным истолкованием является: "...находя для твоих грехов больше оправданий, чем они того заслуживают (и тем самым поощряя тебя на дальнейшие проступки)".
36.
Позволь нам друг от друга отказаться,
Хотя, любовь с тобой у нас одна,
Чтоб я позор и все свои несчастья
Пронёс один, их исчерпав до дна.
У нас двоих привязанность едина,
Но в наших жизнях - разная беда,
Которая как веская причина
Крадет у счастья нашего года.
Тебя при встрече, может – не узнаю,
Чтоб не навлечь и на тебя позор,
И мне в ответ, такому негодяю,
Озвучь публичный выговор – укор.
Не опорочь себя моей любовью,
Чтоб не платить и именем, и болью.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Let me confess that we two must be twain,
Although our undivided loves are one:
So shall those blots that do with me remain,
Without thy help, by me be borne alone.
In our two loves there is but one respect,
Though in our lives a separable spite,
Which though it alter not love's sole effect,
Yet doth it steal sweet hours from love's delight.
I may not evermore acknowledge thee,
Lest my bewail d guilt should do thee shame,
Nor thou with public kindness honour me,
Unless thou take that honour from thy name:
But do not so; I love thee in such sort,
As thou being mine, mine is thy good report.
Позволь мне признать, что мы двое должны быть раздвоены,
хотя две наши неразделимые любви суть одно,
чтобы те пятна позора, которые лежат на мне,
я нес один, без твоей помощи.
В двух наших любовях -- одна привязанность,
но в наших жизнях -- разное зло,
которое, хотя и не умаляет единой любви,
крадет у любви драгоценные часы наслаждения.
Я, может быть, никогда больше не признаю тебя при встрече,
чтобы моя прискорбная вина не навлекла на тебя позор;
и ты публично не выказывай мне расположения,
чтобы оказанная мне честь не убавила чести у твоего имени.
Не делай этого; я люблю тебя так,
что, поскольку ты мой, и твоя репутация -- моя.
37.
Как радуется в возрасте родитель,
Когда его дитя красив, здоров,
Вот так и я, фортуною избитый,
Ценить в тебе достоинства готов,
Как если б красота, богатство, разум,
А может быть, и что-нибудь ещё,
В тебе все вместе воплотились разом,
Я этим был бы искренне польщён,
Тогда я стал бы - не судьбой презренный,
Когда тень от красот твоих на мне
Огромным списком лучших достижений,
И частью славы счастлив был вполне.
Пусть будет больше счет твоим наградам,
Ведь я всегда стою с тобою рядом.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
As a decrepit father takes delight
To see his active child do deeds of youth,
So I, made lame by Fortune's dearest spite,
Take all my comfort of thy worth and truth;
For whether beauty, birth, or wealth, or wit,
Or any of these all, or all, or more,
Intitled in thy parts, do crown d sit,
I make my love ingrafted to this store:
So then I am not lame, poor, nor despised,
Whilst that this shadow doth such substance give,
That I in thy abundance am sufficed,
And by a part of all thy glory live:
Look what is best, that best I wish in thee;
This wish I have, then ten times happy me.
Как дряхлый отец радуется,
видя, что его полный жизни сын [ребенок] совершает деяния юности,
так я, охромевший* по жестокой злобе Фортуны,
нахожу все свое утешение в твоих достоинствах и верности,
так как если красота, происхождение, богатство или ум,
или что-то из этого, или все, или что-то еще,
облагороженные тобой, по-королевски воплотились в тебе**,
то я приобщаю свою любовь к этим благам,
и тогда я не хромой, не бедный, не презираемый,
поскольку эта тень твоих благ так существенна***,
что мне довольно твоего изобилия
и я жив частью всей твоей славы.
Что ни есть лучшего, я желаю, чтобы это принадлежало тебе;
если это желание выполнено, то я десятикратно счастлив.
* Большинство комментаторов считают, что определение "lame" (хромой) здесь следует понимать в переносном смысле.
** Спорное место, допускающее различные прочтения.
*** В подлиннике использованы заимствованные из философии образы тени (shadow) и субстанции (substance), о которых см. примечание к сонету 53.
38.
Зачем искать источник вдохновений,
Когда ты можешь наполнять мой стих
Великолепным множеством мгновений,
Достойным самых лучших в мире книг.
Благодари себя, что сочиненью
Находится в твоей душе ответ,
И нет таких поэтов даже с ленью,
Кто бы с тобой не написал сонет.
Ты для меня стал самой лучшей музой,
Которая прекрасно высока,
И в результате нашего союза
Стихи с тобой переживут века.
И если стих мой выстоит с годами,
То, пусть восторг измерят тиражами.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
How can my Muse want subject to invent
While thou dost breathe, that pour'st into my verse
Thine own sweet argument, too excellent
For every vulgar paper to rehearse?
O give thyself the thanks if aught in me
Worthy perusal stand against thy sight,
For who's so dumb that cannot write to thee,
When thou thyself dost give invention light?
Be thou the tenth Muse, ten times more in worth
Than those old nine which rhymers invocate,
And he that calls on thee, let him bring forth
Eternal numbers to outlive long date.
If my slight Muse do please these curious days,
The pain be mine, but thine shall be the praise.
Как может моя Муза нуждаться в предмете для творчества,
когда жив [дышишь] ты, который наполняет мои стихи
своей драгоценной темой, слишком великолепной,
чтобы ее могла выразить любая заурядная бумага?
О благодари сам себя, если что-то у меня в стихах
предстает в твоих глазах достойным чтения,
ибо кто настолько туп [нем], чтобы не суметь писать к тебе,
когда ты сам даришь свет для творчества?
Будь сам десятой Музой, вдесятеро превосходящей [своими достоинствами]
те старые девять, которых призывают стихотворцы,
и тот, кто обращается к тебе, пусть создаст
вечные стихи, переживущие долгие времена.
Если моя скромная Муза понравится нашим придирчивым дням,
пусть труд достанется мне, а хвала -- тебе.
39.
Как оценить твоих достоинств силу,
Когда ты часть, и лучшая, моя?
Как сохранить мне честное мерило,
Когда в тебе, я вижу лишь себя?
Давай жить врозь, и снова стать собою,
Пусть общей перестанет быть любовь,
Тогда воздать смогу величиною
Тебя достойной, как и прежде, вновь.
Разлука, ты какой была бы пыткой,
Когда б свобода с нею не пришла
Вернуть все чувства прошлые попыткой,
Ей посвятив и время, и дела,
Позволить вновь в одно соединиться
Влюблённым и разрозненным частицам.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
O how thy worth with manners may I sing,
When thou art all the better part of me?
What can mine own praise to mine own self bring?
And what is't but mine own when I praise thee?
Even for this, let us divided live,
And our dear love lose name of single one,
That by this separation I may give
That due to thee which thou deserv'st alone.
O absence, what a torment wouldst thou prove,
Were it not thy sour leisure gave sweet leave
To entertain the time with thoughts of love,
Which time and thoughts so sweetly doth deceive,
And that thou teachest how to make one twain,
By praising him here who doth hence remain.
О, как же я могу воспеть подобающим образом твои достоинства,
когда ты не что иное как лучшая часть меня?
Что может моя похвала принести мне самому?
И кого как не себя я хвалю, когда я хвалю тебя?
Хотя бы ради этого давай жить врозь,
и пусть наша драгоценная любовь потеряет название единой, --
чтобы, благодаря этому разъединению, я мог воздать
тебе то должное, которого заслуживаешь ты один.
О разлука, какой пыткой была бы ты,
если бы твой тоскливый досуг не давал сладостной свободы
посвящать время мыслям о любви,
которая так сладостно занимает время и мысли,
и если бы ты не учила, как сделать единое раздвоенным,
воздавая здесь хвалу тому, кто от меня отдален.
40.
Любимый мой, забрав мои все чувства,
Хотел повысить чувственный предел?
В других увидишь только лишь искусства,
Любовью ты во мне одной владел.
И если то - меня самой же ради,
Я не могу винить тебя ни в чём,
Хотя, и виноват: совсем некстати
Чужим несовершенством увлечён.
Но я прощаю твой грабёж, мой милый,
Ты с ним присвоил многое моё,
Любовь моя мне добавляет силы
Сносить своё нелегкое житьё.
Жестока притягательность порока,
Стерплю обиды, мы друзья без срока.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Take all my loves, my love, yea, take them all;
What hast thou then more than thou hadst before?
No love, my love, that thou mayst true love call;
All mine was thine before thou hadst this more.
Then if for my love thou my love receivest,
I cannot blame thee for my love thou usest;
But yet be blamed, if thou thyself deceives
By wilful taste of what thyself refusest.
I do forgive thy robb'ry, gentle thief,
Although thou steal thee all my poverty;
And yet love knows it is a greater grief
To bear love's wrong than hate's known injury.
Lascivious grace, in whom all ill well shows,
Kill me with spites, yet we must not be foes.
Возьми все мои любви, моя любовь*, да, возьми их всех.
Что ты приобретешь такого, чего не имел прежде? –
никакой любви, моя любовь, которую ты мог бы назвать истинной любовью:
все мое было твоим до того, как ты получил еще и это.
И если ты берешь мою любовь ради моей любви**,
я не могу винить тебя за употребление моей любви,
и все же ты виноват, если ты сам себя обманываешь,
руководствуясь своенравным вкусом к тому, что твое существо отвергает.
Я прощаю твой грабеж, милый вор,
хотя ты присвоил себе все, чем я владел;
и все же любовь знает, что горше
сносить зло любви, чем обычные удары ненависти.
Порочное очарование, в котором всякое зло представляется добром,
убей меня обидами, но все же мы не должны быть врагами.
* В подлиннике многократно употреблено слово "love", с игрой на его разных значениях, и прочтение сонета зависит от истолкования этих значений. По мнению большинства исследователей, поводом для этого сонета (и двух следующих) стало то, что Друг соблазнил любовницу поэта (или был соблазнен ею). Соответственно, "my love" в первой строке – это обращение к Другу, которое можно перевести как "мой милый", "возлюбленный".
** Иными словами, если ты отобрал у меня любовницу потому, что я люблю ее.
41.
Ты можешь, не подумав, сделать больно,
Пока меня нет в сердце у тебя,
Согласно годам, красоте безвольной -
Перед соблазном молодость слаба.
Ты слишком добрый к внешнему вниманью,
Прекрасен – все хотят тебя увлечь.
Как по-другому укротить желанье,
Как не добиться сладострастных встреч?
Но ты бы мог меня не ставить целью,
Взяв под контроль влеченье молодых,
И дать команду бурному веселью
Не нарушать две верности таких:
Для той, кого ты соблазняешь статью,
И мне – непостоянной благодатью.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Those pretty wrongs that liberty commits,
When I am sometime absent from thy heart,
Thy beauty and thy years full well befits,
For still temptation follows where thou art.
Gentle thou art, and therefore to be won,
Beauteous thou art, therefore to be assailed;
And when a woman woos, what woman's son
Will sourly leave her till he have prevailed?
Ay me, but yet thou mightest my seat forbear,
And chide thy beauty and thy straying youth,
Who lead thee in their riot even there
Where thou art forced to break a twofold truth:
Hers, by thy beauty tempting her to thee,
Thine, by thy beauty being false to me.
Эти милые проступки, которые совершает своеволие,
когда порой меня нет в твоем сердце,
вполне подобают твоей красоте и твоим годам,
ибо соблазн постоянно следует за тобой по пятам.
Ты добр, и потому тебя завоевывают;
ты прекрасен, и потому тебя осаждают;
а когда женщина добивается любви, какой сын женщины
жестоко покинет ее до того, как одержит победу*?
Увы мне, но все же ты мог бы воздержаться от захвата моих владений
и отчитать свою красоту и беспутную юность
которые, в своем буйстве, ведут тебя даже туда,
где ты невольно нарушаешь две верности:
ее -- своей красотой ее соблазняя,
свою -- из-за своей красоты изменяя мне.
* Многие издатели считают, что в этом месте подлинника имеется опечатка, и следует читать: "till
she have prevailed". В таком случае перевод должен звучать: "...до того, как она одержит победу".
42.
То, что ты ею обладаешь – грустно,
Не потому, что я её любил;
Она, тобой владея, недоступна,
Моя любовь вмиг превратилась в пыль.
Влюблённых оправдаю пред собою:
Её ты любишь, так - как я её,
Что друг на ней – я для себя открою -
Смог испытать умение своё.
Тебя потеря – есть приобретенье,
Её потеря – друг находит мой.
Находят двое, и сочтут явленье,
Случившееся всё, моей виной.
Но у меня есть самообольщенье –
Ко мне и к другу – суть одно влеченье.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
That thou hast her, it is not all my grief,
And yet it may be said I loved her dearly;
That she hath thee, is of my wailing chief,
A loss in love that touches me more nearly.
Loving offenders, thus I will excuse ye:
Thou dost love her because thou know'st I love her,
And for my sake even so doth she abuse me,
Suff'ring my friend for my sake to approve her.
If I lose thee, my loss is my love's gain,
And losing her, my friend hath found that loss;
Both find each other, and I lose both twain,
And both for my sake lay on me this cross.
But here's the joy, my friend and I are one.
Sweet flattery! then she loves but me alone.
То, что ты обладаешь ею, -- не вся моя печаль,
хотя можно сказать, что я любил ее горячо;
что она обладает тобой, -- вот главная причина моих стенаний,
потеря в любви, которая задевает меня сильнее.
Любящие грешники [обидчики], я оправдаю вас так:
ты любишь ее, потому что знаешь, что я люблю ее,
и так же ради меня она изменяет мне,
идя на то, чтобы мой друг ради меня испытал ее.
Если я теряю тебя, то моя потеря — это приобретение для моей любви,
а теряю ее -- мой друг приобретает эту потерю.
Двое находят друг друга, и я теряю обоих,
и оба ради меня возлагают на меня этот крест.
Но вот утешение: мой друг и я суть одно, и значит –
о сладкое самообольщение! -- она любит меня одного.
43.
Когда усну, становишься мне ближе,
Ведь днём мне просто не на что смотреть,
Но а во сне твоё лицо я вижу,
С закрытыми глазами в темноте.
И этот образ твой настолько ярок,
Что и представить даже не могу,
Насколько ты чудесна без помарок,
С открытыми глазами наяву.
И говорю: «О, сколько было б счастья
Увидеть днём тебя хотя бы раз,
Когда и ночью тёмной ты прекрасной
Запомнилась, не открывая глаз!»
Пока я без тебя, мне дни - как ночи,
А ночь - как день, ты в нём красива очень.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
When most I wink, then do mine eyes best see,
For all the day they view things unrespected;
But when I sleep, in dreams they look on thee,
And darkly bright, are bright in dark directed.
Then thou, whose shadow shadows doth make bright,
How would thy shadow's form form happy show
To the clear day with thy much clearer light,
When to unseeing eyes thy shade shines so!
How would (I say) mine eyes be bless d made,
By looking on thee in the living day,
When in dead night thy fair imperfect shade
Through heavy sleep on sightless eyes doth stay!
All days are nights to see till I see thee,
And nights bright days when dreams do show thee me.
Чем больше я смежаю глаза, тем лучше они видят,
так как весь день они глядят на вещи нестоящие,
но когда я сплю, во сне они смотрят на тебя
и, закрытые [темные], направляют светлый взгляд в темноту*.
Твоя тень делает светлыми тени;
каким же прекрасным зрелищем была бы вещественная форма этого образа
при свете дня и твоем, гораздо более ярком, свете,
если для невидящих глаз твоя тень так сияет!
Я говорю: какое было бы счастье для моих глаз
смотреть на тебя среди живого дня,
если в мертвой ночи твой прекрасный, хотя и несовершенный образ
сквозь тяжелый сон запечатлевается в незрячих глазах!
Все дни мне видятся ночами, пока я не вижу тебя
а все ночи -- ясными днями, когда сны мне показывают тебя.
* Согласно представлениям того времени, в основе механизма зрения лежали исходящие из глаз лучи.
44.
О, если б мыслью быстрой было тело,
Мне расстоянья стали нипочём,
Тогда б оно мгновенно улетело
Туда, где ты сегодня, где твой дом.
Не важны - не преграды, ни просторы,
Пусть и далёко очень от тебя,
Я мысленно преодолел бы горы,
Чтоб быть с тобою рядышком, любя.
Увы, не мысль - я, и мне очень грустно,
Что оказаться не могу с тобой,
И создан из материи и мускул,
Могу я лишь расстроиться судьбой:
Земля, вода – источник только слёз,
С огнём и воздухом во мне не задалось.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
If the dull substance of my flesh were thought,
Injurious distance should not stop my way,
For then despite of space I would be brought,
From limits far remote, where thou dost stay.
No matter then although my foot did stand
Upon the farthest earth removed from thee,
For nimble thought can jump both sea and land
As soon as think the place where he would be.
But ah, thought kills me that I am not thought,
To leap large lengths of miles when thou art gone,
But that, so much of earth and water wrought,
I must attend time's leisure with my moan,
Receiving nought by elements so slow
But heavy tears, badges of either's woe.
Если бы вялое вещество моей плоти было мыслью,
то досадное расстояние не остановило бы меня,
поскольку тогда, вопреки пространству, я был бы перенесен
из далеких пределов туда, где пребываешь ты.
Тогда было бы неважно, хотя бы мои ноги стояли
на земле, самой отдаленной от тебя,
так как проворная мысль может перепрыгивать через море и сушу,
как только вообразит место, где хотела бы быть.
Но увы, меня убивает мысль, что я -- не мысль
способная переноситься через многие мили туда, куда уехал ты,
но что, состоящий в такой большой мере из земли и воды*,
я должен проводить пустое время в стенаниях,
ничего не имея от таких медлительных элементов,
кроме тяжких слез -- знаков их страдания.
* В этом и следующем сонетах метафорически обыгрывается учение о том, что человек состоит из четырех "элементов": земли, воды, воздуха и огня.
45.
Мой лёгкий воздух и огонь любви
К тебе стремятся через все преграды:
Они – есть мысль с желанием моим
Лететь туда, где встрече с ними рады.
Но стоит только выдвинуться им
С посланием сердечного привета,
К земле-воде, оставшимся одним,
Приходит грусть тоскливой эстафетой.
И так, пока, энергия стихий
Не возвернётся к прежнему владельцу,
С посланием ответных эйфорий,
Ослабленному ожиданьем сердцу.
Весть получу, но радуюсь едва ли,
Пошлю опять, и жду ответ в печали.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
The other two, slight air and purging fire,
Are both with thee, wherever I abide;
The first my thought, the other my desire,
These present-absent with swift motion slide;
For when these quicker elements are gone
In tender embassy of love to thee,
My life, being made of four, with two alone
Sinks down to death, oppressed with melancholy,
Until life's composition be recured
By those swift messengers returned from thee,
Who even but now come back again assured
Of thy fair health, recounting it to me.
This told, I joy, but then no longer glad,
I send them back again and straight grow sad.
Другие два элемента, легкий воздух и очищающий огонь,
оба с тобой, где бы я ни пребывал:
первый -- моя мысль, второй -- мое желание;
неуловимые, они легко переносятся с места на место.
Когда эти более быстрые элементы отправляются
к тебе в сердечном посольстве любви,
моя жизнь, созданная из четырех элементов, оставшись только с двумя,
клонится к смерти, подавленная меланхолией;
так продолжается пока состав жизни не восстановится
возвращением от тебя этих быстрых посланцев,
которые как раз сейчас возвращаются, убедившись
в твоем добром здравии, чтобы поведать это мне.
Когда весть сообщена, я радуюсь, но затем, снова неудовлетворенный,
я отсылаю их назад и сразу становлюсь печальным.
46.
Мои глаза и сердце ждут совет
Как поделить прекраснейший твой образ:
Глаза – не нужен сердцу твой портрет,
А сердце - он к общению отобран.
Считает сердце - до сих пор ты в нём,
Куда проникнуть невозможно взглядом, -
Глаза в ответ - как раз они тот дом,
Где ты гостишь всегда со мною рядом.
И этот спор о праве на тебя,
Жюри из мыслей разрешит на годы,
Определит, всего тебя любя,
То, что глазам и сердцу переходит:
Глаза возьмут всю красоту и внешность,
А сердце, что внутри – любовь и нежность.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Mine eye and heart are at a mortal war,
How to divide the conquest of thy sight:
Mine eye my heart thy picture's sight would bar,
My heart mine eye the freedom of that right.
My heart doth plead that thou in him dost lie
(A closet never pierced with crystal eyes),
But the defendant doth that plea deny,
And says in him thy fair appearance lies.
To 'cide this title is impannel d
A quest of thoughts, all tenants to the heart,
And by their verdict is determin d
The clear eye's moiety and the dear heart's part:
As thus: mine eye's due is thy outward part,
And my heart's right thy inward love of heart.
Мои глаза и сердце ведут смертельную войну,
деля завоевание -- твой зримый образ*:
глаза хотели бы запретить сердцу видеть твое изображение,
а сердце глазам -- свободно пользоваться этим правом.
Сердце заявляет, что ты находишься в нем –
каморке, куда не проникает взгляд хрустальных глаз, --
но ответчики отвергают это заявление
и говорят, что твоя прекрасная внешность находится в них.
Чтобы решить этот спор о праве собственности, учреждено
жюри из мыслей, которые все являются арендаторами сердца,
и по их вердикту определены
доля ясных глаз и драгоценная часть, отводимая для сердца.
Итак: моим глазам причитается твоя внешность,
а сердце имеет право на то, что внутри, -- твою сердечную любовь.
* По всей видимости, речь идет о доставшемся поэту портрете Друга.
47.
Мои глаза и сердце в дружбе зримой
Друг другу помогают и неплохо:
Когда глаза скучают по любимой,
То, сердце сразу отвечает вздохом,
Тогда глаза твой образ видят явно,
И предлагают сердцу угощенье;
Потом глаза в гостях у сердца равно
И разделяют мысленно волненье.
Благодаря любимому портрету,
Со мной всегда ты рядом постоянно -
Преград серьёзных нашим мыслям нету,
Я - с ними, и они с тобой незвано.
Когда же мысли спят, твой образ милый
В моих глазах для сердца дарит силы.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Betwixt mine eye and heart a league is took,
And each doth good turns now unto the other:
When that mine eye is famished for a look,
Or heart in love with sighs himself doth smother,
With my love's picture then my eye doth feast,
And to the painted banquet bids my heart;
Another time mine eye is my heart's guest,
And in his thoughts of love doth share a part.
So either by thy picture or my love,
Thyself, away, art present still with me,
For thou not farther than my thoughts canst move,
And I am still with them, and they with thee;
Or if they sleep, thy picture in my sight
Awakes my heart to heart's and eye's delight.
Между моими глазами и сердцем заключен союз,
и обе стороны теперь оказывают добрые услуги друг другу:
когда глаза мучит голод по взгляду на тебя,
или любящее сердце само себя душит вздохами,
тогда глаза пируют любуясь изображением моего возлюбленного
и приглашают сердце к этому живописному угощению;
в другой раз глаза становятся гостями сердца
и разделяют его мысли о возлюбленном.
Так, благодаря твоему изображению или моей любви,
ты, находясь далеко, всегда остаешься со мной,
так как не можешь удалиться от меня больше, чем мои мысли,
а я всегда с ними, и они -- с тобой.
Если же они спят, твой образ в моих глазах
пробуждает мое сердце для наслаждения сердца и глаз.
48.
Я оставляю дом свой каждый раз,
В невысказанном мучаясь ответе,
Вдруг украдут единственный алмаз,
Который мне дороже всех на свете!
Для золотом набитою мошны,
Засовы есть на потайные дверцы.
Они все для меня не так важны
Как милый друг, что поселился в сердце.
Я чувствую присутствие его,
Он отвечает трепетом взаимно.
Но иногда, когда мы далеко,
Я мучаюсь в сомнении наивном:
Боюсь, что мне не защитить от кражи
Все общие с тобою чувства наши.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
How careful was I, when I took my way,
Each trifle under truest bars to thrust,
That to my use it might un-us d stay
From hands of falsehood, in sure wards of trust!
But thou, to whom my jewels trifles are,
Most worthy comfort, now my greatest grief,
Thou best of dearest, and mine only care,
Art left the prey of every vulgar thief.
Thee have I not locked up in any chest,
Save where thou art not, though I feel thou art,
Within the gentle closure of my breast,
From whence at pleasure thou mayst come and part;
And even thence thou wilt be stol'n, I fear,
For truth proves thievish for a prize so dear.
Как я заботился, когда отправлялся в путь,
поместить каждую безделицу под крепчайшие запоры,
чтобы для моей пользы она осталась нетронутой, --
сохранить от нечестных рук, под надежной охраной!
Но ты, рядом с которым мои драгоценности -- безделицы,
мое самое ценное утешение, а теперь -- моя величайшая печаль,
ты, лучший из всего, что есть дорогого, и моя единственная забота,
оставлен добычей для любого пошлого вора.
Тебя я не запер ни в какой сундук,
а только храню там, где тебя нет, хотя я чувствую, что -- есть:
в нежном узилище моей груди,
которое по произволу ты можешь посещать и оставлять,
и даже оттуда, я боюсь, ты будешь украден,
так как даже честность склонна к воровству ради такого драгоценного трофея.
49.
Всё может быть, и тот наступит день,
Когда решишь - тебе я не чета;
Твою любовь накроет злая тень,
Потребуешь оплаты по счетам.
Всё может быть - и рядом, как чужой,
Ты на меня не бросишь жаркий взгляд;
Тогда пойму - ты стал уже другой,
Нас впереди ждёт ссора и разлад.
Всё может быть, я в том предубеждён,
Закон любви не укрепит основ;
И чтоб от бури устоял наш дом,
Заранее я должен быть готов.
Нет оснований проходить годам -
Закон любви на время только дан.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Against that time (if ever that time come)
When I shall see thee frown on my def cts,
When as thy love hath cast his utmost sum,
Called to that audit by advised respects;
Against that time when thou shalt strangely pass,
And scarcely greet me with that sun, thine eye,
When love, converted from the thing it was
Shall reasons find of settled gravity:
Against that time do I insconce me here
Within the knowledge of mine own desert,
And this my hand against myself uprear,
To guard the lawful reasons on thy part.
To leave poor me thou hast the strength of laws,
Since why to love I can allege no cause.
На то время, -- если такое время придет, --
когда я увижу, что тебе досадны мои изъяны;
когда твоя любовь выведет свою итоговую сумму,
призванная к такой ревизии мудрыми соображениями;
на то время, когда ты как чужой пройдешь мимо
и едва поприветствуешь меня этими солнцами, своими глазами;
когда любовь, уже не та, какой она была,
найдет причины для степенной холодности, --
на то время я строю себе укрепления здесь,
в сознании того, чего я стою*,
и свою руку подниму свидетельствуя против себя,
в защиту законных оснований твоей стороны.
Чтобы бросить меня, бедного, ты имеешь силу законов,
поскольку для любви твоей ко мне я не могу привести никакой законной причины.
* Эту фразу можно понять двояко: "в сознании своих больших достоинств" или "в сознании своей
ничтожности".
50.
Приходится мне тяжело в пути,
Разлука не излечит мой недуг,
Скажу в конце дороги лишь: «Прости,
Что отдалился от тебя, мой друг».
Бредет понуро сильный жеребец,
Нести уставший тяжесть и печаль,
Как будто знает, на сердце рубец
У всадника, стремящегося в даль.
Не подгоняет шпора, вся в крови,
Когда от гнева я поддам ногой,
В ответ конь тяжким стоном лишь храпит,
И боль моя сильнее от того.
И этот стон - созвучье наших чувств:
Всё дальше счастье, к горю лишь я мчусь.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
How heavy do I journey on the way,
When what I seek (my weary travel's end)
Doth teach that ease and that repose to say,
`Thus far the miles are measured from thy friend.'
The beast that bears me, tir d with my woe,
Plods dully on, to bear that weight in me,
As if by some inst nct the wretch did know
His rider loved not speed, being made from thee:
The bloody spur cannot provoke him on
That sometimes anger thrusts into his hide,
Which heavily he answers with a groan
More sharp to me than spurring to his side;
For that same groan doth put this in my mind:
My grief lies onward and my joy behind.
Как тяжело мне ехать своей дорогой,
когда там, куда я стремлюсь -- в конце моего утомительного путешествия, --
удобства и отдых скажут мне:
"Вот сколько миль отделяет тебя от твоего друга".
Животное, которое везет меня, измученного своей печалью,
вяло тащится, везя этот груз печали во мне,
как будто каким-то инстинктом бедняга знает,
что его всаднику не по душе скорость, удаляющая его от тебя.
Коня не подгоняет окровавленная шпора,
которую мое раздражение иногда вонзает в его шкуру,
на что он отвечает тяжким стоном,
более ранящим меня, чем шпоры -- его бока,
ведь этот стон напоминает мне:
мое горе лежит впереди, а моя радость -- позади.
51.
Любовью оправдаю вялый шаг,
Когда мой конь везет меня от друга:
Зачем мне, удаляясь, поспешать?
И нет нужды лететь стрелой из лука.
А вот обратно, конь, как оправдать
Сумеешь недостаточную скорость?
Я буду шпорой подгонять опять,
Не замечая резвого задора.
Нет лошади, чтоб обогнать мечту,
Желание ускорить с другом встречу,
Пусть скачкой, или даже на лету.
Ну, а пока любви я не перечу:
Раз подо мною конь едва ходил,
Обратно без него помчусь один.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Thus can my love excuse the slow offence
Of my dull bearer, when from thee I speed:
From where thou art, why should I haste me thence?
Till I return, of posting is no need.
O what excuse will my poor beast then find,
When swift extremity can seem but slow?
Then should I spur though mounted on the wind,
In wing d speed no motion shall I know:
Then can no horse with my desire keep pace;
Therefore desire (of perfect'st love being made)
Shall neigh (no dull flesh) in his fiery race,
But love, for love, thus shall excuse my jade:
Since from thee going he went wilful slow,
Towards thee I'll run and give him leave to go.
Вот как моя любовь может оправдать медлительность*
моего вялого коня, несущего меня, когда я скачу от тебя:
от того места, где находишься ты, зачем мне торопиться?
Пока я не буду возвращаться, в спешке нет нужды.
О, какое оправдание найдет тогда мое бедное животное,
когда и крайняя быстрота мне покажется медленной?
Тогда бы я давал шпоры, хотя бы ехал верхом на ветре,
в окрыленной скорости я не признавал бы движения;
тогда никакая лошадь не поспела бы за моим желанием;
[поэтому] желание, состоящее из совершенной любви,
с ржанием неслось бы -- не вялая плоть! -- в огненной скачке.
Но любовь, ради любви, так оправдает моего одра:
раз по пути от тебя он намеренно медлил,
по пути к тебе я помчусь вперед и оставлю его идти.
* В подлиннике -- стилистическая фигура: "slow offence", буквально: "медлительная провинность".
52.
Богач я, обладающий ключом,
Который даст открыть заветный клад;
Но редко наслаждаюсь тем, что в нём,
Чтоб не терял восторженности взгляд.
Так праздники, торжественные дни –
В году не часто восхищают нас,
Поэтому и выглядят они,
Как средь камней сверкающий алмаз.
Предмет любви во времени храня,
Как платье, что укрыл на дне сундук,
В тот редкий день счастливым буду я,
Достав его, не выпускать из рук.
В твоём великолепии – дилемма:
Любить иль прятать в наше злое время.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
So am I as the rich whose bless d key
Can bring him to his sweet up-lock d treasure,
The which he will not ev'ry hour survey,
For blunting the fine point of seldom pleasure.
Therefore are feasts so solemn and so rare,
Since, seldom coming, in the long year set,
Like stones of worth they thinly plac d are,
Or captain jewels in the carcanet.
So is the time that keeps you as my chest,
Or as the wardrobe which the robe doth hide,
To make some special instant special blest,
By new unfolding his imprisoned pride.
Bless d are you whose worthiness gives scope,
Being had, to triumph, being lacked, to hope.
Я -- как богач, чей благословенный ключ
может привести его к заветному запертому сокровищу,
которое он не станет созерцать каждый час,
чтобы не притуплялась острота редкостного удовольствия.
Поэтому и праздники так торжественны и так исключительны,
поскольку, наступая редко, они в долгом году
распределены скупо, как ценные камни
или крупные брильянты в ожерелье.
Так и время, которое хранит тебя подобно моему сундуку*
или чулану, скрывающему платье,
чтобы сделать какой-то особый момент особенно счастливым,
снова открыв заточенный предмет гордости.
Благословен ты, чьи достоинства дают свободу:
когда они мне доступны -- торжествовать, когда я их лишен -- надеяться.
* В подлиннике, возможно -- игра на слове "chest", которое может означать и «сундук», и "грудь".
53.
Как мне постичь материю души,
Когда ты так легко меняешь лик,
При том, одно лишь тело обнажив,
А образ в отражениях велик?
Попробуй красоту сложить в портрет,
Но только подражание создашь;
Раскроешь украшательства секрет:
Тебя узнаешь в нём сквозь макияж.
Пора весны иль сбор плодов увлёк:
В один сезон берёшь красою в плен,
В другое время – подведёшь итог,
В любой одежде ты благословен.
В чужом лице твою увижу часть,
Но у тебя лишь постоянна страсть.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
What is your substance, whereof are you made,
That millions of strange shadows on you tend,
Since every one hath, every one, one shade,
And you, but one, can every shadow lend?
Describe Adonis, and the counterfeit
Is poorly imitated after you;
On Helen's cheek all art of beauty set,
And you in Grecian tires are painted new;
Speak of the spring and foison of the year:
The one doth shadow of your beauty show,
The other as your bounty doth appear,
And you in every bless d shape we know.
In all external grace you have some part,
But you like none, none you, for constant heart.
Что это за субстанция, из которой ты создан,
если миллионы чужих теней у тебя в услужении, --
ведь у каждого создания только одна тень,
а ты, один, можешь дать любую тень*?
Опиши Адониса, и этот словесный портрет
окажется плохим подражанием тебе;
примени все искусство изображения красоты к лицу [щеке] Елены,
и получится, что снова написан ты, в греческих одеяниях.
Заговори о весне и поре урожая в году,
и одна покажется тенью твоей красоты,
а другая предстанет твоей щедростью, --
в любой благословенной форме мы узнаем тебя.
Во всякой внешней красоте есть твоя доля,
но ты, как никто, обладаешь, и никто не обладает, как ты, постоянством сердца.
* "Субстанция" (substance) и "тень" (shadow, shade) -- термины, заимствованные из философского учения, восходящего к идеям Платона о том, что бесплотная сущность вещей а также красоты является основой всего, "субстанцией", а реальные предметы -- только отражения ("тени") этой субстанции.
54.
Насколько же прекрасней красота
Становится, соседствуя с добром!
Великолепна роза только та,
Чьим ароматом сладким покорён.
Шиповника цветов в саду полно,
И колорит не хуже лучших роз,
Когда на ветке яркою волной
Бутонам их раскрыться удалось.
Но внешность та не сохранит эффект,
В безвестности развеет время прах;
И только розы аромат навек
Оставит память о себе в духах.
Вот так, мой друг, не вечна красота,
Запомнятся любовь и доброта.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
O how much more doth beauty beauteous seem
By that sweet ornament which truth doth give!
The rose looks fair, but fairer we it deem
For that sweet odour which doth in it live.
The canker blooms have full as deep a dye
As the perfum d tincture of the roses,
Hang on such thorns, and play as wantonly,
When summer's breath their mask d buds discloses;
But, for their virtue only is their show,
They live unwooed, and unrespected fade,
Die to themselves. Sweet roses do not so,
Of their sweet deaths are sweetest odours made:
And so of you, beauteous and lovely youth,
When that shall vade, by verse distils your truth.
О, насколько красивее кажется красота
благодаря этому драгоценному украшению -- добродетели [верности]*!
Роза прекрасна на вид, но мы считаем ее еще более прекрасной
из-за сладостного аромата, который в ней живет.
У цветов шиповника** густая окраска,
не уступающая колориту ароматных роз;
они растут [висят] на таких же шипах и трепещут так же игриво
когда дыхание лета раскрывает их спрятанные бутоны;
однако их внешность существует только для них,
они живут, не зная внимания, и увядают в безвестности –
умирают, прожив сами для себя. Не то сладостные розы:
из их сладостной смерти делаются сладчайшие ароматы.
Так от тебя, прекрасный и милый юноша,
когда это внешнее очарование пройдет***, в стихах останется эссенция твоей добродетели.
* По поводу существоительного "truth" см. примечание (**) к переводу Сонету 14.
** Здесь словосочетание "canker bloom" (шиповник), вероятно, употреблено с игрой на значениях слова "canker" (порча, червь).
*** По мнению комментаторов, в этом месте оригинала "vade" является вариантом написания глагола "fade"; кроме того, возможна связи с латинским "vadere" (уходить).
55.
Из камня монумент иль золотой -
Не сможет пережить твоих стихов,
Слова которых светят над землей,
Пока на мрамор липнет грязь веков.
Обрушат распри статуи владык,
Труд камнетесов превращая в пыль,
Но меч войны не победит язык,
Живую запись, рукописей быль.
Беспамятству и смерти вопреки
И в будущем оценят роль певца
Наследники, твои ученики
Пройдут наш мир до самого конца.
Восстанешь ты тогда на страшный суд,
Ну, а пока, в стихах своих пребудь.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Not marble nor the gilded monuments
Of princes shall outlive this pow'rful rhyme,
But you shall shine more bright in these cont nts
Than unswept stone, besmeared with sluttish time.
When wasteful war shall statues overturn,
And broils root out the work of masonry,
Nor Mars his sword nor war's quick fire shall burn
The living record of your memory.
'Gainst death and all oblivious enmity
Shall you pace forth; your praise shall still find room
Even in the eyes of all posterity
That wear this world out to the ending doom.
So, till the Judgement that yourself arise,
You live in this, and dwell in lovers' eyes.
Ни мрамор, ни позолоченные монументы
государей не переживут этих могучих стихов,
но ты в них будешь сиять ярче,
чем запущенный камень, загрязненный неряшливым временем.
Когда опустошительная война опрокинет статуи,
и распри уничтожат до основания труд каменщиков,
Ни меч Марса не погубит, ни быстрый огонь войны не сожжет
живую запись памяти о тебе.
Вопреки смерти и беспамятной вражде
ты пойдешь вперед; хвала тебе всегда найдет место
в глазах всего потомства,
которое изживет этот мир до рокового конца.
Так, до Страшного суда, когда ты сам восстанешь,
живи в этих стихах и пребудь в глазах влюбленных.
56.
Любовь вернись, и пусть не говорят,
Что острый аппетит твой притупился,
Он лишь сегодня сытый от услад,
А завтра снова в нём мощь пехотинца.
Любовь, вот так же насыщаешь ты
Голодные глаза красой и негой,
Но завтра, отдохнув от суеты,
Не будь для духа вялою калекой.
Печально это время как вода,
На разных берегах собрав влюблённых,
Но день придёт, соединит когда
Сердца людей всех без любви голодных.
Вот так зимой - в сердцах холодный лёд,
Ждём не дождёмся лета, что придёт.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Sweet love, renew thy force, be it not said
Thy edge should blunter be than appetite,
Which but today by feeding is allayed,
Tomorrow sharp'ned in his former might.
So, love, be thou: although today thou fill
Thy hungry eyes even till they wink with fullness,
Tomorrow see again, and do not kill
The spirit of love with a perpetual dullness:
Let this sad int'rim like the ocean be
Which parts the shore, where two contracted new
Come daily to the banks, that when they see
Return of love, more blest may be the view;
As call it winter, which being full of care,
Makes summers welcome, thrice more wished, more rare.
Сладостная любовь, возобнови свою силу, пусть не говорят,
что ты не так остра, как аппетит,
который, хотя лишь сегодня утолен едой,
завтра усиливается до прежней остроты.
Будь такой и ты, любовь: хотя сегодня ты насыщаешь
свои голодные глаза до того, что они слипаются от сытости,
завтра смотри острым взглядом снова, не убивай
духа любви постоянной вялостью.
Пусть этот печальный период пресыщения будет как океан,
разделяющий берега, на которые новообрученные
приходят каждый день, чтобы, когда они увидят
возвращение любви, тем счастливее было зрелище;
или назови это зимой, которая, будучи полна горести,
делает лето благословенным, втройне желанным, редкостным.
57.
Я раб любви, другого дела нет,
Как угодить тебе в часы желаний.
Во времени любом приоритет,
Когда служу тебе без нареканий.
Я не пожалуюсь на бесконечный час,
Пока в прихожей ожидаю встречи,
И на разлуку горькую подчас,
Когда твоим отказом покалечен.
Не смею я и в мыслях вопрошать
Где ты и с кем своё проводишь время,
А для раба и знанье благодать,
Что счастливы все те, с кем делишь бремя.
Любовь глупа, я с нею заодно,
Чтоб ты ни делал, вижу лишь добро.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Being your slave, what should I do but tend
Upon the hours and times of your desire?
I have no precious time at all to spend,
Nor services to do till you require.
Nor dare I chide the world-without-end hour
Whilst I (my sovereign) watch the clock for you,
Nor think the bitterness of absence sour
When you have bid your servant once adieu.
Nor dare I question with my jealous thought
Where you may be, or your affairs suppose,
But like a sad slave stay and think of nought
Save where you are how happy you make those.
So true a fool is love that in your will
(Though you do any thing) he thinks no ill.
Будучи твоим слугой [рабом], что мне делать, как не прислуживать
тебе в часы и моменты твоего желания?
Время не имеет для меня ценности, мне не на что его тратить,
и нет для меня никакой службы, пока ты ее не требуешь.
Я не смею ни сетовать на бесконечно тянущиеся часы,
когда я, мой господин, ожидаю тебя [следя за часами],
ни думать о горечи тоскливой разлуки,
когда ты отослал слугу прочь.
Не смею я и вопрошать, в своих ревнивых мыслях,
где ты можешь быть, или гадать о твоих занятиях,
но, как печальный раб, могу только ждать, не думая ни о чем,
кроме как о том, какими счастливыми ты делаешь тех, кто с тобой.
Любовь так глупа, что в твоей прихоти,
что бы ты ни делал, не видит ничего дурного.
58.
Избави боже, от такой любви,
Когда стремится выяснить сознанье,
Чем ты занялся с каждым визави
Пока дошло и до меня вниманье.
Пусть буду я спокоен, терпелив,
Когда разлука адюльтер таит,
Послушное терпенье сохранив,
Не выкажу никак своих обид.
И ты в себе всегда уверен будь,
Свободен, выбирая свой досуг,
И что бы ни случилось как-нибудь,
Прости себя всегда, мой милый друг.
И я тебя дождусь, хоть это ад,
И оправдать проступки буду рад.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
That god forbid, that made me first your slave,
I should in thought control your time of pleasure,
Or at your hand th'account of hours to crave,
Being your vassal bound to stay your leasure.
O let me suffer (being at your beck)
Th'imprisoned absence of your liberty,
And patience, tame to sufferance, bide each check,
Without accusing you of injury.
Be where you list, your charter is so strong
That you yourself may priviledge your time
To what you will; to you it doth belong
Yourself to pardon of self-doing crime.
I am to wait, though waiting so be hell,
Not blame your pleasure, be it ill or well.
Да избавит бог*, сделавший меня твоим рабом,
чтобы я в мыслях следил за моментами твоих развлечений,
или желал получить из твоих рук отчет о проведенных часах,
будучи твоим слугой, обязанным дожидаться, когда у тебя будет досуг для меня.
О пусть я буду, ожидая, что ты поманишь, терпеть
это тюремное заключение -- разлуку по твоей прихоти**,
и пусть терпение, послушное страданию, сносит любой отказ,
не обвиняя тебя в обиде.
Будь, где пожелаешь; твои привилегии так велики,
что ты можешь свободно отдавать свое время,
чему захочешь, и тебе принадлежит право
прощать себя за собственные прегрешения.
Мне остается ждать, хотя такое ожидание -- ад,
не осуждая твои развлечения, будь они дурны или хороши.
* Купидон.
** В подлиннике -- стилистическая фигура: "imprisoned absence of your liberty", буквально: "заключенная в тюрьму разлука твоей воли".
59.
Когда нет в нашем мире ничего,
Что прежде не знакомо мудрецам,
Чьё заблужденье нынче велико,
Копируя известное отцам.
И если бы в архивах прежних лет
За много сотен солнечных витков,
Попался мне с твоим лицом портрет
В одном из исторических томов.
Чтоб я увидел: древний мир мог знать
О красоте, как чуду из чудес;
Определил, как изменилась стать,
Есть, или всё ж отсутствует прогресс.
О, я уверен, прежнего певец
Не лучший расхвалил бы образец.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
If there be nothing new, but that which is
Hath been before, how are our brains beguiled,
Which, labouring for invention, bear amiss
The second burthen of a former child!
O that rec rd could with a backward look,
Even of five hundred courses of the sun,
Show me your image in some ntique book,
Since mind at first in character was done,
That I might see what the old world could say
To this compos d wonder of your frame:
Whether we are mended, or whe'er better they,
Or whether revolution be the same.
O sure I am the wits of former days
To subjects worse have given admiring praise.
Если в мире нет ничего нового, а то, что есть,
было прежде*, то как обманывается наш ум,
который, в творческих муках, заблуждаясь, дает
второе рождение уже бывшему ребенку!
О, если бы архивы, озирая прошлое
хоть за пятьсот витков солнца,
показали мне твой образ в какой-нибудь древней книге,
написанной с тех пор, как впервые мысль была выражена в письменах,
чтобы я мог увидеть, что древний мир смог сказать
об этом чуде -- твоем сложении:
мы ли усовершенствовались, они ли были лучше,
или же кругооборот всего сущего ничего не меняет.
О, я уверен, что умы прежних дней
возносили восхищенную хвалу худшим предметам.
* В сонете нашли отражение идущие от Книги Екклесиаста и античных философов представления
о циклических изменениях всего в природе, приводящих к бесконечным повторениям, без какого
либо развития.
60.
Как волны разобьются о причал,
Так и минут закончится поход;
Они спешат, сменяясь, от начал
Упорной чередой всегда вперёд.
Родившийся им открывает счёт,
Достигнет только зрелости, и тут
Обратный начинается отсчёт,
Уничтожая жизни красоту.
Потушит Время юности пожар,
Лицо покроет сетью из борозд,
И поглотит когда-то данный дар,
Былое упокоив на погост.
В грядущем вечна красота строки,
А с нею ты, природе вопреки.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Like as the waves make towards the pebbled shore,
So do our minutes hasten to their end,
Each changing place with that which goes before,
In sequent toil all forwards do contend.
Nativity, once in the main of light,
Crawls to maturity, wherewith being crowned,
Crook d eclipses 'gainst his glory fight,
And Time that gave doth now his gift confound.
Time does transfix the flourish set on youth,
And delves the parallels in beauty's brow,
Feeds on the rarities of nature's truth,
And nothing stands but for his scythe to mow.
And yet to times in hope my verse shall stand,
Praising thy worth, despite his cruel han
Подобно тому, как волны, напирая, движутся к каменистому берегу,
так наши минуты спешат к своему концу,
каждая сменяя ту, что ей предшествует, --
упорной чередой все стремятся вперед.
Рождение, едва появившись на свет,
ползет как дитя к зрелости, а лишь только увенчается ею,
кривые затмения ополчаются на его великолепие
и Время, которое дарило, теперь губит свой дар.
Время пронзает цвет юности
и роет борозды на лбу красоты,
кормится всем редкостным и подлинным в природе,
и все живет лишь для того, чтобы быть скошенным его косой.
И все же до грядущих времен доживут мои стихи,
восхваляющие твою красоту, вопреки его жестокой руке.
61.
Не твой ли образ властью над глазами
Сомкнуть мне не даёт их в поздний час?
Не ты ль мою дремоту миражами,
Как я усну, так обрываешь враз?
Наверное, ты, духов подослав,
Проверить хочешь праздный мой досуг,
Найти ревнивый повод средь забав,
И подтвердить мою неверность вдруг?
О, нет: моя любовь ещё сильней,
Она моим глазам не даст уснуть,
И я, не отдыхая много дней,
Сопровождаю стражником твой путь.
Где б не был ты, уберегу от риска,
Когда с другими будешь слишком близко.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Is it thy will thy image should keep open
My heavy eyelids to the weary night?
Dost thou desire my slumbers should be broken,
While shadows like to thee do mock my sight?
Is it thy spirit that thou send'st from thee
So far from home into my deeds to pry,
To find out shames and idle hours in me,
The scope and tenure of thy jealousy?
O no, thy love, though much, is not so great;
It is my love that keeps mine eye awake,
Mine own true love that doth my rest defeat,
To play the watchman ever for thy sake.
For thee watch I, whilst thou dost wake elsewhere,
From me far off, with others all too near.
По твоей ли воле твой образ не дает закрыться
моим тяжелым векам в томительной ночи?
Ты ли желаешь, чтобы моя дрема обрывалась,
когда тени, похожие на тебя, обманывают мое зрение?
Твой ли это дух, посланный тобой
так далеко от дома подглядывать за моими делами,
чтобы обнаружить у меня постыдные поступки и часы праздности,
в чем состоит цель и смысл* твоей ревности?
О нет: твоя любовь, хотя и сильна, все же не так велика;
это моя любовь не дает моим глазам закрыться,
моя собственная истинная любовь побеждает мой отдых,
чтобы мне быть в роли стража для тебя.
За тобой я слежу, когда ты бодрствуешь в другом месте,
далеко от меня, слишком близко к другим.
* В оригинале --"tenure", что, по мнению исследователей, следует читать как "teno(u)r" (смысл, содержание).
62.
Я грешен в чувстве самолюбованья
Самим собой, своей душой и телом;
Не искупить мне это наказанье –
Проникнуть в сердце глубоко сумело.
Лицом я очарован безгранично,
И формой, добродетелью благою;
Достоинства определяю лично,
Любого превзойду их красотою.
Бывает, вдруг я в зеркале увижу
Себя, как старика уже седого,
И понимаю, из ума не выжив,
Нельзя никак мне полюбить такого.
И всё же, восхвалю в себе себя же,
Красивого, как в юном эпатаже.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Sin of self-love possesseth all mine eye,
And all my soul, and all my every part;
And for this sin there is no remedy,
It is so grounded inward in my heart.
Methinks no face so gracious is as mine,
No shape so true, no truth of such account,
And for myself mine own worth do define,
As I all other in all worths surmount.
But when my glass shows me myself indeed,
Beated and chopped with tanned antiquity,
Mine own self-love quite contrary I read;
Self so self-loving were iniquity.
'Tis thee (my self) that for myself I praise,
Painting my age with beauty of thy days.
Грех себялюбия целиком владеет моими глазами
и всей моей душой и всем мной безраздельно,
и от этого греха нет исцеления,
так глубоко он укоренился в моем сердце.
Мне кажется, что ни у кого нет такого очаровательного лица,
такой совершенной формы, такой большой добродетели,
и я сам определяю собственное достоинство,
поскольку я всех других по всем достоинствам превосхожу.
Но когда мое зеркало показывает мне меня таким, каков я на самом деле,
потасканного, в глубоких морщинах*, задубленного от времени,
свою любовь к себе я понимаю наоборот:
так любить себя было бы чудовищно;
это тебя -- то есть, себя -- я восхваляю в себе,
украшая свою старость красотой твоих дней.
* По мнению комментаторов, "chopped" здесь следует читать как "chapped" (потрескавшийся, в глубоких морщинах).
63.
Когда, мой друг, сравняешься со мной
По возрасту: потрёпан и разбит,
С оплаченною старости ценой,
И выглядеть- в морщинах инвалид,
Когда в пути приблизится закат,
И красота, в чём был неотразим,
Пополнит список множества утрат,
Развеется былая память в дым.
Для этого момента я вот тут,
Тебя спасти смогу без лишних слов,
Чтоб Время не истёрло красоту,
Хоть, приговор для тела и суров.
В стихах я сохраню тебя таким,
И будешь жить в них вечно молодым.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Against my love shall be as I am now,
With Time's injurious hand crushed and o'erworn;
When hours have drained his blood and filled his brow
With lines and wrinkles; when his youthful morn
Hath travelled on to age's steepy night,
And all those beauties whereof now he's king
Are vanishing, or vanished out of sight,
Stealing away the treasure of his spring:
For such a time do I now fortify
Against confounding age's cruel knife
That he shall never cut from memory
My sweet love's beauty, though my lover's life.
His beauty shall in these black lines be seen,
And they shall live, and he in them still green.
Против того времени, когда мой возлюбленный станет таким, как я сейчас, --
разбитым и потрепанным губительной рукой Времени, --
когда часы истощат его кровь и покроют его лоб
линиями и морщинами; когда его юное утро
поедет по крутой дороге к ночи старости,
и все те красоты, королем которых он является сейчас,
будут исчезать, или уже исчезнут с глаз,
похищая сокровище его весны, --
для такого времени я сейчас строю укрепления
против жестокого ножа губительной старости,
чтобы он не вырезал из памяти
красоту моего возлюбленного, хотя этот нож уничтожит его жизнь.
Его красота будет видна в этих черных строках, --
они будут жить, и он в них пребудет цветущим.
64.
Когда я вижу, до чего жесток
И беспощаден вечный ход Времён,
С землёй сравняв и башню, и цветок,
И даже бронзу разрушает он;
Когда я вижу: жадный океан
На сушу гонит орды злобных волн,
Иль у воды отнимет часть курган -
Потерь-доходов кубок снова полн;
Когда я вижу беды перемен,
Как созданное раньше терпит крах,
То понимаю, думой удручен:
Отнимет Время и любовь в сердцах.
И эта мысль, как надо мной палач,
Боюсь я потерять тебя, хоть плачь.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
When I have seen by Time's fell hand defaced
The rich proud cost of outworn buried age;
When sometime lofty towers I see down rased,
And brass eternal slave to mortal rage;
When I have seen the hungry ocean gain
Advantage on the kingdom of the shore,
And the firm soil win of the wat'ry main,
Increasing store with loss, and loss with store;
When I have seen such interchange of state,
Or state itself confounded to decay,
Ruin hath taught me thus to ruminate:
That Time will come and take my love away.
This thought is as a death, which cannot choose
But weep to have that which it fears to lose.
Когда я вижу, как обезображено беспощадной рукой Времени
то, что было богатством и гордостью изжитого и похороненного века;
когда я вижу порой, что сравнены с землей величественные башни
и вечная бронза во власти смертельной стихии разрушения;
когда я вижу, как голодный океан
наступает на царство суши,
а твердая почва одерживает победу над водами,
увеличивая изообилие за счет потерь и потери за счет изобилия;
когда я вижу такие перемены в состоянии
или то, как высшее состояние приходит к краху, --
все это разрушение учит меня думать:
такое Время придет и заберет мою любовь.
Эта мысль подобна смерти, с ней остается только
рыдать о том, что имеешь, но боишься потерять.
65.
Земля и море, камень и металл, –
Сильнее вас мир сумрачный и бренный,
Как сладить с ним, чтоб прелесть не терял
Любой цветочек слабенький и бледный?
Как сохранить дыхание лугов
В осаде сокрушительнейших дней,
Когда защиты нет от холодов,
Не избежать старения, смертей?
Пугает мысль! И кто изобретёт
Как лучшему не перейти черту?
Остановить Времён проворный ход,
Иль запретить калечить красоту?
Такой нет силы, что в стихах вершится,
Лишь в них любовь сверкает как зарница.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Since brass, nor stone, nor earth, nor boundless sea,
But sad mortality o'ersways their power,
How with this rage shall beauty hold a plea,
Whose action is no stronger than a flower?
O how shall summer's honey breath hold out
Against the wrackful siege of batt'ring days,
When rocks impregnable are not so stout,
Nor gates of steel so strong, but Time decays?
O fearful meditation! Where, alack,
Shall Time's best jewel from Time's chest lie hid?
Or what strong hand can hold this swift foot back,
Or who his spoil of beauty can forbid?
O none, unless this miracle have might,
That in black ink my love may still shine bright.
Раз бронзу, и камень, и землю, и бескрайнее море –
все пересиливает прискорбная бренность,
как же против этой стихии выступать [судиться] красоте,
чьи позиции не сильнее, чем у цветка?
О как медовому дыханию лета устоять
против уничтожающей осады сокрушительных дней,
когда неприступные скалы не так крепки,
и стальные ворота не так прочны, чтобы избежать разрушения Временем?
О пугающая мысль! Увы, где же
лучший драгоценный камень Времени укроется от сундука Времени*?
Или -- какая сильная рука может удержать его (Времени) быстрые ноги,
или -- кто может запретить ему порчу красоты?
О, никто, если только не совершится то чудо,
что в моих чернилах моя любовь будет вечно ярко сиять.
* Смысл метафоры "сундук времени" (Time's chest) не вполне ясен; возможно, имеется в виду, что Время в конечном итоге всех прячет, как в сундук, в небытие и забвение; с другой стороны, возможно, это просто эвфемизм, означающий "гроб".
66.
Устав от жизни, я взываю к смерти:
Достоинства с рождения в долгах,
И роскошь достаётся без усердий,
От веры отрекаются в грехах,
Для недостойных почести и злато,
А девственность пускают на панель,
И совершенство оболгут предвзято,
И власть слаба, и потеряла цель,
Искусство контролируется грубо,
И блажь учёных горе принесла,
Простую честность обозвали глупой,
Добро в рабах у мирового зла, -
И я б ушёл, не выдержав всё это,
Но, не могу любовь оставить где-то.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Tired with all these, for restful death I cry:
As to behold desert a beggar born,
And needy nothing trimmed in jollity,
And purest faith unhappily forsworn,
And gilded honour shamefully misplaced,
And maiden virtue rudely strumpeted,
And right perfection wrongfully disgraced,
And strength by limping sway disabl d,
And art made tongue-tied by authority,
And folly (doctor-like) controlling skill,
And simple truth miscalled simplicity,
And captive good attending captain ill:
Tired with all these, from these would I be gone,
Save that, to die, I leave my love alone.
Устав от всего этого, я взываю к успокоительной смерти, --
устав видеть достоинство от роду нищим,
и жалкое ничтожество, наряженное в роскошь,
и чистейшую веру, от которой злобно отреклись,
и позолоченные почести, позорно оказываемые недостойным,
и девственную добродетель, которую грубо проституируют,
и истинное совершенство, опозоренное с помощью лжи,
и силу, которую шаткое правление сделало немощной,
и искусство, которому власть связала язык,
и блажь, с ученым видом руководящую знанием,
и безыскусную честность, которую прозвали глупостью,
и порабощенное добро в услужении у главенствующего зла, --
устав от всего этого, я бы от этого ушел,
но меня останавливает, что, умерев, я оставлю свою любовь в одиночестве.
67.
О, жизнь зачем сейчас тебе досталась:
Собой ты украшаешь нечестивость,
Благодаря ей, грех – на пьедесталах,
И в обществе распространилась лживость?
Зачем за красотой твоей скрываясь,
Безнравственность так полюбила юность?
И почему тебя вдруг выбрал Хаос,
Как будто ты и есть его Фортуна?
Не потому ль сейчас так происходит,
Когда в Природе в недостатке прелесть,
Не выйти из периода бесплодий,
И без тебя ей не достигнуть целей?
Ты для Природы ангел прошлой славы,
Сегодня - отвратительные нравы.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Ah wherefore with infection should he live,
And with his presence grace impiety,
That sin by him advantage should achieve,
And lace itself with his society?
Why should false painting imitate his cheek,
And steal dead seeming of his living hue?
Why should poor beauty indirectly seek
Roses of shadow, since his rose is true?
Why should he live, now Nature bankrupt is,
Beggared of blood to blush through lively veins,
For she hath no exchequer now but his,
And proud of many, lives upon his gains?
O him she stores, to show what wealth she had,
In days long since, before these last so bad.
О почему же он должен жить в одно время с пороком
и своим присутствием скрашивать нечестивость,
чтобы грех благодаря ему получил преимущество
и прочно связал себя с его обществом?
Почему фальшивая краска должна подражать его щеке
и красть мертвое подобие у его живого цвета лица?
Почему должна убогая красота обманным путем добывать
подобия роз, поскольку его роза истинна*?
Почему он должен жить сейчас, когда Природа обанкротилась,
обнищав кровью, способной наполнить краской живые вены,
так как у нее не осталось другой казны, кроме его красоты,
и, гордясь многими своими творениями, она живет только за его счет?
О, она хранит его, чтобы показать, каким богатством она обладала
в дни давно прошедшие, до этих последних, таких плохих.
* С учетом философской фразеологии (см. примечание к переводу Сонета 53), строки 7-8 можно истолковать следующим образом: "Почему поддельная красота должна иметь возможность имитировать его красоту, которая является воплощенным идеалом?"
68.
В нём - образец давно минувших дней,
Тот, что не вечен, также, как цветы,
Которые, раскрывшись для людей,
В дальнейшем украшают их черты;
Примерно так, как локоны других,
Кого-то украшавшие вчера,
На новом месте в красках золотых
Используют сегодня мастера.
В нём то благословение времён -
Без париков, нарядов и белил,
И, если чем-то был он превзойдён,
То, блеск чужой в себе не отразил.
Он для Природы - сила лучших чувств
От прежней красоты на фальшь искусств.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Thus is his cheek the map of days outworn,
When beauty lived and died as flowers do now,
Before these bastard signs of fair were borne,
Or durst inhabit on a living brow;
Before the golden tresses of the dead,
The right of sepulchres, were shorn away,
To live a second life on second head;
Ere beauty's dead fleece made another gay:
In him those holy ntique hours are seen,
Without all ornament, itself and true,
Making no summer of another's green,
Robbing no old to dress his beauty new;
And him as for a map doth Nature store,
To show false Art what beauty was of yore.
Таким образом, его лицо [щека] -- образец минувших дней,
когда красота жила и умирала, как теперь -- цветы,
до того, как эти незаконные символы красоты стали носиться людьми
и посмели поселиться на живом лбу;
до того, как золотистые локоны мертвых –
достояние могил -- стали отстригаться,
чтобы получить другую жизнь на другой голове,
прежде чем мертвая шевелюра красоты стала украшать другого.
В нем видны эти благословенные старые времена –
красота без приукрашиваний, подлинная и истинная,
когда не творили себе лето из цветения другого,
не ограбляли старого, чтобы дать своей красоте новый наряд.
И Природа его хранит как образец,
чтобы показать фальшивому Искусству, какой красота была прежде.
69.
Ту часть тебя, которая видна,
В себе бы видеть многие желали;
Наполнена достоинством она,
И оболгать враги рискнут едва ли.
Хотя, сейчас увенчан похвалой,
И злые языки ей тоже вторят,
В других словах марают с чернотой,
Когда, как будто, видят дальше взора.
И даже в красоте твоей души
Отыскивают самое плохое;
При том, что сами скряги-торгаши,
К прекрасному цветку добавят гноя.
Молва поверит, будто ты таков,
Раз, твой цветок пророс средь сорняков.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Those parts of thee that the world's eye doth view
Want nothing that the thought of hearts can mend;
All tongues (the voice of souls) give thee that due,
Utt'ring bare truth, even so as foes commend,
Thy outward thus with outward praise is crowned,
But those same tongues that give thee so thine own,
In other accents do this praise confound
By seeing farther than the eye hath shown.
They look into the beauty of thy mind,
And that in guess they measure by thy deeds;
Then, churls, their thoughts (although their eyes were kind)
To thy fair flower add the rank smell of weeds:
But why thy odour matcheth not thy show,
The soil is this, that thou dost com.
Та часть тебя, которая видна глазам мира,
не лишена ничего, что могла бы пожелать сокровенная мысль;
все языки, выразители души, отдают тебе в этом должное,
говоря голую правду, и даже враги тебя хвалят.
Твоя внешность, таким образом, увенчана внешней хвалой,
но те же языки, которые воздают тебе то, что тебе причитается,
в других словах эту хвалу опровергают,
когда глядят дальше, чем показывает глаз.
Они смотрят на красоту твоей души
и, в своих догадках, измеряют ее твоими поступками;
тогда в своих мыслях эти скряги, -- хотя бы их глаза были добрыми, --
к твоему прекрасному цветку добавляют зловоние сорняков.
Но почему твой запах не соответствует твоему виду?
Причина* в том, что ты цветешь, доступный всем.
* В оригинале Торпа здесь стояло несуществующее слово "solye", которое большинство позднейших издателей сочли искаженным "soyle", что соответствует современному "soil". Однако интерпретации этого слова предлагались разные, в том числе "почва (на которой вырастает порок)", "пятно (моральное)", "решение (вопроса)".
70.
Ты не считай изъяном оговоры,
Прекрасное – мишень у клеветы,
Когда запустят подозренье воры
Вороньей стаей в адрес красоты.
А клевета тем более докажет -
Достоинства твои на высоте,
И порча любит красоту ромашек,
Ты – чистый воздух в общей духоте.
Ты в молодости пережил осаду,
И вышел победителем у лжи;
Но, этого не хватит на преграду,
Чтоб удержать завистников в тиши.
И если бы не оговор в пороке,
Тебя б любили все, кто одиноки.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
That thou are blamed shall not be thy defect,
For slander's mark was ever yet the fair;
The ornament of beauty is susp ct,
A crow that flies in heaven's sweetest air.
So thou be good, slander doth but approve
Thy worth the greater, being wooed of time,
For canker vice the sweetest buds doth love,
And thou present'st a pure unstain d prime.
Thou hast passed by the ambush of young days,
Either not assailed, or victor being charged,
Yet this thy praise cannot be so thy praise
To tie up envy, evermore enlarged:
If some susp ct of ill masked not thy show,
Then thou alone kingdoms of hearts shouldst owe.
То, что тебя порицают, не должно считаться твоим изъяном,
так как прекрасное всегда было мишенью клеветы;
орнаментом красоты является подозрение –
ворона, летающая в чистейшем воздухе небес.
Так что, будь ты хорошим, клевета тем более подтвердит
твое достоинство, подвергающееся соблазнам времени*,
так как порча любит самые сладостные бутоны,
а ты представляешь собой чистый незапятнанный расцвет.
Ты миновал опасности [засаду] юных дней,
или не подвергшись нападению, или, атакованный, но выйдя победителем;
это похвально, но этого недостаточно,
чтобы сдержать [связать] вечно растущую зависть.
Если бы подозрение в пороке не бросало тень на твою красоту,
тогда ты один владел** бы королевствами сердец.
* Темное место, вызывающее споры комментаторов.
** Согласно комментаторам, "owe" здесь следует читать как "own" (владеть, обладать).
71.
Когда умру, оплакивай не дольше,
Чем будешь слышать похоронный звон,
О том, что я сбежал от доли горшей,
И в мир червей подался на поклон.
И если прочитаешь эти строки,
Не вспоминай об авторской руке,
Воспоминанья могут быть жестоки,
Хочу, чтоб дальше шёл ты налегке.
И если, на стихи мои ты взглянешь,
Когда смешаюсь с глиною сырой,
Не вспомни имя автора деяний,
И пусть твоя любовь умрёт со мной,
Чтоб мир жестокий не заметил плача,
И не смеялся, о тебе судача.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
No longer mourn for me when I am dead
Than you shall hear the surly sullen bell
Give warning to the world that I am fled
From this vile world with vildest worms to dwell;
Nay, if you read this line, remember not
The hand that writ it, for I love you so
That I in your sweet thoughts would be forgot,
If thinking on me then should make you woe.
Or if (I say) you look upon this verse,
When I (perhaps) compounded am with clay,
Do not as much as my poor name rehearse,
But let your love even with my life decay,
Lest the wise world should look into your moan,
And mock you with me after I am gone.
Когда я умру, оплакивай меня не дольше,
чем будешь слышать угрюмый колокол,
оповещающий мир, что я бежал
из этого низкого [подлого, мерзкого] мира, чтобы поселиться с нижайшими червями.
Даже если прочитаешь эту строку, не вспоминай
руки, которая ее написала, ибо я люблю тебя так,
что хотел бы быть забытым тобою и в сокровенных мыслях,
если мысли обо мне причинят тебе страдание.
Или если, говорю я, ты взглянешь на эти стихи,
когда, возможно, я уже смешаюсь с глиной,
ты даже моего бедного имени не повторяй,
но пусть твоя любовь погибнет с моей жизнью,
чтобы всеведущий мир не заметил твоего плача
и не осмеял тебя из-за меня, когда меня не будет.
71 – по мотивам.
Когда умру, оплакивай не долго,
Пока меня везут в последний путь,
Похорони без пышности и шёлка,
Имущество оформить не забудь.
Ты выдержишь, я верю, что по силам,
Когда любой из преданных друзей,
Поэзию мою смешает с илом,
При этом попросив права над ней.
Тогда узнаешь многое такое,
Что раньше и не слышала от них:
В поэзии моей одно плохое,
И что не стих – то в списке из дурных.
Стихи мои ты выкини не глядя,
Но, все права оформи так, как надо.
72.
Чтоб не доставил мир тебе проблем,
Спросив, зачем меня ты полюбила,
Когда умру, забудь меня совсем,
Ты не докажешь им, что милым был я,
И если только ложь изобретёшь,
Чтоб сделать больше в искреннем подлоге,
Воздать хвалы покойнику, то, что ж,
Мир не поверит, что я – лучше многих.
И чтоб не показалась фальшь любви,
Что ты, из чувства, говоришь неправду,
Ты с именем, как с телом, разорви
И от позора сотвори преграду.
Мне стыдно, что я был к проступкам склонный,
Меня любила ты, а я – никчёмный.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
O lest the world should task you to recite
What merit lived in me that you should love,
After my death (dear love) forget me quite;
For you in me can nothing worthy prove,
Unless you would devise some virtuous lie
To do more for me than mine own desert,
And hang more praise upon deceas d I
Than niggard truth would willingly impart:
O lest your true love may seem false in this,
That you for love speak well of me untrue,
My name be buried where my body is,
And live no more to shame nor me nor you:
For I am shamed by that which I bring forth,
And so should you, to love things nothing worth.
Чтобы мир не заставил тебя рассказывать,
какие во мне были достоинства, заслуживавшие твоей любви,
после моей смерти, любовь моя, забудь меня совсем,
так как ты не сможешь доказать, что во мне было что-то ценное,
если только не изобретешь какую-нибудь благородную ложь,
чтобы сделать для меня больше, чем я заслуживаю,
и воздать [навесить] больше хвалы мне, покойному,
чем скупая правда сообщила бы по своей воле.
О, чтобы твоя подлинная любовь не показалось фальшивой оттого,
что ты, из любви меня хваля, говоришь неправду,
пусть мое имя будет похоронено там же, где мое тело,
и не будет больше жить, чтобы не позорить ни тебя, ни меня,
так как мне стыдно за то, что я произвожу на свет,
и тебе должно быть стыдно за свою любовь к никчемным предметам.
72 - по мотивам.
Чтоб не доставил мир тебе проблем,
Спросив, за что меня ты полюбила,
И сколько я отмыл от разных схем,
Не забрала ли всё с собой могила,
Не говори им правду так, как есть,
Что я был честен пред людьми и богом,
И если местных обманул божеств,
То, потеряли все они немного.
Пусть думают, что жизнь своё взяла,
Для нас с тобой их мнение неважно,
И мы друг другу скажем все слова,
Когда, поверь, увидимся однажды.
Пусть тешит смерть моя лжеца и вора,
А нас с тобою встреча ждёт у моря.
73.
Во мне ты видишь осень – время года,
Когда остатки листьев пожелтели,
Качает ветки злая непогода,
Там, где звучали раньше птичьи трели.
Во мне ты видишь сумеречный вечер,
Который меркнет, как и всё земное;
И ночь к нему уже спешит на встречу,
Подобно Смерти окружить покоем.
Во мне ты видишь отблеск слабый, бледный,
Что догорит на углях неизбежно,
Тепла остатки поглотит бесследно
Тот, мир, в котором прежде жил надеждой.
Но, ты лишь крепче любишь горемычно:
Моей любви отмерен срок величья.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
That time of year thou mayst in me behold
When yellow leaves, or none, or few, do hang
Upon those boughs which shake against the cold,
Bare ruined choirs, where late the sweet birds sang.
In me thou seest the twilight of such day
As after sunset fadeth in the west,
Which by and by black night doth take away,
Death's second self, that seals up all in rest.
In me thou seest the glowing of such fire
That on the ashes of his youth doth lie,
As the death-bed whereon it must expire,
Consumed with that which it was nourished by.
This thou perceiv'st, which makes thy love more strong,
To love that well which thou must leave ere long.
Во мне ты видишь то время года,
когда желтые листья, -- их или нет совсем, или мало, -- висят
на трясущихся от холода ветвях, --
оголенных разрушенных хорах, где недавно пели сладкоголосые птицы.
Во мне ты видишь сумерки дня,
который после захода солнца угасает на западе;
его быстро забирает черная ночь –
второе "я" Смерти, все опечатывающая покоем.
Во мне ты видишь сияние такого огня,
который покоится на золе своей юности,
как на смертном ложе, где он должен угаснуть,
поглощенный тем, что его питало.
Ты это постигаешь, и это делает твою любовь сильнее,
заставляя любить преданно то, что ты должен вскоре потерять.
73 - По мотивам.
Во мне ты видишь осени хандру,
Когда стихи прут, как из автомата,
Чем больше ветки гнутся на ветру,
Тем больше написать чего-то надо.
И всё, что на бумаге намарал,
Похоже, словно будто под копирку –
Прошла годков счастливая пора
И холод смерти взять спешит за шкирку.
Из года в год, один рассказ такой
Из незамысловатого сюжета –
Как будто счастье нас не ждёт зимой,
А следом радость и весны, и лета?
У каждой Музы свой сезон утех –
Но только осень плодовитей всех.
74.
Ты не горюй, когда жестокий мир
Навечно заберёт меня отсюда –
В моих строках найдешь тот эликсир,
Способный возвернуть из абсолюта.
Читая строчки, ты увидишь в них
Мою частицу, что отдал тебе я,
Материальным станет каждый стих,
И дух проснётся, чувствами владея.
Со мной уйдёт всего лишь материал,
Земных червей заняв привычным делом,
Обыденный для Смерти ритуал,
Разрушить память через гибель тела.
В стихах же - вдохновение и труд,
Они с тобою всех переживут.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
But be contented when that fell arrest
Without all bail shall carry me away,
My life hath in this line some interest,
Which for memorial still with thee shall stay.
When thou reviewest this, thou dost review
The very part was consecrate to thee:
The earth can have but earth, which is his due;
My spirit is thine, the better part of me.
So then thou hast but lost the dregs of life,
The prey of worms, my body being dead,
The coward conquest of a wretch's knife,
Too base of thee to be remember d:
The worth of that is that which it contains,
And that is this, and this with thee remains.
Но не горюй, когда этот жестокий арест
без права освобождения заберет меня отсюда;
моя жизнь продолжается [имеет долю] в этих строчках,
которые для памяти навсегда останутся с тобой.
Читая снова это стихотворение, ты будешь видеть
ту самую часть меня, которая была посвящена тебе;
земля может получить только землю*, которая ей причитается,
а мой дух -- лучшая часть меня -- принадлежит тебе.
Так что ты потеряешь не более, чем отбросы жизни,
добычу червей, -- умрет мое тело,
бесчестная добыча ножа негодяя**,
слишком низменное, чтобы его помнили.
Его ценность в том, что оно содержит в себе,
то есть это мое творчество, а это останется с тобой.
* См. примечание к Сонету 44.
** Спорное место. Согласно одному из толкований, под "ножом негодяя" здесь нужно понимать косу Смерти.
74 - По мотивам.
Не говори, что я – лентяй и бездарь,
Просиживаю без толку штаны,
Во мне больших талантов просто бездна,
Особенно, стихи мои важны.
Пускай сейчас, ты смотришь с укоризной,
На мой бесплодный бесполезный труд,
Когда умру, по мне сыграют тризну,
И сразу пятитомник издадут.
Ну, а потом – признание и слава!
Поклонникам устанешь объяснять,
Какого был я ласкового нрава,
И как меня любила ваша мать.
Не жди, когда я Пушкина порву –
Люби меня сейчас и наяву!
75.
Даёшь ты пищу для моих раздумий,
Как свежий ливень пахотным полям,
Как ради дружбы поступить разумней,
Отдать, и общим вырасти долям:
Скупец гордится, умножая злато,
А то, боится потерять сундук;
Бывает, скрою чувства воровато,
А иногда - пусть знают все вокруг.
Случается - пресыщен от общенья,
А после пожелаю видеть вновь,
Ничто так не заменит наслажденья,
Как снова ощутить твою любовь.
Так в крайностях живу я день за днём,
То - голодаю, то - опять вдвоём.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
So are you to my thoughts as food to life,
Or as sweet seasoned showers are to the ground;
And for the peace of you I hold such strife
As 'twixt a miser and his wealth is found:
Now proud as an enjoyer, and anon
Doubting the filching age will steal his treasure;
Now counting best to be with you alone,
Then bettered that the world may see my pleasure:
Sometime all full with feasting on your sight,
And by and by clean starv d for a look;
Possessing or pursuing no delight
Save what is had or must from you be took.
Thus do I pine and surfeit day by day,
Or gluttoning on all, or all away.
Для моих мыслей ты -- как пища для жизни
или как свежие благоуханные ливни -- для земли,
и ради твоего спокойствия* я веду такую борьбу,
какая бывает между скупцом и его богатством:
то он горд, наслаждаясь им, а то
опасается, что вороватый век украдет его сокровище;
то я считаю, что лучше всего быть с тобой наедине,
то полагаю, что еще лучше, чтобы мир видел мою радость;
порой пресыщен пиршеством -- созерцанием тебя,
но скоро снова совсем изголодаюсь по взгляду на тебя,
не имея и не ища других удовольствий,
кроме того, что я получил или должен получить от тебя.
Так я чахну и предаюсь излишествам изо дня в день –
или обжираюсь всем, или лишен всего.
* Неясное место; "for the peace of you" можно истолковать также как "ради (моего) удовлетворения, которое мне доставляет твоя дружба".
76.
Но почему стихи мои не модны,
Не отражают быстрых перемен?
И почему во времени свободный
Я не спешу экспериментам в плен?
И почему же в форме осторожной
Моё воображение творит,
Так, что по слову выявить не сложно,
Как звать и где родился я - пиит?
Любви своей я посвящаю строки,
Любовь моя, ты – в центре всех поэм,
А потому же снова в монологе
Звучат слова из предыдущих тем.
Как солнце каждый день восходит снова,
Так о любви я повторяю слово.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Why is my verse so barren of new pride?
So far from variation or quick change?
Why with the time do I not glance aside
To new-found methods and to compounds strange?
Why write I still all one, ever the same,
And keep invention in a noted weed,
That every word doth almost tell my name,
Showing their birth, and where they did proceed?
O know, sweet love, I always write of you,
And you and love are still my argument;
So all my best is dressing old words new,
Spending again what is already spent:
For as the sun is daily new and old,
So is my love still telling what is told.
Почему мои стихи настолько лишены новомодного великолепия –
Так далеки от разнообразия и быстрых перемен?
Почему я не обращаюсь, вместе с временем,
к новообретенным методам и странным сочетаниям*?
Почему я пишу постоянно одно и то же, всегда одинаково,
и одеваю воображение в ту же знакомую одежду,
так что каждое слово почти называет мое имя,
обнаруживая свое рождение и происхождение?
О знай, любовь моя, я всегда пишу о тебе,
и ты и любовь -- моя постоянная тема,
так что лучшее, что я могу, -- это нарядить старые слова по-новому,
тратя опять то, что уже потрачено.
Ведь солнце каждый день и ново и старо,
так и моя любовь постоянно говорит то, что уже сказано.
* Возможно, речь идет о новых стилистических приемах или о словотворчестве, широко распространенном в эпоху Шекспира.
77.
По зеркалу поймёшь, что – старый слишком,
А по часам – как быстр ход минут,
Но для души есть записная книжка,
И с ней такие мысли набегут:
Тот дряхлый вид, что зеркало покажет,
Напомнит – смерть нас ждёт в конце пути;
А стрелка от часов, что без поблажек
Желает Время в вечность унести;
Ты всё в себе, что не удержит память,
Доверь страницам – обнаружишь в них
Твоих детей, рождённых от бальзама
Труда и вдохновения души.
Спасибо скажем зеркалу с часами,
Мы в книге говорим их голосами.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Thy glass will show thee how thy beauties wear,
Thy dial how thy precious minutes waste,
The vacant leaves thy mind's imprint will bear,
And of this book, this learning mayst thou taste:
The wrinkles which thy glass will truly show
Of mouth d graves will give thee memory;
Thou by the dial's shady stealth mayst know
Time's thievish progress to eternity;
Look what thy memory cannot contain
Commit to these waste blanks, and thou shalt find
Those children nursed, delivered from thy brain,
To take a new acquaintance of thy mind.
These offices, so oft as thou wilt look,
Shall profit thee, and much enrich thy book.
Твое зеркало покажет тебе, как изнашиваются твои прелести,
часы -- как истекают драгоценные минуты,
а чистые листы будут хранить отпечаток твоей души,
и из этой книги* ты можешь вкусить такое знание:
морщины, которые твое зеркало тебе правдиво покажет,
напомнят тебе о раскрытом зеве могилы;
по тому, как украдкой движется тень в часах**, ты можешь постичь
вороватое движение времени к вечности;
а все, что твоя память не может удержать,
доверь этим пустым страницам, и потом ты обнаружишь
взращенными этих детей, рожденных твоим умом,
чтобы с ними снова познакомилась твоя душа.
Эти услуги зеркала и часов -- в той мере, насколько часто ты будешь смотреть, --
принесут тебе пользу и сильно обогатят твою книгу.
* Здесь "книга" (book), вероятно, означает какого-то рода книгу для записей. По мнению некоторых комментаторов, поэт подарил Другу такую книгу, и данный сонет сопровождал подарок. Ср. сонет 122, где речь идет о подобном подарке Друга поэту.
** Вероятно, речь идет о солнечных часах.
78.
Я часто призывал тебя как Музу,
Найти подсказок добрых для стихов,
И вот теперь, поддавшийся искусу,
Другой поэзию слагает с этих слов.
Твои глаза зажгли мой слабый голос,
Он громогласно зазвучал в тиши,
На крыльях чувств чтоб покорился логос
В изяществе и слова, и души.
И потому, моим трудом гордись ты,
Всё, что я сделал под твоей звездой,
А те другие – только пародисты,
Искусство заполняют пустотой.
И ты со мной моё стихотворенье
Возвысь до бесподобного творенья.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
So oft have I invoked thee for my Muse,
And found such fair assistance in my verse,
As every alien pen hath got my use,
And under thee their poesy disperse.
Thine eyes, that taught the dumb on high to sing,
And heavy ignorance aloft to fly,
Have added feathers to the learn d's wing
And given grace a double majesty.
Yet be most proud of that which I compile,
Whose influence is thine, and born of thee:
In others' works thou dost but mend the style,
And arts with thy sweet graces grac d be;
But thou art all my art, and dost advance
As high as learning my rude ignorance.
Я так часто призывал тебя как свою Музу
и находил в тебе такую добрую помощь для своих стихов,
что каждое чужое перо присвоило мой обычай
и, прикрываясь тобой, распространяет свою поэзию.
Твои глаза, которые научили немого петь во весь голос,
а тяжкое невежество -- летать в вышине,
теперь добавили перьев к крыльям ученых
и придали изяществу двойное великолепие.
И все же гордись более всего тем, что слагаю я,
у которого все влияние -- твое, и рождено от тебя*;
в произведениях других ты всего лишь улучшаешь стиль,
и искусства лишь украшаются твоей драгоценной красой.
Но для меня ты -- все мое искусство, и возвышаешь
до учености мое грубое невежество.
* Согласно расхожим представлениям того времени, жизнь каждого человека проходила под постоянным влянием тех или иных звезд. Поэт заявляет, что у него все влияние -- от Друга, тем самым косвенно очередной раз уподобляя его звезде.
79.
Пока в тебе я находил разгадки,
В моих стихах ты был неотразим,
Но, вот теперь, поэзия в упадке,
И Муза покоряется другим.
Я признаю, любовь к тебе как тема
Достойна описаний мастеров,
Но как бы не решалась та проблема,
В ней только ты – источник нужных слов.
Поэт тебе присвоит добродетель –
Она и так в тебе давно живёт:
Всему, чему с рождения свидетель -
Хвалебной фразой выразит отчёт.
Поэтому не слушай отзыв лестный,
Ты сам его намного интересней.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Whilst I alone did call upon thy aid,
My verse alone had all thy gentle grace,
But now my gracious numbers are decayed,
And my sick Muse doth give another place.
I grant (sweet love) thy lovely argument
Deserves the travail of a worthier pen,
Yet what of thee thy poet doth invent
He robs thee of, and pays it thee again:
He lends thee virtue, and he stole that word
From thy behaviour; beauty doth he give,
And found it in thy cheek; he can afford
No praise to thee but what in thee doth live.
Then thank him not for that which he doth say,
Since what he owes thee, thou thyself dost pay.
Пока я один взывал к твоей помощи,
мои стихи одни воплощали все твое изящество*,
но теперь мои изящные стихи в упадке,
и моя больная Муза уступает место другому.
Я признаю, любовь моя, что твоя милая тема
заслуживает труда более достойного пера,
и все же, что бы о тебе ни сочинил поэт,
он все ворует у тебя, а потом возмещает тебе же:
он наделяет тебя добродетелью, но само это слово он украл
у твоего поведения; он придает тебе красоту,
но он лишь нашел ее в твоем лице [щеке]; он не может воздать
тебе никакой хвалы, кроме повторения того, что уже в тебе живет.
Поэтому не благодари его за то, что он говорит,
поскольку то, что он должен воздать тебе, ты платишь сам.
* Другое возможное прочтение: "...одни пользовались твоей благосклонностью".
80.
Пишу я о тебе, лишаясь сил
От знания того, что некто лучший
Твоих достоинств прелесть отразил,
А мой же стих совсем не благозвучный.
Достоинства твои как океан,
И ты на нём поднял свой гордый парус,
А я на лодке в шторм и ураган
К тебе подплыть хотя б чуть-чуть пытаюсь.
Тогда меня удержишь на плаву,
Когда другой легко стоит на судне,
И, может, я никчемный утону,
Когда его все безопасны будни.
Он преуспеет, я же – за бортом,
Моя любовь лишь виновата в том.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
O how I faint when I of you do write,
Knowing a better spirit doth use your name,
And in the praise thereof spends all his might,
To make me tongue-tied speaking of your fame.
But since your worth (wide as the ocean is)
The humble as the proudest sail doth bear,
My saucy bark (inferior far to his)
On your broad main doth wilfully appear.
Your shallowest help will hold me up afloat,
Whilst he upon your soundless deep doth ride,
Or (being wracked) I am a worthless boat,
He of tall building and of goodly pride.
Then if he thrive and I be cast away,
The worst was this: my love was my decay.
О, как меня лишает сил, когда я пишу о тебе,
знание, что превосходящий меня дух использует твое имя
и на хвалу тебе расходует всю свою силу,
так что сковывает мой язык, когда я говорю о твоей славе.
Но поскольку твои достоинства, обширные, как океан,
несут на себе равно скромный и самый гордый парус,
моя дерзкая ладья, много уступающая его кораблю,
своевольно появляется на твоей морской шири.
Твоя самая мелкая помощь удержит меня на плаву,
тогда как он поплывет по твоей бездонной глубине,
или, потерпев крушение, я стану никчемной лодкой
а он останется кораблем величественной и прекрасной постройки.
Тогда, если он будет преуспевать, а я буду выброшен на берег,
то худшее будет в том, что моя любовь стала моим крахом.
81.
Мне, может, хоронить тебя придётся,
А, может, ты - переживёшь меня
В моих стихах прекрасным благородством,
А я – забыт, не та величина.
Ты в них своё увековечишь имя,
А мой же уместится капитал
В простой могиле из песка и ила,
Тогда как ты – взойдёшь на пьедестал;
Мои сонеты станут монументом
Для будущих в тебя влюбленных глаз,
Народы мира эти сочиненья
Переведут потомкам много раз.
Ты будешь вечно жить, как вечно слово
В устах людей, и возрождаться снова.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Or shall I live your epitaph to make,
Or you survive when I in earth am rotten,
From hence your memory death cannot take,
Although in me each part will be forgotten.
Your name from hence immortal life shall have,
Though I (once gone) to all the world must die;
The earth can yield me but a common grave,
When you intomb d in mens eyes shall lie:
Your monument shall be my gentle verse,
Which eyes not yet created shall o'er-read,
And tongues to be your being shall rehearse,
When all the breathers of this world are dead;
You still shall live (such virtue hath my pen)
Where breath most breathes, even in the mouths of men.
Я ли доживу до того, чтобы составить тебе эпитафию,
или ты еще будешь жив, когда я сгнию в земле,
отсюда* твою память смерть не сможет забрать,
хотя я буду всецело забыт.
Твое имя отсюда получит бессмертную жизнь,
хотя я, скончавшись, должен буду для всего мира умереть.
Земля может предоставить мне только простую могилу,
тогда как ты пребудешь в гробнице людских глаз;
памятником тебе станут мои нежные стихи,
которые будут перечитывать глаза людей, еще не рожденных на свет,
и будущие языки будут заново рассказывать о твоем живом существе,
когда все, кто сейчас дышат в этом мире, уже умрут.
Ты всегда будешь жить -- такое свойство имеет мое перо, --
там, где дыханье жизни более всего дышит жизнью, -- в устах людей.
* Здесь "hence" (отсюда) может означать либо "из этого мира", либо "из этих стихов".
82.
Ты Музу не оценишь по ранжиру –
Бывает, славу искренне воздашь
Словам хвалы от авторов кумиру
Стремящихся пустить её в тираж.
Ты совершенен разумом и статью,
Своих достоинств видишь красоту,
Желаешь, чтоб тебя воспели страстью,
И словом современным – чистоту.
Любовь моя, пока поэты лгали,
Выдумывая новые слова,
Ты был описан истинно в реале,
Твоим же другом, правда - не нова;
Пусть приукрасят тех, кто слаб и бледен,
Тебе же макияж, любимый, вреден.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
I grant thou wert not married to my Muse,
And therefore mayst without attaint o'erlook
The dedicated words which writers use
Of their fair subjects, blessing every book.
Thou art as fair in knowledge as in hue,
Finding thy worth a limit past my praise,
And therefore art inforced to seek aSome fresher stamp of the time-bettering days.
And do so, love; yet when they have devised
What strain d touches rhetoric can lend,
Thou, truly fair, wert truly sympathized
In true plain words by the true-telling friend;
And their gross painting might be better used
Where cheeks need blood; in thee it is abused.
Я признаю, что ты не связан браком с моей Музой,
и, значит, можешь без позора для себя прочитывать
слова посвящений, которые пишущие употребляют,
говоря о своих прекрасных предметах, чтобы благословить каждую книгу.
Ты так же совершенен умом, как и внешностью*,
и, находя, что твои достоинства превосходят мою хвалу,
ты вынужден поэтому искать снова
какую-то более свежую хвалу, несущую печать этого усовершенствованного времени.
Так и делай, любовь моя; но все же, пока они придумывали,
какие неестественные приемы может дать риторика,
ты, истинно прекрасный, был истинно отображен
в простых истинных словах своего истинного друга;
а их густую краску [грубую живопись] лучше бы применять там,
где щекам недостает крови; для тебя она неуместна.
* См. примечание (*) к переводу Сонета 20.
83.
В тебе достоинств я увидел столько,
Что украшать их не было нужды;
А, у поэтов из-за славословья
Не видно настоящей красоты.
Я потому тебя не приукрасил,
Да, ты и сам свидетельство тому,
Насколько трудно из одних фантазий
Достоинствам твоим воздать хвалу.
Не обвини в молчании греховном,
Я промолчал специально, для того,
Не написать, чтоб как другой, невольно
От настоящих качеств далеко.
В твоих глазах прекрасного частица,
Такая, что поэтам и не снится.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
I never saw that you did painting need,
And therefore to your fair no painting set;
I found (or thought I found) you did exceed
The barren tender of a poet's debt:
And therefore have I slept in your report,
That you yourself, being extant, well might show
How far a modern quill doth come too short,
Speaking of worth, what worth in you doth grow.
This silence for my sin you did impute,
Which shall be most my glory, being dumb,
For I impair not beauty, being mute,
When others would give life, and bring a tomb.
There lives more life in one of your fair eyes
Than both your poets can in praise devise.
Я никогда не видел, чтобы ты нуждался в приукрашивании,
и поэтому к твоей красоте никакого приукрашивания не применял;
я обнаруживал -- или думал, что обнаруживал, -- что ты выше
того пустого славословия, которое поэты предлагают в уплату своего долга.
Я потому ничего не делал [спал] для твоего прославления,
что ты сам, живой, был свидетельством тому,
насколько современное перо не справляется,
говоря о достоинствах, c описанием достоинств, которые процветают в тебе.
Это молчание ты мне вменил в грех,
тогда как оставаться бессловесным -- моя самая большая заслуга,
ведь, будучи немым, я не наношу вреда красоте,
когда другие желали бы дать ей жизнь, а приносят могилу.
В каждом из твоих прекрасных глаз больше жизни,
чем оба твоих поэта могут изобрести для хвалы.
84.
Сказать нельзя не лучше, и не больше,
Чем похвала, что в мире ты – один,
По красоте душевной чище, тоньше,
Другие только копии твои.
Перо поэта скупо неуместно,
Когда герой не выйдет лучше всех;
Но кто тебя в стихах опишет честно –
Ждёт слава и читательский успех.
Он сохранит всё, данное природой,
Не исказив любимые черты,
И сам тогда прославится на годы,
И станет стиль стандартом красоты.
Но мир тогда узнает о проклятье:
Внимать хвале – одно твоё занятье.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Who is it that says most which can say more
Than this rich praise -- that you alone are you,
In whose confine immur d is the store
Which should example where your equal grew?
Lean penury within that pen doth dwell
That to his subject lends not some small glory,
But he that writes of you, if he can tell
That you are you, so dignifies his story:
Let him but copy what in you is writ,
Not making worse what nature made so clear,
And such a counterpart shall fame his wit,
Making his style admir d every where.
You to your beauteous blessings add a curse,
Being fond of praise, which makes your praises worse.
Кто скажет лучше всего -- кто может сказать больше*,
чем эта драгоценная хвала: что ты один -- такой, как ты,
заключающий в себе запас красоты и душевных качеств,
который должен был бы стать примером, если бы где-то расцветал равный тебе**?
Тощая скудость живет в том пере,
которое не придает своему предмету хотя бы небольшой славы,
но тот, кто пишет о тебе -- если он сможет только сказать,
что ты есть ты, -- облагородит свое описание.
Пусть он скопирует то, что в тебе написано природой,
не ухудшив того, что природа сделала таким совершенным,
и такая точная копия прославит его ум,
заставив всех восхищаться его стилем.
Ты к своей благословенной красоте добавляешь проклятье
тем, что любишь хвалу, отчего хвала тебе становится хуже.
* Сбивчивый синтаксис первой строки дал комментаторам пищу для различных толкований; впрочем, различия между толкованиями здесь не очень существенны для понимания общего смысла.
** Другими словами: никто не может превзойти тебя красотой; если есть на свете кто-то столь же прекрасный, то он только твоя копия.
85.
Молчит моя воспитанная Муза,
Когда хвала тебе вовсю цветёт,
И золотые перья в строчках кружат
Красивыми словами хоровод.
Ты в сердце у меня, другим- лишь тема,
Хотя: «Прекрасно!», - говорю я им
На каждый стих, написанный умело,
И слогом, утончённым и живым.
С хвалой тебе я соглашаюсь: «Верно»,
Но, всё же добавляю в них: «Сперва
Любовь должна стоять на месте первом,
А на последнем – только лишь слова.»
Уважь других за изыски искусства,
Меня же – за невысказанность чувства.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
My tongue-tied Muse in manners holds her still,
While comments of your praise, richly compiled,
Reserve their character with golden quill
And precious phrase by all the Muses filed.
I think good thoughts, whilst other write good words,
And like unlettered clerk still cry `Amen'
To every hymn that every spirit affords
In polished form of well-refin d pen.
Hearing you praised, I say, `'Tis so, 'tis true',
And to the most of praise add something more;
But that is in my thought, whose love to you
(Though words come hindmost) holds his rank before.
Then others for the breath of words respect,
Me for my dumb thoughts, speaking in effect.
Моя Муза, у которой связан язык, вежливо молчит,
в то время как хвалебные речи тебе, пышно составленные,
запечатлеваются в письменах* золотым пером,
в драгоценных выражениях, отточенных всеми Музами.
У меня хорошие мысли, тогда как другие пишут хорошие слова,
и, как неграмотный клирик, я все время восклицаю "Аминь!"
на каждый гимн, который способный дух рождает
в изысканной форме, утонченным пером.
Слыша, как тебя восхваляют, я говорю: "Это так, это верно",
и к самой большой хвале я добавляю что-то еще,
но это -- в мыслях, где любовь к тебе
стоит в первом ряду, хотя мои слова оказываются последними.
Поэтому уважай других за воздух слов,
а меня -- за немые мысли, которые говорят по-настоящему.
* По мнению некоторых комментаторов, "their" в этой строке оригинального издания является опечаткой и должно быть исправлено на "thy"; в таком случае возможно прочтение: "запечатлевают твою натуру".
86.
Возможно, Он поэзией своей,
Тебя, пытаясь, словом покорить,
Мои стихи не делает сильней
И вызывает мыслей дефицит?
Наверное, Его учителя
Наворожили - голос мой утих?
Но нет, ни Он, ни слуги короля,
Никак не повлияли на мой стих.
Большой имея опыт колдовской,
Ему помогут духи сочинять,
Но я не из-за них поник строкой,
Не из-за них безмолвствую опять:
Теперь, когда ты весь в Его строке,
Я – без тебя, и силы нет в руке.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Was it the proud full sail of his great verse,
Bound for the prize of all-too-precious you,
That did my ripe thoughts in my brain inhearse,
Making their tomb the womb wherein they grew?
Was it his spirit, by spirits taught to write
Above a mortal pitch, that struck me dead?
No, neither he, nor his compeers by night
Giving him aid, my verse astonish d.
He, nor that affable familiar ghost
Which nightly gulls him with intelligence,
As victors, of my silence cannot boast;
I was not sick of any fear from thence;
But when your countenance filled up his line,
Then lacked I matter, that infeebled mine.
Его ли гордый наполненный парус великих стихов,
держащих курс к этому бесценному трофею -- тебе,
запер мои созревшие мысли в моем мозгу,
превращая для них в гробницу чрево, в котором они выросли?
Его ли дух, который духи научили писать*
так, как смертным не дано, лишил меня дара речи?
Нет, это не он и не его ночные сотоварищи,
помогающие ему, привели в замешательство мой стих.
Ни он, ни его любезный знакомый дух,
который еженощно пичкает** его знанием,
не могут, как победители, похвалиться моим молчанием, --
я вовсе не был обессилен страхом из-за них;
Но когда твоя внешность наполнила его строки,
тогда я лишился предмета, и это обессилело мои стихи.
* По мнению части комментаторов, здесь содержится намек на Чапмена, якобы утверждавшего, что его учил писать дух Гомера.
** В оригинале -- "gulls", производное от устаревшего существительного "gull" (глотка).
87.
Прощай, я не могу тобой владеть,
Притом, что и себе ты знаешь цену,
В твоей свободе есть простой секрет –
Моим правам ты подыскал замену.
А я для обладания тобой,
Не заслужил ответного желанья?
И нет во мне достоинств с красотой,
Ни шарма, ни иного обаянья.
Себя дарил ты, цену не узнав,
В тех ошибаясь, кто был прежде дорог;
И потому твой превосходный нрав
И разум должен стать тебе опорой.
Тобой владел я, словно бы во сне:
Проснулся – без тебя, наедине.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Farewell, thou art too dear for my possessing,
And like enough thou know'st thy estimate:
The charter of thy worth gives thee releasing;
My bonds in thee are all determinate.
For how do I hold thee but by thy granting,
And for that riches where is my deserving?
The cause of this fair gift in me is wanting,
And so my patent back again is swerving.
Thy self thou gav'st, thy own worth then not knowing,
Or me, to whom thou gav'st it, else mistaking;
So thy great gift, upon misprision growing,
Comes home again, on better judgement making
Thus have I had thee as a dream doth flatter,
In sleep a king, but waking no such matter.
Прощай, ты слишком дорог, чтобы я тобой владел,
И, вероятно, тебе известна твоя цена.
Привилегия твоих достоинств дает тебе свободу,
тогда как мои права на тебя ограничены,
ибо как я могу обладать тобой иначе, нежели с твоего соизволения,
и чем я заслуживаю такое богатство?
Оснований для такого прекрасного дара во мне нет,
поэтому мой патент на обладание тобой отходит назад.
Ты дарил себя, не зная своей ценности,
или же ошибаясь во мне -- том, кому ты себя дарил;
поэтому твой великий дар, переросший такую недооценку,
возвращается обратно [домой] теперь, когда ты пришел к более правильному суждению.
Так я владел тобой -- как в приятном сне:
мне снилось, что я король, а проснувшись, я увидел, что нет ничего подобного.
88.
Когда решишь унизить ты меня,
Заслуги предъявив на осмеянье,
Тогда всецело поддержу тебя,
Доказывая, ты – вне порицанья;
Я недостатки знаю все свои,
И поддержав тебя, смогу добавить
О слабостях, пороках потайных,
Чтоб нам расстаться, ты был в полном праве.
Мы оба будем в выигрыше с тобой,
И чувства наши общие – дороже,
Обида станет для меня благой,
Тебе на пользу, значит, и мне тоже.
Моя любовь родилась не для споров,
И выдержит неправду оговоров.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
When thou shalt be disposed to set me light,
And place my merit in the eye of scorn,
Upon thy side against myself I'll fight,
And prove thee virtuous, though thou art forsworn:
With mine own weakness being best acquainted,
Upon thy part I can set down a story
Of faults concealed wherein I am attainted,
That thou in losing me shall win much glory;
And I by this will be a gainer too,
For, bending all my loving thoughts on thee,
The injuries that to myself I do,
Doing thee vantage, double vantage me.
Such is my love, to thee I so belong,
That for thy right myself will bear all wrong.
Когда ты вознамеришься меня принизить
и выставить мои достоинства на осмеяние,
я выступлю на твоей стороне против себя
и буду доказывать, что ты добродетелен, хотя ты нарушил клятву;
лучше всех знакомый с собственными слабостями,
выступая на твоей стороне, я могу рассказать
о скрытых пороках, которые меня бесчестят,
так чтобы, расставшись со мной, ты получил всеобщее одобрение.
И я от этого тоже буду в выигрыше,
так как все мои мысли -- с любовью о тебе,
и обиды, которые я наношу сам себе, --
если они благо для тебя, -- вдвойне благо для меня.
Моя любовь такова -- я так всецело принадлежу тебе, --
что ради твоей правоты снесу любую обиду [несправедливость].
89.
Скажи, что я проступок совершил -
И тут же соглашусь с тобой во всём,
Скажи больной – и упаду без сил,
Не назову фантазии – враньём.
Не опорочить даже знатоку,
И получить при этом результат,
Как сам себя я оболгать смогу:
Никто не заподозрит маскарад,
Тогда я избегу твои места,
Смогу и имя не упомянуть,
Так, чтоб моей игры неполнота,
Не выдала общений наших суть.
Тебе клянусь, что даже и с собой,
Раз, ты не любишь – буду как чужой.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Say that thou didst forsake me for some fault,
And I will comment upon that offence;
Speak of my lameness, and I straight will halt,
Against thy reasons making no defence.
Thou canst not (love) disgrace me half so ill,
To set a form upon desir d change,
As I'll myself disgrace, knowing thy will:
I will acquaintance strangle and look strange,
Be absent from thy walks, and in my tongue
Thy sweet belov d name no more shall dwell,
Lest I (too much profane) should do it wrong,
And haply of our old acquaintance tell.
For thee, against myself I'll vow debate,
For I must ne'er love him whom thou dost hate.
Скажи, что отказался от меня из-за какого-то проступка,
и я сам буду говорить осуждающе об этом прегрешении;
заговори о моей хромоте*, и я сразу начну спотыкаться [запинаться],
против твоих доводов никак не защищаясь.
Ты не можешь, любовь моя, опорочить меня вполовину так зло,
чтобы придать благовидную форму желаемой перемене,
как я сам опорочу себя, зная твою волю:
я скрою [подавлю] знакомство с тобой и буду вести себя, как чужой,
буду сторониться мест, где ты бываешь, и на моем языке
твоего сладостного возлюбленного имени больше не будет,
чтобы я, по своей простоте, не совершил ошибки
и случайно не выдал нашего старого знакомства.
Ради тебя я клянусь спорить с самим собой,
так как я не должен любить того, кого ты ненавидишь.
* По мнению большинства комментаторов, здесь речь идет не о физической хромоте, а о моральной слабости или изъянах творчества.
90.
Меня отвергни именно сейчас,
Когда я против всех стою мятежный,
Втопчи меня с врагами в боль и грязь
Но лишь не стань последнею надеждой.
И не приди, когда переживу
Я, проиграв, беду и наказанье,
И не добавь надежды естеству,
Оттягивая наше расставанье.
Ты не бросай меня в последний миг,
Когда от зла ущерб уже подсчитан,
И откажи мне раньше, напрямик,
Чтоб я проверил, как моя защита,
И выживу ли при таком позоре,
Но без тебя безмерным будет горе.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Then hate me when thou wilt, if ever, now
Now while the world is bent my deeds to cross,
Join with the spite of Fortune, make me bow,
And do not drop in for an after-loss.
Ah do not, when my heart has scaped this sorrow,
Come in the rearward of a conquered woe;
Give not a windy night a rainy morrow,
To linger out a purposed overthrow.
If thou wilt leave me, do not leave me last,
When other petty griefs have done their spite,
But in the onset come; so shall I taste
At first the very worst of Fortune's might;
And other strains of woe, which now seem woe,
Compared with loss of thee, will not seem so.
Что ж, отвернись от меня, когда пожелаешь, но лучше сейчас –
сейчас, когда мир вознамерился быть во всем против меня;
объединись со злобой Фортуны, заставь меня согнуться,
а не стань последней потерей.
Не приди, когда мое сердце избежит этой нынешней печали,
в арьергарде побежденного горя;
не добавь к бурной ночи дождливое утро,
оттягивая предназначенную мне погибель.
Если желаешь бросить меня, не бросай меня в последнюю очередь,
когда другие, мелкие бедствия уже нанесут свой ущерб,
но приди с первым натиском бед, -- так я испробую
сразу наихудшую силу Фортуны,
и другие горести -- которые теперь кажутся горем, --
по сравнению с потерей тебя уже не покажутся таковым.
91.
Есть те, кто прапрадедами гордится,
Другие - златом, или силой рук,
Нарядами, что носит и царица,
Бывает, что и пением пичуг,
У каждого из них своя отрада,
Которую он ценит высоко;
Но, для меня -всего одна награда,
Она из арсенала твоего:
Твоя любовь – повыше родословной,
Ценней богатства, платьев дорогих,
Ничто с ней не сравняется, и словно
Достоинства в тебе - от всех других.
Но, я боюсь, и случаи так часты,
Когда уйдёшь, останусь я – несчастный.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Some glory in their birth, some in their skill,
Some in their wealth, some in their body's force,
Some in their garments, though new-fangled ill,
Some in their hawks and hounds, some in their horse;
And every humour hath his adjunct pleasure,
Wherein it finds a joy above the rest;
But these particulars are not my measure:
All these I better in one general best.
Thy love is better than high birth to me,
Richer that wealth, prouder than garments' cost,
Of more delight than hawks and horses be;
And having thee, of all men's pride I boast:
Wretched in this alone, that thou mayst take
All this away, and me most wretched make.
Некоторые гордятся своим рождением, некоторые -- мастерством,
некоторые -- богатством, некоторые -- силой своего тела,
некоторые -- нарядами, хотя и дурными, сшитыми по новой моде,
некоторые -- соколами и гончими, некоторые -- лошадью,
и каждому нраву соответствует своя отрада,
в которой он находит наслаждение превыше всего;
но эти частности -- не моя мерка;
все это я превосхожу в одном, наилучшем:
твоя любовь для меня лучше высокого рождения,
ценнее богатства, великолепнее дорогих нарядов,
доставляет большее удовольствие, чем соколы и лошади, --
и, обладая тобой, я хвалюсь всем, чем гордятся люди,
несчастный только тем, что ты можешь забрать у меня
все это, сделав меня самым несчастным.
92.
Меня оставишь? Худшее возможно!
Хоть всё равно, ты до смерти весь мой,
Но без тебя моя жизнь безнадёжна -
Она не сможет долго быть одной.
И всё ж, не испугаюсь я разлада,
Когда настигнет нас такой финал,
И результат не лучшего расклада
Определю я так, как предсказал.
Не можешь ты изменчивостью мучить,
Я справлюсь с полюсами перемен,
И не дождусь – когда надует тучи,
А умереть и сам смогу в момент!
Я на любви своей увижу пятна?
Когда измена станет вероятна.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
But do thy worst to steal thyself away,
For term of life thou art assur d mine,
And life no longer than thy love will stay,
For it depends upon that love of thine.
Then need I not to fear the worst of wrongs,
When in the least of them my life hath end;
I see a better state to me belongs
Than that which on thy humour doth depend.
Thou canst not vex me with inconstant mind,
Since that my life on that revolt doth lie.
O what a happy title do I find,
Happy to have thy love, happy to die!
But what's so bless d-fair that fears no blot?
Thou mayst be false, and yet I know it not.
Но соверши худшее -- укради себя у меня;
все равно на срок моей жизни ты верно [гарантированно] мой,
и моя жизнь продлится не дольше, чем твоя любовь,
так как она зависит от этой твоей любви.
Значит, мне нет нужды опасаться худшего из зол,
когда в наименьшем из них моя жизнь найдет свой конец;
я вижу, что мое положение лучше, чем казалось –
оно не определяется твоим настроением.
Ты не можешь мучить меня непостоянством души,
так как сама моя жизнь зависит от твоей перемены.
О какое право на счастье я нахожу –
счастье иметь твою любовь, счастье умереть!
Но есть ли что-то настолько благословенно прекрасное, что не боится пятна?
Ты можешь быть неверен, а я -- не знать об этом.
93.
Тебе я верю, словно как святому,
В любви не замечая перемен,
Но сердце ты отдал уже другому,
Оставив только облик мне взамен.
Твои глаза не отражают холод,
По ним измену не смогу узнать,
Хотя в других заметен острый сколок,
Присутствует во взгляде верный знак,
Но, так тебя уж сотворило небо,
Что на твоём лице всегда покой,
И чтобы ты не делал, где бы не был,
По виду – самый близкий и родной.
Похож ты внешне на запретный плод,
И кто вкусил, того лишь горе ждёт.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
So shall I live, supposing thou art true,
Like a deceiv d husband; so love's face
May still seem love to me, though altered new;
Thy looks with me, thy heart in other place:
For there can live no hatred in thine eye,
Therefore in that I cannot know thy change.
In many's looks, the false heart's history
Is writ in moods and frowns and wrinkles strange,
But heaven in thy creation did decree
That in thy face sweet love should ever dwell;
What e'er thy thoughts or thy heart's workings be,
Thy looks should nothing thence but sweetness tell.
How like Eve's apple doth thy beauty grow,
If thy sweet virtue answer not thy show!
Так я буду жить, полагая, что ты верен,
похожий на обманутого мужа; поэтому видимость [лицо] любви
может по-прежнему казаться мне любовью, хотя она переменилась,
и только твоя внешность со мной, а твое сердце в другом месте, --
ведь в твоих глазах не может жить ненависть,
значит, по ним я не могу узнать о перемене в тебе.
Во внешности многих людей история неверного сердца
написана в настроениях, странных гримасах и морщинах,
но при сотворении тебя небо постановило,
чтобы в твоем лице всегда жила сладостная любовь, --
какими бы ни были твои мысли или движения сердца,
твой вид должен выражать только сладость.
Как похоже на яблоко Евы произрастает твоя красота,
если твоя драгоценная добродетель не отвечает твоему виду!
94.
Есть сильные, кто слабых не обидят,
И действуют, как действует герой,
Сдвигая горы прочного гранита,
С холодной оставаясь головой.
Они по праву – лучшие из многих,
И сберегая этот дар небес,
Ведут по жизни сирых и убогих,
Пока другие замкнуты в себе.
Бывает, аромат цветка прекрасен,
Не требуя вниманья ничьего,
Но, если покорился он заразе,
Тогда сорняк - приятнее его.
Так качеств самых лучших станет жалко,
Как и цветы, когда гниют на свалках.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
They that have pow'r to hurt, and will do none,
That do not do the thing they most do show,
Who, moving others, are themselves as stone,
Unmov d, cold, and to temptation slow –
They rightly do inherit heaven's graces,
And husband nature's riches from expense;
They are the lords and owners of their faces,
Others but stewards of their excellence.
The summer's flow'r is to the summer sweet,
Though to itself it only live and die,
But if that flow'r with base infection meet,
The basest weed outbraves his dignity:
For sweetest things turn sourest by their deeds;
Lilies that fester smell far worse than weeds.
*)Те, кто обладают силой, чтобы ранить, но никого не ранят,
не делая того, что больше всего предполагает их вид;
кто, приводя в движение других, сами как камень –
неподвижны, холодны и неподатливы на искушение, --
те по праву наследуют милости небес
и сберегают богатства природы от растраты;
они -- властелины и собственники своей внешности,
тогда как другие -- всего лишь управители их совершенства**.
Летний цветок дарит лету сладостный запах,
хотя бы он жил и умирал только для себя,
но если этот цветок встретится с низменной заразой,
самый низменный сорняк превзойдет его достоинством,
так как самое сладостное превращается в горчайшее из-за своих деяний, --
гниющие лилии пахнут хуже сорняков.
* Сонет 94 относится к числу тех, которые вызывают большие споры комментаторов, но не столько в связи с прочтением отдельных слов или фраз, сколько относительно общего смысла сонета. Согласно одной версии, строки 1 - 10 описывают некий нравственный образец, достойный подражания, а строки 11 - 14 предупреждают об опасностях, с которыми может столкунться такое нравственное совершенство. По другой версии, содержание первых десяти строк -- ирония, подводящая к заключительному экспрессивному осуждению.
** Смысл строк 7-8 не вполне ясен и зависит, в частности, от истолкования того, к кому относится притяжательное местоимение "their" в строке 8, то есть "управителями" чьего совершенства являются "другие" -- своего или "властелинов и собственников".
95.
Ты прикрываешь прелестью делишки,
Которые как порча на цветке,
И представляешь красоту врунишки!
О, что ещё ты прячешь в тайнике!
Любой рассказ про суть твоих занятий,
Отметив непристойную игру, -
Тебя опишет лишь ещё приятней,
И выкажет достойной мишуру.
О, как пороки выбрали обитель,
Изящный дом из тела твоего, -
Чтоб истины не смог увидеть зритель
И приукрасил скверны торжество!
Так береги же, данное природой,
Не злоупотребляй своей свободой.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
How sweet and lovely dost thou make the shame
Which, like a canker in the fragrant rose,
Doth spot the beauty of thy budding name!
O in what sweets dost thou thy sins inclose!
That tongue that tells the story of thy days
(Making lascivious comments on thy sport)
Cannot dispraise, but in a kind of praise,
Naming thy name, blesses an ill report.
O what a mansion have those vices got
Which for their habitation chose out thee,
Where beauty's veil doth cover every blot,
And all things turns to fair that eyes can see!
Take heed (dear heart) of this large privilege:
The hardest knife ill used doth lose its edge.
Какими милыми и прелестными ты делаешь позорные дела,
которые, как порча в душистой розе,
пятнают красоту твоего юного имени!
О, в какие прелести ты облачаешь свои грехи!
Язык, рассказывающий историю твоих дней –
делающий фривольные замечания о твоих развлечениях, --
не может осудить тебя иначе, как в виде хвалы,
так как упоминание твоего имени делает благим дурной отзыв.
О, какой роскошный дом у этих пороков,
которые в качестве жилища выбрали тебя, --
где завеса красоты покрывает любое пятно
и все превращает в прекрасное зрелище для глаз!
Береги, дорогое мое сердце, это великую привилегию:
прочнейший нож, если им злоупотреблять, теряет остроту.
96.
Есть те, кто скажет, что ты молод слишком,
Другие – что, беспутный бонвиван,
Но, все дадут оценку твоим фишкам,
Очаровательным порокам и делам.
Дешёвый камень в перстне королевы
Прекрасным будет признан и любим,
Так и, в тебе червивые посевы,
Характер будет назван золотым.
Так волк ягнят бы обманул немало
Когда в овечьей шкуре выходил,
Так ты б увлёк своим потенциалом
Когда на это тратил больше сил.
Но, это всё узнать невыносимо,
Мне дороги твои и честь, и имя.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Some say thy fault is youth, some wantonness,
Some say thy grace is youth and gentle sport;
Both grace and faults are loved of more and less:
Thou mak'st faults graces that to thee resort.
As on a finger of a thron d queen
The basest jewel will be well esteemed,
So are those errors that in thee are seen
To truths translated, and for true things deemed.
How many lambs might the stern wolf betray,
If like a lamb he could his looks translate!
How many gazers mightst thou lead away,
If thou wouldst use the strength of all thy state!
But do not so; I love thee in such sort,
As thou being mine, mine is thy good report.
Некоторые говорят, что твой недостаток -- молодость, некоторые -- что беспутство,
некоторые же говорят, что молодость и благородные развлечения составляют твое очарование.
Твои очарование и недостатки любимы людьми высокого и низкого положения;
ты делаешь очаровательными пороки, которые в тебе поселяются.
Подобно тому, как на пальце королевы на троне
самый плохой камень будет почитаем,
так прегрешения, которые видны в тебе,
превращаются в добродетели и почитаются чем-то добродетельным.
Как много ягнят мог бы обмануть свирепый волк,
если бы он мог свой вид менять на вид ягненка!
Как много глядящих на тебя ты мог бы соблазнить,
если бы использовал в полную силу все, что тебе дано!
Но не делай этого: я люблю тебя так,
что ты весь мой, и твоя репутация -- моя.
97.
С тобой разлука на зиму похожа,
О, радость мимолётная моя!
Мурашками мне холод трогал кожу,
И видел пустоту я декабря!
А, между тем, то было время лета,
И плодовитой осени пора –
Когда дождём и солнышком согрета,
Рождалась урожая детвора;
Но, мне тогда та показалась жатва
Всего лишь порождением сирот,
Когда и лето жаркое не сладко,
И соловья не слышно, как поёт,
А если слышно, то, с такой нуждою,
Что листья облетали, как зимою.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
How like a winter hath my absence been
From thee, the pleasure of the fleeting year!
What freezings have I felt, what dark days seen!
What old December's bareness every where!
And yet this time removed was summer's time,
The teeming autumn big with rich increase,
Bearing the wanton burthen of the prime,
Like widowed wombs after their lords' decease:
Yet this abundant issue seem'd to me
But hope of orphans, and unfathered fruit,
For summer and his pleasures wait on thee,
And thou away, the very birds are mute;
Or if they sing, 'tis with so dull a cheer
That leaves look pale, dreading the winter's near.
Как похожа на зиму была моя разлука
с тобой, о радость мимолетного года!
Какой мороз я чувствовал, какие темные дни видел!
Какую наготу старого декабря видел кругом!
А ведь это время разлуки было летним временем,
плодовитой осенью, чреватой богатым урожаем –
носящей пышное бремя весны,
как утроба вдовы* после кончины господина;
и все же этот обильный урожай казался мне
не более чем надеждой сирот** и плодом без отцовства,
так как лето и его радости прислуживают тебе,
а когда тебя нет, сами птицы немы,
или, если поют, то издают такие унылые звуки,
что листья бледнеют, опасаясь, что зима близка.
* В оригинале -- стилистическая фигура: "widowed wombs", буквально: "овдовевшие утробы".
** Трудное место. Возможное истолкование: "...перспективой рождения отпрысков, обреченных на сиротство".
98.
С тобой разлука выдалась весною,
Когда апрель омолодил окрас,
Придав ему дух юности листвою,
Что сам Сатурн, смеясь, пустился в пляс,
Но, трели птиц, вкус сладостный цветочный,
Пьянящий ароматом луговым,
Меня заставить не могли нарочно
Срывать цветы, и подарить другим;
Не восхитился я и цветом лилий,
И в розе не увидел красоты,
Они все были только частью милой,
И для которой образцом был ты.
И думалось – то не весны минута,
Цветами я играл – с тобою будто.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
From you have I been absent in the spring,
When proud-pied April (dressed in all his trim)
Hath put a spirit of youth in every thing,
That heavy Saturn laughed and leapt with him.
Yet nor the lays of birds, nor the sweet smell
Of different flowers in odour and in hue,
Could make me any summer's story tell,
Or from their proud lap pluck them where they grew:
Nor did I wonder at the lily's white,
Nor praise the deep vermilion in the rose;
They were but sweet, but figures of delight,
Drawn after you, you pattern of all those.
Yet seemed it winter still, and, you away,
As with your shadow I with these did play.
С тобой я был в разлуке весной,
когда горделиво-пестрый апрель -- облаченный во весь свой наряд –
придал всему дух юности,
так что тяжелый Сатурн* смеялся и плясал вместе с ним,
но ни песни птиц, ни сладостный аромат
цветов, различных по запаху и цвету,
не могли заставить меня рассказывать никакую летнюю историю
или срывать их** с великолепного лона, на котором они росли;
Я не восхищался белизной лилии,
не хвалил густой пунцовый оттенок в розе;
они были всего лишь милыми, всего лишь символами очарования,
списанными с тебя, тогда как ты -- образец для них всех.
При этом казалось, что все еще зима, и в отсутствие тебя,
как с твоей тенью***, я играл с ними.
* Считалось, что из четырех человеческих темпераментов меланхолический управлется планетой Сатурн, бывшей символом тяжеловесности и летаргической медлительности.
** цветы.
*** См. примечание к сонету 53.
99.
Скажу фиалке: «Может, ты взяла,
У друга моего свой аромат?
А пурпур что дала тебе земля
Теперь в крови его, как дубликат».
У лилии – изгиб твоей руки,
У майорана - нежный шёлк волос.
И розы оказались так ловки
Что красным с белым целый куст зарос,
Другая роза обобрала всех,
Твой запах расплескав по лепесткам,
И тут же червь её за этот грех,
Готов поесть, в отместку всем цветкам.
Среди цветов нет даже одного,
Кто б не украл у друга моего.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
The forward violet thus did I chide:
`Sweet thief, whence didst thou steal thy sweet that smells,
If not from my love's breath? The purple pride
Which on thy soft cheek for complexion dwells
In my love's veins thou hast too grossly dyed.'
The lily I condemn d for thy hand,
And buds of marjoram had stol'n thy hair;
The roses fearfully on thorns did stand,
One blushing shame, another white despair;
A third, nor red nor white, had stol'n of both,
And to his robb'ry had annexed thy breath,
But for his theft in pride of all his growth
A vengeful canker eat him up to death.
More flowers I noted, yet I none could see
But sweet or colour it had stol'n from thee.
Раннюю фиалку так я бранил:
"Милая воровка, откуда ты украла свой сладостный аромат,
если не из дыхания моего возлюбленного? Пурпурное великолепие,
которое стало цветом твоей нежной щеки,
ты слишком сгустила в венах моего возлюбленного**".
Лилию я осуждал за то, что она обокрала твою руку,
а бутоны майорана украли твои волосы.
Розы были от страха как на иголках***,
одна краснеющая от стыда, другая белая от отчаяния,
а третья, ни белая ни красная, обокрала обеих
и к своей краже присоединила твое дыхание,
но за ее воровство во всем великолепии ее расцвета
мстительный червяк поедает ее насмерть.
Я наблюдал и другие цветы, но не видел ни одного,
который бы не украл сладость или цвет у тебя.
* В сонете 99, вопреки традиционной сонетной форме, содержится пятнадцать, а не четырнадцать строк.
** Неясное место. Фиалка, которую поэт обвиняет в воровстве, в строке 5 оказывается, наоборот, источником пурпура для вен Друга, где этот цвет слишком сгущен. С большей натяжкой, но более логично было бы истолковать это в том смысле, что фиалка украла пурпурный цвет из вен Друга, грубо сгустив его.
*** В оригинале: "on thorns did stand" -- фразеологизм, соответствующий русскому "быть как на иголках". При этом имеется очевидная игра с буквальным значением слова "thorns" (шипы).
100.
Где ты нашла пристанище, о Муза,
Поэтов забывая вдохновлять?
Быть может, не оправдывая вкуса,
Никчёмные слова плодишь опять?
О, искупи пропущенное время
Строками благородства и страстей
Для тех, кому важна простая тема,
Кто для тебя и ближе, и родней.
Взгляни в лицо моей любви с тревогой,
Нет ли следов от Времени на нём;
И если да, то лирою высокой
Убереги прекрасное стихом.
Восславь любовь мою настолько ярко,
Чтоб Времени труды пошли насмарку.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Where art thou, Muse, that thou forget'st so long
To speak of that which gives thee all thy might?
Spend'st thou thy fury on some worthless song,
Dark'ning thy pow'r to lend base subjects light?
Return, forgetful Muse, and straight redeem
In gentle numbers time so idly spent;
Sing to the ear that doth thy lays esteem
And gives thy pen both skill and argument.
Rise, resty Muse, my love's sweet face survey,
If Time have any wrinkle graven there;
If any, be a satire to decay,
And make Time's spoils despis d every where.
Give my love fame faster than Time wastes life;
So thou prevent'st his scythe and crooked knife.
Где ты обретаешься, Муза, что забываешь так надолго
говорить о том, что дает тебе все твое могущество?
Тратишь ли ты свое вдохновение* на какую-нибудь никчемную песню,
делая темной свою силу, чтобы дать свет низким предметам?
Вернись, забывчивая Муза, и немедленно искупи
благородными стихами время, так праздно потраченное;
пой для того уха, которое ценит твои песни
и сообщает твоему перу и мастерство и тему.
Очнись, ленивая Муза, осмотри милое лицо моей любви,
проверь, не вырезало ли Время на нем морщин;
если да, то стань сатирой против увядания
и сделай так, чтобы добыча Времени была повсеместно презираема.
Создавай славу для моей любви скорее, чем Время уничтожает жизнь,
так ты остановишь его косу и кривой нож.
* Согласно расхожим представлениям эпохи, поэты творили в состоянии нисходящего на них неистового или даже безумного вдохновения (ср. "poet's rage" в сонете 17, строка 11).
101.
Искупишь ли вину, слепая Муза,
Не замечая истины прекрасной?
В моём любимом много чести, вкуса -
Твоя работа будет не напрасной.
Тогда, возможно, скажешь мне ответно:
«Не нужно Правде наведенье глянца,
И украшательство любое тщетно,
Чужие не украсят нас румянца»?
Ты промолчишь, раз он такой красивый?
Но, этим не оправдывай молчанье,
И образ сохрани его правдивый,
Чтоб получил он в будущем признанье.
Задень, о Муза, наших чувств струны,
Чтоб навсегда мой друг остался юный.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
O truant Muse, what shall be thy amends
For thy neglect of truth in beauty dyed?
Both truth and beauty on my love depends;
So dost thou too, and therein dignified.
Make answer, Muse, wilt thou not haply say,
`Truth needs no colour with his colour fixed,
Beauty no pencil, beauty's truth to lay;
But best is best, if never intermixed'?
Because he needs no praise, wilt thou be dumb?
Excuse not silence so, for't lies in thee
To make him much outlive a gilded tomb,
And to be praised of ages yet to be.
Then do thy office, Muse; I teach thee how
To make him seem long hence as he shows now.
О, ленивая Муза, чем ты искупишь
свое невнимание к истине*, расцвеченной красотой?
И истина и красота зависят от моего возлюбленного,
и ты тоже зависишь и тем возвышена.
В ответ, Муза, не скажешь ли ты, возможно:
"Истина не нуждается в приукрашивании, имея собственный постоянный цвет;
красота не нуждается в кисти, чтобы замазывать истинную сущность красоты;
лучшее остается лучшим, если не подвергается смешению"?
Оттого, что он не нуждается в хвале, будешь ли ты немой?
Не оправдывай этим молчания, так как тебе дано
сделать так, чтобы он надолго пережил любую позолоченную гробницу
и был восхваляем в грядущие века.
Исполняй же свою службу, Муза; я научу тебя, как
сделать, чтобы он долгое время спустя представлялся таким, каким выглядит сейчас.
* См. примечание **) к переводу сонета 14.
102.
Хотя, любовь слабее стала с виду,
Люблю тебя сильнее с каждым днём,
А кто об этом треплется повсюду,
Как на базаре, недалёк умом.
Когда любовь горела до рассвета,
Я посвящал ей песенную хмель.
Как соловьи поют в начале лета,
А после, до весны не слышна трель –
Не потому, что не приятна осень,
Когда от песни затихала ночь,
А потому, что слушать трудно очень,
И красоте нас радовать невмочь.
Бываю я немого бессловесней,
Желая не наскучить сладкой песней.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
My love is strength'ned, though more weak in seeming;
I love not less, though less the show appear:
That love is merchandised whose rich esteeming
The owner's tongue doth publish every where.
Our love was new, and then but in the spring,
When I was wont to greet it with my lays,
As Philomel in summer's front doth sing,
And stops his pipe in growth of riper days:
Not that the summer is less pleasant now
Than when her mournful hymns did hush the night,
But that wild music burthens every bough,
And sweets grown common lose their dear delight.
Therefore like her, I sometime hold my tongue,
Because I would not dull you with my song.
Моя любовь усилилась, хотя стала слабее по виду;
я люблю не меньше, хотя это меньше проявляется внешне;
Та любовь превращается в товар, чью высокую ценность
язык владельца обнародует повсюду.
Наша любовь была молодой и только переживала весну,
когда я часто приветствовал ее своими песнями,
как Филомела* поет в начале лета,
но оставляет свою свирель, когда наступает более зрелая пора расцвета –
не потому, что лето не так приятно,
как то время когда ее** печальные гимны заставляли ночь затихнуть,
но потому что теперь дикая музыка отягощает каждую ветвь,
а прелести, цветущие повсеместно [доступно для всех], теряют драгоценное очарование.
Поэтому, как она, я иногда придерживаю свой язык,
не желая наскучить тебе своей песней.
* Поэтическое наименование соловья, происходящее от имени героини мифического сюжета из "Метаморфоз" Овидия.
** В оригинале, когда речь идет о Филомеле (соловье), путаются местоимения "his" (его) и "her" (ее).
103.
Что ж ты не блещешь творчеством, о Муза,
Имея все возможности блеснуть,
При том, что тема вовсе не обуза,
Но, похвалой я искажаю суть.
О, не вини, что правды нет в чернилах!
Смотри, увидишь в зеркале лицо,
Которое я описать не в силах,
Любое скучным станет письмецо.
И разве то не грех, пытаясь лучшим,
Но, всё же исказить Предмет любви?
Ведь, я стараюсь донести всем в души
О красоте, достоинствах твоих,
И даже больше, чем вместят стихии,
Ведь в зеркале любви мы все слепые.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Alack, what poverty my Muse brings forth,
That, having such a scope to show her pride,
The argument all bare is of more worth
Than when it hath my added praise beside.
O blame me not if I no more can write!
Look in your glass, and there appears a face
That overgoes my blunt invention quite,
Dulling my lines, and doing me disgrace.
Were it not sinful then, striving to mend,
To mar the subject that before was well?
For to no other pass my verses tend
Than of your graces and your gifts to tell;
And more, much more than in my verse can sit,
Your own glass shows you, when you look in it.
Увы, какое убожество рождает моя Муза,
имеющая такие широкие возможности блеснуть,
при том что сама [голая] тема является более ценной,
чем тогда, когда к ней добавляется моя хвала!
О не вини меня, если я больше не могу писать!
Посмотри в зеркало -- там возникнет лицо,
которое превосходит полностью мое тупое воображение,
делая мои строки скучными и позоря меня.
Не грешно ли было бы тогда, пытаясь улучшить,
искажать предмет, который до того был хорош?
Ведь мои стихи не стремятся к иной цели,
как рассказывать о твоих прелестях и дарованиях,
а больше, гораздо больше, чем может вместиться в мой стих,
твое собственное зеркало показывает тебе, когда ты смотришь в него.
104.
Мой друг, ты не состаришься, я верю,
Ты и сейчас - как много лет назад
Красивый по-особенному в меру.
Прошли холодных три зимы подряд,
И три весны преобразились в осень
Течением безудержных времён,
Апрель прекрасный в три июня брошен,
С тех пор как нас любовь взяла в полон.
И всё же юность стрелкой часовою
Хоть, медленно, но, движется вперёд
Настолько небольшой величиною,
Что я не замечаю этот ход.
Прошу я, Век, не наноси урона –
Оставь нам только лето, вне сезона.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
To me, fair friend, you never can be old,
For as you were when first your eye I eyed,
Such seems your beauty still. Three winters cold
Have from the forests shook three summers' pride,
Three beauteous springs to yellow autumn turned
In process of the seasons have I seen,
Three April perfumes in three hot Junes burned,
Since first I saw you fresh which yet are green.
Ah yet doth beauty, like a dial-hand,
Steal from his figure, and no pace perceived;
So your sweet hue, which methinks still doth stand,
Hath motion, and mine eye may be deceived;
For fear of which, hear this, thou age unbred:
Ere you were born was beauty's summer dead.
Для меня, прекрасный друг, ты не можешь состариться,
ибо каким ты был, когда я впервые узрел твои глаза,
такой мне по-прежнему представляется твоя красота. Три холодные зимы
отряхнули с лесов великолепие трех лет,
и три прелестные весны превратилась в желтую осень
в ходе чередования сезонов, -- вот что я наблюдал.
Три апрельских аромата сгорели в трех жарких июнях
с тех пор, как я впервые увидел тебя, который по-прежнему юн.
И все же красота, как стрелка часов,
украдкой удаляется от своей цифры*, хотя движения незаметно;
так и твоя прелестная внешность, которая, как мне кажется, остается неизменной [неподвижной],
на самом деле меняется [находится в движении], а мои глаза могут обманываться;
страшась этого, я скажу: послушай, век нерожденный,
еще до твоего рождения лето красоты умерло.
* В оригинале -- "figure", что создает игру слов на значениях "цифра" и "фигура".
105.
Пускай мою любовь не назовут
Обычным поклонением кумиру –
Тебе все песни и другой мой труд,
Тебе свою я посвящаю лиру.
Возлюбленный мой постоянно добр,
И так же постоянен в совершенстве,
И потому, в стихах один повтор –
Пою я о любви в своём блаженстве.
"Прекрасным, добрым, верным" назову
Я Друга в каждой прозвучавшей теме,
Кем он реально б не был наяву,
Он для меня такой в любой поэме.
"Прекрасный, добрый, верный" – трудность в том,
Как уместить их всех в тебе одном.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Let not my love be call'd idolatry,
Nor my belov d as an idol show,
Since all alike my songs and praises be
To one, of one, still such, and ever so.
Kind is my love to-day, to-morrow kind,
Still constant in a wondrous excellence;
Therefore my verse, to constancy confined,
One thing expressing, leaves out difference.
`Fair, kind and true' is all my argument,
`Fair, kind, and true', varying to other words,
And in this change is my invention spent,
Three themes in one, which wondrous scope affords.
`Fair, kind, and true' have often lived alone,
Which three till now never kept seat in one.
Пусть мою любовь не назовут идолопоклонством,
и пусть мой возлюбленный не покажется идолом,
ведь все мои песни и хвалы равно
посвящены одному, поются об одном, всегда таковы и вечно неизменны.
Мой возлюбленный добр сегодня, завтра добр,
всегда постоянен в своем дивном совершенстве;
поэтому мои стихи, обреченные на постоянство,
выражая всегда одно, исключают разнообразие.
"Прекрасный, добрый и верный" -- вот все содержание моих стихов;
"прекрасный, добрый и верный" -- варьирую это другими словами,
и на эти вариации тратится все мое воображение, --
три темы в одной, что дает дивные возможности для творчества.
"Прекрасный, добрый и верный" -- эти качества всегда существовали поодиночке,
все три никогда не помещались в одном человеке.
106.
Когда я в прошлом нахожу людей,
По сути их – достойных и красивых,
Воспетых рядовых и их вождей,
Мужей галантных, дам чудесно милых,
Тогда я в этих лучших образцах –
Владельцах рук и ног, лица и тела –
Увижу то, как древние в мечтах
Тебя воспеть стремились в самом деле.
Те похвалы – не что иное как
Пророчества, что ты родишься вскоре,
Но, жаль не может на бумаге знак
Всё отразить, представшее во взоре,
Какие бы ни минули века,
Воспеть тебя не хватит языка.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
When in the chronicle of wasted time
I see descriptions of the fairest wights,
And beauty making beautiful old rhyme
In praise of ladies dead and lovely knights,
Then in the blazon of sweet beauty's best,
Of hand, of foot, of lip, of eye, of brow,
I see their antique pen would have expressed
Even such a beauty as you master now.
So all their praises are but prophecies
Of this our time, all you prefiguring,
And, for they looked but with divining eyes
They had not skill enough your worth to sing:
For we, which now behold these present days,
Have eyes to wonder, but lack tongues to praise.
Когда в летописях прошедшего времени
я вижу описания прекраснейших людей
и воспевающие красоту красивые старинные стихи,
восхваляющие умерших очаровательных дам и галантных рыцарей,
тогда в этом прославлении* лучших образцов красоты –
рук, ног, губ, глаз, лба –
я вижу, что древнее перо стремилось выразить
именно такую красоту, какой ты обладаешь теперь.
Так что все их хвалы -- не что иное как пророчества
о наступлении нашего времени, предвосхищающие твой образ,
и, поскольку они смотрели только мысленным взором,
у них не хватало мастерства воспеть твое совершенство,
ведь даже мы, воочию видящие нынешнее время, --
хотя у нас есть глаза, чтобы восхищаться, -- не имеем языка, чтобы воздать хвалу.
* В оригинале -- "blazon", что можно перевести как "герб", "эмблема" или "прославление", "выставление напоказ".
107.
Ни собственные страхи, ни пророки,
Пытаясь предсказать грядущий век,
Не могут у любви отмерить сроки,
Заранее предречь её пробег.
Кто чувствует Луну – её заложник,
Гадалки - изменяют наш прогноз,
И что казалось прежде невозможным,
Невероятным, всё-таки сбылось.
Целительное время помогает:
Любовь свежа, и смерть покорно ждёт,
Пока ей вопреки творит прозаик,
Страдает лишь безграмотный народ.
Исчезнут и гербы, и монументы -
В стихах хранятся вечности патенты.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Not mine own fears, nor the prophetic soul
Of the wide world, dreaming on things to come,
Can yet the lease of my true love control,
Supposed as forfeit to a confined doom.
The mortal moon hath her eclipse endured
And the sad augurs mock their own pres ge,
Incertainties now crown themselves assured,
And peace proclaims olives of endless age.
Now with the drops of this most balmy time
My love looks fresh, and Death to me subscribes,
Since spite of him I'll live in this poor rhyme,
While he insults o'er dull and speechless tribes.
And thou in this shalt find thy monument,
When tyrants' crests and tombs of brass are spent.
Ни мои собственные страхи, ни пророческая душа
всего мира, воображая грядущее,
все же не могут определить срок моей истинной любви,
полагая ее ограниченной роковым пределом*.
Смертная луна пережила [испытала] свое затмение**,
и мрачные авгуры смеются над собственным пророчеством;
то, что было неопределенным, теперь торжествует [венчается короной], став надеждым,
и мир провозглашает оливы на вечное время***.
Теперь, с каплями этого целительнейшего времени,
моя любовь выглядит свежей, и Смерть мне подчиняется,
так как вопреки ей я буду жить в этих бедных стихах,
пока она злобно торжествует над тупыми и безъязыкими племенами.
И ты в этом моем творчестве обретешь себе памятник,
когда гербы и гробницы тиранов истлеют.
* По единодушному мнению исследователей, сонет 107 содержит ряд намеков на важные внешние обстоятельства, возможно, исторического характера. Однако в том, что это за обстоятельства, исследователи расходятся, предлагая широкий выбор возможных толкований. Так, строки 3-4, возможно, содержат намек на освобождение из тюрьмы адресата сонетов, которым считается либо лорд Саутгемптона, либо лорд Пембрук (оба были в разное время подвергнуты тюремному заключению по политическим причинам). Отсюда следуют разные выводы относительно датировки сонета, поскольку Пембрук был освобожден в марте или апреле 1601 г., а Саутгемптон -- в апреле 1603 г.
** Под "смертной луной" обычно понимают королеву Елизавету, но на роль "затмения" выдвигают различные события. Дело осложняется тем, что глагол "endure", помимо основных в современном языке значений "пережить", "перенести", "выстоять", в 16 в. мог употребляться в значении "испытать", "претерпеть (без сопротивления)". С учетом этого, комментаторы истолковывают это место либо как указание на какую-то победу Елизаветы (разгром испанской Армады, подавление заговора, выздоровление от болезни), либо на ее смерть в 1603 г.
*** В зависимости от истолкования (см. предыдущую сноску), в строках 7-8 речь может идти либо о победоносном избавлении Елизаветы от какой-то угрозы, либо о последовавшем за ее смертью восшествии на престол короля Якова I, которое, вопреки опасениям, произошло мирно, без гражданской смуты. В чем бы ни заключалось это событие, автор сонета говорит о нем в самом радостном и возвышенном духе, очевидно, считая его важным не только для монархии и Англии, но связывая с ним и свои личные надежды.
108.
Что выразить в письме ещё возможно,
Чего не отразил влюблённый дух?
Что нового сказать, так, чтоб несложно
Мою любовь понять без показух?
Всё сказано уже, но, я взываю
И повторяю каждый день одно,
Ты – мой, я -твой до жизненного края,
С тех пор, как имя произнёс твоё.
Так вечная любовь звучит по новой,
Не принимая увяданье тел
И измененья внешности здоровой,
Старение оставив не удел,
Найдя возможность повторяться снова,
Когда так время к естеству сурово.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
What's in the brain that ink may character
Which hath not figured to thee my true spirit?
What's new to speak, what new to register,
That may express my love, or thy dear merit?
Nothing, sweet boy; but yet, like prayers divine,
I must, each day say o'er the very same,
Counting no old thing old, thou mine, I thine,
Even as when first I hallow d thy fair name.
So that eternal love in love's fresh case
Weighs not the dust and injury of age,
Nor gives to necessary wrinkles place,
But makes antiquity for aye his page,
Finding the first conceit of love there bred,
Where time and outward form would show it dead.
Что есть в мозгу такого, что чернила могут выразить на письме,
чего не изобразил тебе в стихах мой верный дух?
Что нового можно сказать, что нового записать
такого, что способно выразить мою любовь или твое драгоценное достоинство?
Ничего, милый мальчик; и все же, как божественные молитвы,
я должен каждый день повторять то же самое,
не считая ничего старого старым, как, например, то, что ты мой, а я твой,
так же как тогда, когда я впервые благословил твое прекрасное имя.
Так вечная любовь, в новом одеянии* любви,
не принимает во внимание прах и ущерб старости,
и не дает места неизбежным морщинам,
но делает древность навечно своим слугой [пажом],
находя новое зарождение первой любви там,
где из-за времени и бренной внешности она показалась бы мертвой.
* Употребленное в оригинале словосочение "fresh case", допускает различные толкования. Помимо "нового одеяния", под которым следует понимать новое выражение любви в стихах, исследователями предлагались варианты: "новые обстоятельства", "новое постижение любви" и др.
109.
Не говори, что сердцу я не верен,
Хотя, в разлуке страсть не так сильна,
Смириться легче со своей потерей,
Но, не с душой, тебе что отдана.
В тебе мой дом любви, и я блуждая
Бродягой возвращался на порог,
Не опоздав, часы не обвиняя,
Раскаяньем смывая пыль дорог.
Прошу, не верь, - хотя в моей натуре
Есть слабости и графов, и бомжей, -
Что потерять могу в пустом сумбуре
Всё то, что мне в тебе всего важней.
Любовь моя, ничто – весь этот мир,
Мне без тебя, что есть вокруг – пустырь.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
O never say that I was false of heart,
Though absence seemed my flame to qualify;
As easy might I from my self depart
As from my soul, which in thy breast doth lie:
That is my home of love. If I have ranged,
Like him that travels I return again,
Just to the time, not with the time exchanged,
So that myself bring water for my stain.
Never believe, though in my nature reigned
All frailties that besiege all kinds of blood,
That it could so preposterously be stained
To leave for nothing all thy sum of good;
For nothing this wide universe I call,
Save thou, my rose; in it thou art my all.
О, никогда не говори, что я был неверен сердцем,
хотя разлука, казалось, умерила во мне огонь страсти;
мне легче было бы расстаться с самим собой,
чем с моей душой, которая находится в твоей груди.
Там дом моей любви. Если я и блуждал,
то подобно тому, кто путешествует, я возвращаюсь
точно в срок, не изменившись с временем,
так что я сам приношу воду для смытия пятна измены.
Никогда не верь, -- хотя в моей натуре царили
все слабости, осаждающие всех людей [всякую кровь], --
что она могла быть так нелепо испорчена [запятнана],
чтобы променять ни на что всю сумму добра воплощенного в тебе.
Я говорю, что весь этот мир -- ничто,
за исключением тебя, моя роза; в этом мире ты для меня все.
110.
Увы, всё правда – я не идеал,
И вел себя как шут в глазах людей,
Обманывал и чувства предавал,
В грехах погряз бесчисленных страстей.
И я смотрел на преданность любви
С неверием и, словно как чужой,
Но, испытанья были таковы,
Что понял правду: ты – навеки мой.
Теперь тебе я верен до конца,
Свой аппетит не буду поощрять,
И проверять терпение творца,
И друга уваженья благодать.
Прошу, моя Любовь, когда-нибудь
Вернуть меня в свою святую грудь.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Alas 'tis true, I have gone here and there,
And made myself a motley to the view,
Gored mine own thoughts, sold cheap what is most dear,
Made old offences of affections new.
Most true it is that I have looked on truth
Askance and strangely; but, by all above,
These blenches gave my heart another youth,
And worse essays proved thee my best of love.
Now all is done, have what shall have no end:
Mine appetite I never more will grind
On newer proof, to try an older friend,
A god in love, to whom I am confined.
Then give me welcome, next my heaven the best,
Even to thy pure and most most loving breast.
Увы, это правда: я сновал туда-сюда
и делал из себя шута в глазах людей,
уродовал* собственные мысли, продавал задешево самое дорогое,
творил старые грехи из новых привязанностей.
Истинная правда то, что я смотрел на правду [верность]
с подозрением и как чужой; но, клянусь всем высшим,
эти заблуждения дали моему сердцу вторую молодость
и худшие испытания доказали, что ты -- моя лучшая любовь.
Теперь с этим покончено; ты имеешь то, что не будет иметь конца:
свой аппетит я больше не буду заострять
новыми испытаниями, проверяя старого друга,
бога в любви, к которому я привязан [прикован].
Так прими меня, для меня уступающий только небесам,
в свою чистую и самую-самую любящую грудь.
* В оригинале -- "gored". Глагол "gore" в современном языке употребляется главным образом в связи с животными, в значениях "бодать (рогом)", "пронзать (клыком)", однако в эпоху Шекспира он имел более широкий спектр значений: "пронзать", "резать", "рубить" (острым оружием и пр.). Другой основой для интерпретации может служить существительное "gore" -- "клин", в том числе, клин, вставляемый в одежду для расставки. Исходя из этого значения, фразу "gored mine own thoughts" можно истолковать как "уродовал собственные творенья (чужеродными) вставками". С другой стороны, нарочито широкие, яркие клинья были характерны для одежды шутов, поэтому возможно еще прочтение: "придавал шутовское обличье собственным мыслям".
111.
О, за меня брани мою Удачу,
Виновную в поступках незавидных,
За то, что я погряз с её подачи
В различных заведениях бесстыдных.
Поэтому на мне клеймо гулёны,
И подчинён желаниям порочным,
Чтоб вырваться суметь мне из притона,
Ты поддержи в беде союзом прочным.
Я буду пациентом самым верным,
Готов пить уксус против зараженья,
И горькие лекарства все смиренно
Двойною дозой вплоть до излеченья.
Ты пожалей меня, мой друг сердечный,
И стану я святого безупречней.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
O for my sake do you with Fortune chide,
The guilty goddess of my harmful deeds,
That did not better for my life provide
Than public means which public manners breeds.
Thence comes it that my name receives a brand,
And almost thence my nature is subdued
To what it works in, like the dyer's hand:
Pity me then, and wish I were renewed,
Whilst like a willing patient I will drink
Potions of eisel 'gainst my strong infection;
No bitterness that I will bitter think,
Nor double penance to correct correction.
Pity me then, dear friend, and I assure ye
Even that your pity is enough to cure me.
О, за меня брани Фортуну,
богиню, виновную в моих дурных поступках,
которая не обеспечила мою жизнь ничем лучшим,
чем публичные средства, порождающие публичное [вульгарное, низкое] поведение*.
Отсюда -- то, что мое имя получает клеймо,
и в результате моя натура почти поглощена [подчинена]
тем, среди чего она трудится, как рука красильщика.
Пожалей же меня и пожелай, чтобы я возродился,
а я, как послушный пациент, буду пить
уксусные настойки против моего сильного заражения;
никакая горечь мне не покажется горькой
или двойным наказанием для исправления уже исправленного.
Пожалей же меня, дорогой друг, и я уверяю тебя,
что одной твоей жалости достаточно, чтобы излечить меня.
* Большинство комментаторов интерпретируют "публичные средства" как заработок актера или драматурга. По этой версии, поэт здесь оправдывает свои предосудительные поступки низкими нравами публики, которые он поневоле усваивает в силу своей публичной профессии.
112.
Твоя любовь мой возвышает образ,
В котором я - гулёна и подлец,
И нет мне дел до критики недоброй,
Раз, для тебя я - лучший образец.
Ты - весь мой мир, я разобраться должен,
Познание проступков увлекло,
Пока ни с кем не выдержал я дольше,
И выяснить, что есть добро и зло.
Суждение пустое стало скучным,
Я отключил чужие шум и вой
От подхалимов, критиканов звучных,
Со всеми справлюсь, если я с тобой:
Ты для меня маяк средь мрака сует -
Как будто мир вокруг не существует.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Your love and pity doth th'impression fill
Which vulgar scandal stamped upon my brow,
For what care I who calls me well or ill,
So you o'er-green my bad, my good allow?
You are my all the world, and I must strive
To know my shames and praises from your tongue;
None else to me, nor I to none alive,
That my steeled sense or changes right or wrong.
In so profound abysm I throw all care
Of others' voices, that my adder's sense
To critic and to flatterer stopp d are.
Mark how with my neglect I do dispense:
You are so strongly in my purpose bred
That all the world besides methinks th'are dead.
Твоя любовь и жалость сглаживают клеймо,
которое вульгарный скандал отпечатал на моем лбу,
ибо что мне за дело, кто говорит обо мне хорошо или дурно,
если ты маскируешь* дурное во мне и одобряешь [допускаешь] хорошее?
Ты для меня -- весь мир, и я должен стараться
узнать свои постыдные и похвальные стороны с твоих слов.
Никто другой для меня, как и я ни для кого на свете,
не может изменить мое укоренившееся [ставшее стальным] восприятие хорошего или дурного**.
В такую глубокую бездну я бросаю всякую заботу
о других мнениях [голосах], что мой слух гадюки
для критика и льстеца затворен***.
Смотри, как я оправдываю свое пренебрежение:
ты так сильно запечатлен в моих мыслях [намереньях],что весь остальной мир, кажется мне, мертв
* В оригинале -- "overgreen"; The Oxford English Dictionary толкует этот глагол как "прикрывать, скрывать дефект" и фиксирует его употребление только у Шекспира.
** Путаное синтаксически и не совсем ясное по смыслу, предложение в строках 7-8 вызывает споры комментаторов.
*** Считалось, что гадюка обладает очень острым слухом, но может изолировать себя от звуков, ложась одним ухом на землю и затыкая другое хвостом, таким образом, становясь на время глухой.
113.
С тех пор, как без тебя я- вижу сердцем,
В пространстве потеряв ориентир,
Вперёд иду лишь силою инерций,
Невидящим гляжу на этот мир.
Глаза найти секрет не могут в птице,
В цветке, запечатлённому мельком;
Душа не видит целого в частице,
И предстаёт пред миром новичком,
Всё потому – когда отметят очи
Красивым иль нелепым существо,
Моря и горы, дни и даже ночи,
Они с тобой заметят в них родство.
Заполненные чувством до отказа,
Мои глаза не служат мне и раза.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Since I left you, mine eye is in my mind,
And that which governs me to go about
Doth part his function, and is partly blind,
Seems seeing, but effectually is out;
For it no form delivers to the heart
Of bird, of flow'r, or shape, which it doth latch:
Of his quick objects hath the mind no part;
Nor his own vision holds what it doth catch:
For if it see the rud'st or gentlest sight,
The most sweet favour or deform d'st creature,
The mountain, or the sea, the day, or night,
The crow, or dove, it shapes them to your feature.
Incapable of more, replete with you,
My most true mind thus maketh mine eye untrue.
С тех пор, как я оставил тебя, мои глаза -- в моей душе,
а те, которые направляют меня в передвижениях,
расстались со своей функцией и отчасти слепы –
кажутся видящими, но по-настоящему не действуют,
так как они не доносят до сердца никакой формы
птицы, цветка или тела, которых они запечатлевают;
в их быстрых объектах душа не участвует,
и само их зрение не удерживает того, что улавливает,
потому что, видят ли они самое грубое или самое изысканное зрелище,
самое приятное* или самое уродливое создание,
горы или море, день или ночь,
ворону или голубя, -- они всему придают твои черты.
Неспособная вместить больше, полная тобой,
моя истинно верная душа делает мои глаза неверными.
* Приблизительное истолкование. По мнению некоторых комментаторов, это определение в оригинале следует читать как "sweet-favour'd"; впрочем, смысл при этом остается не вполне ясным.
114.
Моя ль душа, взнесённая на царство,
Теперь пьёт лесть, достойную царей?
А может, мне признать очей коварство:
Из-за любви - ты краше и милей,
Глаз лепит из бесформенных созданий
Прелестное родное существо,
Собрав итог из собственных желаний,
И оживив потом как божество?
Не может быть: то лесть мне портит зренье,
Ну, а душа, по-царски пьёт её;
И взор лишь приготовит угощенье,
По вкусу подходящее питьё.
И не беда, что - то питьё не верно,
Глаза готовы пить его безмерно.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Or whether doth my mind being crowned with you
Drink up the monarch's plague, this flattery?
Or whether shall I say mine eye saith true,
And that your love taught it this alchemy,
To make of monsters, and things indigest,
Such cherubins as your sweet self resemble,
Creating every bad a perfect best,
As fast as objects to his beams assemble?
O 'tis the first; 'tis flatt'ry in my seeing,
And my great mind most kingly drinks it up;
Mine eye well knows what with his gust is greeing,
And to his palate doth prepare the cup.
If it be poisoned, 'tis the lesser sin
That mine eye loves it and doth first begin.
Моя ли душа, коронованная тобой*,
жадно пьет эту чуму монархов, лесть?
Или мне следует сказать, что мои глаза говорят правду,
и это любовь к тебе научила их такой алхимии,
чтобы делать из чудовищ и созданий бесформенных
таким херувимов, которые напоминают твое милое существо,
создавая из всего плохого наилучшее,
как только предметы собираются в их лучах**?
О, верно первое: это виновата лесть в моем зрении,
и моя великая душа по-королевски выпивает ее;
мои глаза хорошо знают, что доставит ей удовольствие,
и приготовляют чашу по вкусу.
Если она отравлена, то это меньший грех,
так как глаза любят это питье и начинают вкушать первыми.
* Т.е. возвышенная до королевского достоинства твоей дружбой.
** См. примечание к переводу сонета 43.
115.
Я в прошлый раз тебе писал неверно,
Что невозможно полюбить сильней,
Не знал тогда причины характерной -
Способно пламя вспыхнуть от углей.
Но, Время может искажать деянья,
Влиять на клятвы даже короля,
И красоту, и острые желанья
Менять в непостоянстве бытия.
И опасаясь Времени-тирана,
Не мог сказать: «Люблю сильней всего», -
В сегодняшнем уверен без обмана,
А знать, что завтра – очень нелегко.
Любовь – дитя у фатума в прицеле -
Не знаем, что на следующей неделе.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Those lines that I before have writ do lie,
Even those that said I could not love you dearer;
Yet then my judgment knew no reason why
My most full flame should afterwards burn clearer.
But reckoning Time, whose millioned accidents
Creep in 'twixt vows, and change decrees of kings,
Tan sacred beauty, blunt the sharp'st intents,
Divert strong minds to th'course of alt'ring things –
Alas, why, fearing of Time's tyranny,
Might I not then say `Now I love you best',
When I was certain o'er incertainty,
Crowning the present, doubting of the rest?
Love is a babe: then might I not say so,
To give full growth to that which still doth grow.
Те строки, которые я написал до этого, лгали –
именно те, в которых говорилось, что я не могу любить тебя сильнее,
но тогда мой ум не знал причины, по которой
мое горевшее в полную силу пламя должно было потом разгореться еще ярче.
Но, принимая во внимание Время, чьи бесчисленные [миллионные] случайности
проникают между обетами и меняют указы королей,
портят* священную красоту, притупляют самые острые намерения,
склоняют самые сильные души на путь непостоянства, --
увы, почему, опасаясь тирании Времени,
не мог я тогда сказать: "Сейчас я люблю тебя сильнее всего", --
когда я был уверен в этом вне всяких сомнений,
превознося [коронуя] настоящее, и сомневаясь относительно остального?
Любовь -- дитя; поэтому я не мог так говорить,
приписывая полный рост тому, что вечно растет.
* В оригинале -- "tan", буквально: "делать темным и грубым, похожим на дубленую кожу".
116.
Для верных душ не может быть препятствий,
И вечной ту любовь не назовут,
В которой оступился потерявший,
Не смог пройти назначенный маршрут.
О, нет, любовь – из статуй монолитных,
Ей нипочём ни шторм, ни ураган,
Она – маяк для ладей беззащитных,
И описать – не хватит всех осанн.
Любовь нам – не раба предназначений,
Хотя, над ней глумится часто рок,
Ей время не наносит поражений,
И остаётся неизменным срок.
Скажу, что заблуждаюсь, только если
Никто из нас с любимым не был вместе.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Let me not to the marriage of true minds
Admit impediments; love is not love
Which alters when it alteration finds,
Or bends with the remover to remove.
O no, it is an ever-fix d mark
That looks on tempests and is never shaken;
It is the star to every wand'ring bark,
Whose worth's unknown, although his heighth be taken.
Love's not Time's fool, though rosy lips and cheeks
Within his bending sickle's compass come;
Love alters not with his brief hours and weeks,
But bears it out even to the edge of doom.
If this be error and upon me proved,
I never writ, nor no man ever loved.
Не дайте мне для [брачного] союза верных душ
допустить препятствия*; та любовь не любовь,
которая меняется, находя изменения,
или сбивается с пути, подчиняясь обстоятельствам.
О нет, это установленная навечно веха,
которая взирает на бури, всегда неколебима;
для всякой блуждающей ладьи это звезда,
чье значение неизвестно, хотя бы ее высота была измерена.
Любовь -- не шут Времени, хотя цветущие губы и щеки
подпадают под взмах его кривого серпа;
любовь не меняется с быстротекущими часами и неделями,
но остается неизменной до рокового конца.
Если я заблуждаюсь, и мне это докажут,
то, значит, я никогда не писал, и ни один человек никогда не любил.
* Всю начальную фразу сонета можно понять двояко: "Да не признаю я, что возможны препятствия для союза верных душ", или: "Пусть я не буду препятствием для союза верных душ".
117.
Ты обвини, что пренебрег тобою,
Оплатой по твоим заслугам важным,
Твою любовь забыл за суетою,
Когда судьба связала нас однажды;
И в том, что часто я бывал с другими,
В ущерб возможным общим нашим встречам,
И что делами уносился с ними
От глаз твоих, и нашу связь калеча;
Напомни мне и грубый нрав с беспутством,
Добавь догадки верных доказательств,
Возьми меня в прицел в пылу безумства,
Но, не стреляй из этих обстоятельств,
Я, может, это делал так безмерно,
Чтоб доказать любовь мою и верность.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Accuse me thus: that I have scanted all
Wherein I should your great deserts repay,
Forgot upon your dearest love to call,
Whereto all bonds do tie me day by day;
That I have frequent been with unknown minds
And given to time your own dear-purchased right;
That I have hoisted sail to all the winds
Which should transport me farthest from your sight.
Book both my wilfulness and errors down,
And on just proof surmise accumulate;
Bring me within the level of your frown,
But shoot not at me in your wakened hate;
Since my appeal says I did strive to prove
The constancy and virtue of your love.
Обвиняй меня так: что я пренебрег всем,
чем должен был отплатить за твои великие заслуги,
забывал взывать к твоей драгоценной любви,
к которой все узы привязывают меня день за днем;
что я часто бывал с чужими*,
и дарил времени** твое дорого купленное право на меня;
что я подставлял парус всем ветрам,
которые уносили меня дальше всего с твоих глаз;
запиши в обвинение и мое своенравие, и мои заблуждения,
и к верным доказательствам добавь догадки;
возьми меня на прицел своего неудовольствия,
но не стреляй в меня своим разбуженной ненавистью,
так как моя апелляция говорит, что я всем этим только старался доказать
постоянство и добродетель твоей любви.
* В оригинале -- "...with unknown minds", что можно истолковать как "...с людьми, чьи души мне неизвестны (в отличие от твоей, с которой моя душа слита)".
** Т.е. растрачивал в сиюминутных увлечениях.
118.
Когда, бывает, аппетита нет,
Его поднимут острые приправы, -
И так, сражая хворь болезных лет,
Мы голодаем, или же пьём травы, -
Вот так и я, наполнившись тобой,
Кормил себя безрадостной едою,
Остерегаясь неизбежный сбой,
Чтоб справиться заранее с бедою.
Но, так в любви – предвосхищать болезнь –
Приводит неминуемо к несчастью,
Когда ещё здоровых лечат здесь,
Всего то лишь пресытившихся страстью.
Но, чтоб не назначали нареченным –
Лекарства нет без памяти влюблённым.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Like as to make our appetites more keen
With eager compounds we our palate urge,
As to prevent our maladies unseen
We sicken to shun sickness when we purge:
Even so, being full of your ne'er-cloying sweetness,
To bitter sauces did I frame my feeding,
And, sick of welfare, found a kind of meetness
To be diseased ere that there was true needing.
Thus policy in love, t'anticipate
The ills that were not, grew to faults assured,
And brought to medicine a healthful state
Which, rank of goodness, would by ill be cured.
But thence I learn, and find the lesson true,
Drugs poison him that so fell sick of you.
Подобно тому как, для обострения аппетита,
мы острыми смесями возбуждаем небо, --
как, для предотвращения невидимых недугов,
мы прибегаем к болезненному очищению, чтобы избежать болезни, --
так же, наполнившись твоей прелестью, которой нельзя пресытиться,
я кормил себя горькими соусами
и, испытывая дурноту от благополучия, находил некую сообразность
в том, чтобы заболеть прежде, чем в этом будет настоящая нужда*.
Такая политика в любви – предвосхищать
хвори, которых нет, -- породила настоящие изъяны
и довела до необходимости применения медицины здоровое состояние,
которое от переедания добра желало лечиться злом.
Но из этого я узнаю и нахожу урок верным:
лекарства только отравляют того, кто так жестоко болен тобой.
* Здесь, в развернутой метафоре, отразилась медицинская практика эпохи, в которой для предупреждения болезней широко применялись рвотные и слабительные средства.
119.
Я столько выпил колдовского зелья,
Имевшего убийственный состав,
Лекарством против грусти и веселья,
Победу предвкушая, проиграв!
И совершил несметные ошибки,
Когда счастливым был как никогда,
И жалкие гримасы, и улыбки –
Всё отразила жизни чехарда.
Теперь я соглашусь, что вред полезен,
Чудеснее лекарства просто нет,
Любовь вернётся к скряге и повесе,
Чтоб пережить повторный свой рассвет.
Так, я вернусь, моля о снисхожденье,
И будет бесподобным возрожденье.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
What potions have I drunk of Siren tears,
Distilled from limbecks foul as hell within,
Applying fears to hopes, and hopes to fears,
Still losing when I saw myself to win!
What wretched errors hath my heart committed,
Whilst it hath thought itself so bless d never!
How have mine eyes out of their spheres been fitted
In the distraction of this madding fever!
O benefit of ill! now I find true
That better is by evil still made better,
And ruined love when it is built anew
Grows fairer than at first, more strong, far greater.
So I return rebuked to my content,
And gain by ill thrice more than I have spent.
Какие я пил настойки из слез Сирены,
выделенные из перегонных кубов, внутри отвратительных, как ад,
применяя* страхи к надеждам и надежды к страхам,
всегда проигрывая, когда представлял себя выигрывающим!
О какие несчастные ошибки совершило мое сердце,
пока полагало себя счастливым как никогда!
Как мои глаза вылезали из орбит
в забытьи этой сводящей с ума лихорадки!
О польза вреда [несчастья]! теперь я нахожу верным,
что лучшее посредством зла делается еще лучше,
и разрушенная любовь, когда ее строят заново,
становится еще прекраснее, чем вначале, -- прочнее и гораздо больше.
Так я, пристыженный, возвращаюсь к источнику моего довольства
и приобретаю посредством вреда [несчастья] втрое больше, чем потратил.
* Смысл глагола "apply" (применять) здесь не совсем ясен; возможно, имеется в виду применение (страхов и пр.) как лекарства.
120.
В твоих изменах вижу много пользы
Страданием, которое познал,
Пускай согнулся от чрезмерной дозы
Переживая, нервы - не металл,
Ты тоже потрясён моим поступком,
Как прежде я, ты побывал в аду,
А я – тиран, не взвесил в жизни хрупкой
Насколько же то горе превзойду.
О. если б наша ночь хранила память,
Не приводила к бедам и слезам,
Внести могла, не выходя из рамок,
На сердце чудодейственный бальзам.
Но, твой поступок стал моей утратой:
Обоим нам - невыносимой платой.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
That you were once unkind befriends me now,
And for that sorrow which I then did feel
Needs must I under my transgression bow,
Unless my nerves were brass or hammer d steel.
For if you were by my unkindness shaken
As I by yours, y'have passed a hell of time,
And I, a tyrant, have no leisure taken
To weigh how once I suffered in your crime.
O that our night of woe might have rememb'red
My deepest sense, how hard true sorrow hits,
And soon to you, as you to me then, tend'red
The humble salve, which wounded bosoms fits!
But that your trespass now becomes a fee;
Mine ransoms yours, and yours must ransom me.
То, что ты когда-то дурно обошелся со мной, на пользу мне теперь,
и из-за горя, которое я тогда испытал,
я теперь обязательно должен согнуться под тяжестью своего греха*,
если только мои нервы не из меди или кованого железа,
так как если ты был моим дурным обращением потрясен,
как я прежде твоим, ты пережил адское время,
а я, тиран, не удосужился
взвесить, насколько когда-то я пострадал из-за твоего греха.
О, если бы наша ночь горя могла хранить память о
моих глубочайших чувствах, о том, какой тяжелый удар наносит настоящая печаль,
и быстро тебе -- как ты тогда мне – предложить
скромный бальзам, подходящий для раненой груди!
Но то твое прегрешение теперь становится платой:
мое искупает твое, а твое должно искупить мое.
* Поэт должен "согнуться" от своего греха потому, что влюбленные, будучи "слиты любовью в одно", должны равно страдать от измен каждого, -- на этой мысли построено все содержание сонета.
121.
Быть точно подлым - лучше, чем по слухам,
И так, и так - суждения страшны,
Но, нет важнее для подъёма духа,
Когда оправдан ты в глазах толпы.
И потому испорченные взоры
Разглядывают нас со всех сторон?
Затем идут по следу оговоры
Пытаясь нам присвоить свой шаблон?
Я – тот, кто есть, а те, кто ищут гнусность,
Находят то, что в них самих живёт,
Я выстою, а их кривая сущность
Не должна толковать наоборот,
Иначе расплодится зло безмерно,
И тех людей восторжествует скверна.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
'Tis better to be vile than vile esteemed,
When not to be receives reproach of being,
And the just pleasure lost, which is so deemed
Not by our feeling but by others' seeing.
For why should others' false adulterate eyes
Give salutation to my sportive blood?
Or on my frailties why are frailer spies,
Which in their wills count bad what I think good?
No, I am that I am, and they that level
At my abuses reckon up their own;
I may be straight though they themselves be bevel;
By their rank thoughts my deeds must not be shown,
Unless this general evil they maintain:
All men are bad and in their badness reign.
Лучше быть низким [подлым, порочным], чем низким считаться,
когда, не будь ты таков, тебя осуждают, как если бы был,
и теряется законное удовольствие, которое почитается таковым
не нашими чувствами, а взглядом других*.
Почему должны фальшивые испорченные глаза других
приветствовать мою игривую кровь?
Или -- почему за моими слабостями шпионят те, у кого еще больше слабостей,
кто, в своих желаниях, считает плохим то, что я считаю хорошим?
Нет, я -- то, что я есть, и те, кто нацеливаются
на мои прегрешения, имеют в виду свои собственные;
возможно, я морально прям, а они сами перекошены,
и их гнусными мыслями не должны толковаться мои дела,
если только они не утверждают такого всеобщего торжества зла:
все люди скверны и в своей скверне торжествуют.
* Общее содержание сонета не вызывает сомнений: это отповедь неким лицам, действительным или воображаемым, осуждавшим поэта за безнравственный образ жизни. Однако при этом остается много неясного в истолковании отдельных слов и фраз; так, можно по-разному понять, что значит "законное удовольствие" в строке 3.
122.
Храню подарок твой – стихи в блокноте –
Надёжно вечной памятью любви,
И будут так они средь многих сотен
Во мне до дней последних гробовых.
Пока, по крайней мере, мозг и сердце
Способны от природы ощущать, -
И не оставят беззащитным тельце,
И память не покинет благодать.
Пусть в голове не сохранится много,
Да, и любви не нужен аудит,
Поэтому отдал я запись слога -
В груди та книга, что любовь хранит.
Не нужно мне в руках держать подсказку–
Когда я помню все слова и ласку.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Thy gift, thy tables, are within my brain
Full charactered with lasting memory,
Which shall above that idle rank remain
Beyond all date, even to eternity;
Or, at the least, so long as brain and heart
Have faculty by nature to subsist,
Till each to razed oblivion yield his part
Of thee, thy record never can be missed.
That poor retention could not so much hold,
Nor need I tallies thy dear love to score;
Therefore, to give them from me was I bold,
To trust those tables that receive thee more:
To keep an adjunct to remember thee
Were to import forgetfulness in me.
Твой подарок -- твоя книга для записей* -- находится в моем мозгу,
записанная долговечной памятью,
которая останется превыше этого бесполезного ряда строк
за пределами всех сроков, до самой вечности;
или, по меньшей мере, пока мозг и сердце
имеют от природы способность существовать, --
до тех пор, когда каждый уступит полному [стертому] забвению свою долю
тебя, эти записи о тебе не могут быть утеряны.
То бедное хранилище не могло удержать многого,
да мне и не нужны квитанции, чтобы вести учет твоей любви;
поэтому я посмел отдать его,
чтобы довериться той книге, которая вмещает тебя в большей мере.
Держать такое приспособление, чтобы помнить тебя,
означало бы признать, что я забывчив.
* Как явствует из содержания сонета, поводом для него послужило то, что поэт утратил (возможно, отдал кому-то) полученный от Друга подарок, который представлял собой какого-то рода книгу для записей. Что в точности это была за книга, и была ли она пустой или содержала записи, -- остается неясным.
123.
Ты, Время, не изменишь суть мою,
И в пирамидах каменных, новейших
Из раза в раз опять я узнаю
Историю дней прожитых, древнейших.
Жизнь скоротечна, Время, потому
Гордимся тем, что ты же показало,
И не изменим мненью своему,
Что в прошлом есть секрет всего начала.
Но смелый вызов я тебе пошлю,
Не удивляясь смене декораций,
Не принимая ложь и похвалу
Из перечня последних махинаций,
И всё же дам обет, что буду верен
Своей любви, хотя ей был потерян.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
No! Time, thou shalt not boast that I do change:
Thy pyramids built up with newer might
To me are nothing novel, nothing strange;
They are but dressings of a former sight.
Our dates are brief, and therefore we admire
What thou dost foist upon us that is old,
And rather make them born to our desire
Than think that we before have heard them told.
Thy registers and thee I both defy,
Not wondering at the present, nor the past,
For thy rec rds, and what we see, doth lie,
Made more or less by thy continual haste.
This I do vow and this shall ever be:
I will be true, despite thy scythe and thee.
Нет! Время, ты не будешь хвастать, что я меняюсь;
в твоих пирамидах, возведенных с новейшим размахом,
для меня нет никакой новости, ничего необычайного, --
они всего лишь перелицовки уже виденного.
Наши жизненные сроки кратки, и поэтому мы восхищаемся
тем старым, что ты нам всучаешь,
и скорее дадим этому новое рождение по своему желанию*,
чем поверим, что уже слышали это.
Твоим хроникам и тебе самому я бросаю вызов,
не удивляясь ни настоящему, ни прошлому,
так как твои записи и то, что мы видим, -- все обманывает нас,
представляясь более или менее значительным из-за твоей беспрерывной спешки.
В одном я даю обет, и это будет всегда:
я буду верен, несмотря на твою косу и тебя.
* Возможная интерпретация: "...мы скорее примем это за нечто новое, созданное специально для нас".
124.
Моя любовь не рождена сословьем,
А то б лишилась матери, отца,
Так Время, не взирая на условье,
Готово наши разлучать сердца.
И это свойство вовсе не случайно,
И на него не может повлиять
Блеск золота иль бедность чрезвычайно –
Любовь не делит на рабов и знать.
Она таких преград не побоится
Которые приходят не просясь,
Как королева или же шутница
Кому-то даст алмаз, кому-то – грязь.
И я прошу слуг Времени правдивых
Нам подтвердить случайные мотивы.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
If my dear love were but the child of state,
It might for Fortune's bastard be unfathered,
As subject to Time's love, or to Time's hate,
Weeds among weeds, or flowers with flowers gathered.
No, it was builded far from accident;
It suffers not in smiling pomp, nor falls
Under the blow of thrall d discontent,
Whereto th'inviting time our fashion calls;
It fears not Policy, that heretic,
Which works on leases of short-numb'red hours,
But all alone stands hugely politic,
That it nor grows with heat, nor drowns with show'rs.
To this I witness call the fools of time,
Which die for goodness, who have lived for crime.
Если бы моя драгоценная любовь была рождена положением в свете,
она могла бы, как незаконный ребенок Фортуны, быть лишенной отца,
будучи подвластна любви Времени или ненависти Времени, --
сорняк среди сорняков или цветок, который собирают вместе с другими цветами*.
Нет, она была основана отнюдь не на случайности;
на нее не влияет ликующая пышность, она не падает
под ударами порабощающей опалы,
к чему нас влечет время.
Она не боится Политики, этой еретички,
действующей на потребу кратких часов,
но живет одна, своей великой политикой,
так что не растет от тепла и не затопляется ливнями.
В свидетели этого я призываю шутов Времени,
которые умирают во имя добра, а жили во имя преступления
* Сонет 124 -- один из самых "темных", трудных для истолкования. По мнению комментаторов, он, возможно, содержит намеки на внешние, в том числе политические обстоятельства, впрочем, совершенно неясные. Первый катрен можно понять в таком смысле: поэт заявляет, что его любовь к Другу не обусловлена высоким положением последнего и поэтому не зависит от превратностей судьбы и Времени.
125.
Да, для меня вся показушность ложна
Как проявленье льстивого подхода,
Которые для вечности ничтожны,
Не сохранит их время и природа.
Я видел тех, кто ради показного
Терял и уважение, и славу,
И отказавшись от всего простого,
Бездарно тратил силы на забаву.
Но, ты позволь тебе служить покорно,
Прими недорогое подношенье,
Что от уловок времени свободно,
Взамен на наше общее влеченье.
Уйдите прочь, вся клевета, доносы –
Своей любви я не считаю взносы.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Were't aught to me I bore the canopy,
With my extern the outward honouring,
Or laid great bases for eternity,
Which proves more short than waste or ruining?
Have I not seen dwellers on form and favour
Lose all, and more, by paying too much rent,
For compound sweet forgoing simple savour,
Pitiful thrivers, in their gazing spent?
No, let me be obsequious in thy heart,
And take thou my oblation, poor but free,
Which is not mixed with seconds, knows no art,
But mutual render, only me for thee.
Hence, thou suborned informer! a true soul
When most impeached stands least in thy control.
Разве это значило бы что-нибудь для меня, если бы я нес балдахин*,
внешне отдавая показные почести,
или закладывал великие основания для вечности**,
которая оказывается более краткой, чем все, что обречено на уничтожение и распад?
Разве я не видел, как те, кто живут ради внешнего и показного***,
теряют все, и больше, платя слишком высокую арендную плату
за изысканные наслаждения, отказавшись от простого вкуса, --
жалкие в своем процветании, тратящие жизнь на видимость.
Нет, позволь мне преданно служить твоей душе;
прими мое приношение -- бедное, но вольное,
которое не зависит от секунд, не знает уловок,
но предлагает взаимную дань -- только меня в обмен за тебя.
Прочь, подкупленный осведомитель! Верная душа,
когда ей больше всего бросают вызов, меньше всего в твоей власти.
* Вероятно, имеется в виду обычай нести балдахин на шестах над королем или другой знатной особой в ходе торжественных церемоний.
** Возможное прочтение: "(если бы я) клялся в вечной любви". Весь сонет можно понять как оправдание перед Другом в обвинениях (возможно, спровоцированных неким "информатором" см. строку 13) в том, что поэт оказывал мало знаков внимания своему возлюбленному.
*** Фразу оригинала -- "dwellers of form and favour" -- можно истолковать по-разному.
126.
Мой милый друг, в твоей сегодня власти
Находятся всесильные часы;
Тебя ещё ждёт много-много страсти,
А кто-то умирает - не спасти.
Природа чьё-то разрушает тело,
А ты с годами новыми - сильней,
Чтоб любовались, как она умело
Руководит минутами людей.
Но, всё же, бойся, ты – её избранник,
И сохранит она не навсегда!
Ей, хоть с отсрочкой, но придётся ранить,
И долг вернуть, проценты превзойдя.
Пока распоряжайся так, как волен,
Но, станешь всё равно и слаб, и болен.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
O thou my lovely boy, who in thy power
Dost hold Time's fickle glass, his sickle, hour;
Who hast by waning grown, and therein show'st
Thy lovers withering as thy sweet self grow'st;
If Nature (sovereign mistress over wrack),
As thou goest onwards still will pluck thee back,
She keeps thee to this purpose, that her skill
May time disgrace, and wretched minutes kill.
Yet fear her, O thou minion of her pleasure,
She may detain, but not still keep, her treasure!
Her audit (though delayed) answered must be,
And her quietus is to render thee.
О ты, мой очаровательный мальчик, в своей власти
держащий переменчивое зеркало, серп и часы Времени*;
с убыванием жизни расцветающий и тем показывающий
увядание любящих тебя, по мере своего сладостного расцвета.
Если Природа -- властительница над всяким разрушением –
когда ты продвигаешься в годах, возвращает тебя назад,
то она держит тебя для такой цели -- чтобы ее искусство
могло посрамить время и убить проклятые минуты.
Все же бойся ее, о ты, избранник ее наслаждения:
она может придержать свое сокровище, но не хранить вечно!
Ей -- хотя и с отсрочкой -- придется подводить счета,
и в уплату долга она отдаст тебя Времени.
* Эти три предмета -- зеркало, серп и песочные часы -- считались символами времени.
127.
С давнишних пор был чёрный цвет немодным,
И им не называли красоту,
Но вот недавно стал он благородным,
Сменив и естество, и простоту.
Искусство заменило власть Природы
На лицах тех, кто с виду был не мил,
И красота обычная -на годы
Обманута всесилием чернил.
Поэтому, у женщин брови – чёрны,
Да и в глазах есть траура цвета
По тем, кому на волосы позорно
Не ляжет показная чернота,
Пороча сущность показным почётом,
Природа проиграла с крупным счетом.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
In the old age black was not counted fair,
Or if it were it bore not beauty's name;
But now is black beauty's successive heir,
And beauty slandered with a bastard shame:
For since each hand hath put on Nature's power,
Fairing the foul with art's false borrowed face,
Sweet beauty hath no name, no holy bower,
But is profaned, if not lives in disgrace.
Therefore my mistress' brows are raven black,
Her eyes so suited, and they mourners seem
At such who not born fair no beauty lack,
Sland'ring creation with a false esteem:
Yet so they mourn, becoming of their we,
That every tongue says beauty should look so.
В прежнее время черный цвет не считали красивым,
или, даже если считали, он не носил имени красоты,
но теперь черный цвет стал законным наследником красоты,
а красота опорочена появлением незаконнорожденных детей,
ибо с тех пор как каждая рука присвоила власть Природы,
делая уродливое красивым с помощью фальшивой личины искусства,
у красоты нет ни имени, ни священного приюта,
она осквернена или живет в позоре.
Поэтому брови моей возлюбленной черны, как вороново крыло,
и глаза им под стать, -- кажется, что они в трауре
по тем женщинам, которые не рождены красивыми [светловолосыми], но не имеют недостатка в
красоте*,
пороча творение незаслуженными почестями.
Но траур их так идет им**,
что любой язык скажет: красота должна выглядеть так.
* Красотой, приобретенной искусственными средствами.
** глазам возлюбленной.
128.
Любимая, та музыка волшебна,
Которую ты извлечёшь из струн,
Изящными перстами тронешь нежно,
И прозвучит твой голос мил и юн.
Завидую я клавишам послушным,
Целующим прекрасную ладонь,
Когда мой поцелуй был лишь воздушным,
Я вспыхивал, ревнуя, как огонь!
О, как бы мне хотелось поменяться
И клавишами стать хотя б на миг,
Я б всё отдал за те минуты счастья,
Которые касанием постиг.
Раз с клавишами радостны вы двое,
Отдай им пальцы, мне – всё остальное.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
How oft, when thou, my music, music play'st,
Upon that blessed wood whose motion sounds
With thy sweet fingers, when thou gently sway'st
The wiry concord that mine ear confounds,
Do I envy those jacks that nimble leap
To kiss the tender inward of thy hand,
Whilst my poor lips, which should that harvest reap,
At the wood's boldness by thee blushing stand!
To be so tickled, they would change their state
And situation with those dancing chips,
O'er whom thy fingers walk with gentle gait,
Making dead wood more blest than living lips.
Since saucy jacks so happy are in this,
Give them thy fingers, me thy lips to kiss.
Как часто, когда ты, моя музыка, играешь музыку
на этой благословенной древесине, движение которой производит звуки
в согласии с твоими милыми пальцами, когда ты нежно управляешь
гармонией струн, поражающей мой слух,
я завидую этим клавишам, проворно подпрыгивающим,
чтобы поцеловать твою нежную ладонь,
тогда как мои бедные губы, которые должны были пожинать этот урожай,
при тебе краснеют от смелости этой древесины!
Чтобы их так касались, они бы поменялись положением
и ролью с этими танцующими щепками,
по которым твои пальцы прохаживаются нежной поступью,
делая мертвое дерево более блаженным, чем живые губы.
Раз наглые клавиши так счастливы в этом,
отдай им свои пальцы, а мне -- твои губы для поцелуев.
129.
Растрата сил душевных наслажденьем –
Вот, что такое похоть наяву,
Желания подобны наважденью,
Любой ценой добиться рандеву.
Миг сладострастий чувственных недолог,
А после, то, что нужно, получив,
Презренья сохранить в себе осколок,
Что был такой бессовестно блудлив.
Экстаз сведёт с ума кого угодно,
Чрезмерность искажает здравый смысл,
Блаженство и последствия несходны,
И радость после принесёт сюрприз.
Знакомо это и старо, но всё же
Не избежать нам наказанье божье.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Th'expense of spirit in a waste of shame
Is lust in action, and till action, lust
Is perjured, murd'rous, bloody, full of blame,
Savage, extreme, rude, cruel, not to trust,
Enjoyed no sooner but despis d straight,
Past reason hunted, and no sooner had
Past reason hated as a swallowed bait
On purpose laid to make the taker mad:
Mad in pursuit, and in possession so,
Had, having, and in quest to have, extreme,
A bliss in proof, and proved, a very woe,
Before, a joy proposed, behind, a dream.
All this the world well knows, yet none knows well
To shun the heaven that leads men to this hell.
Растрата духа в пустыне стыда –
вот что такое похоть осуществленная, а до того похоть
лжива, убийственна, кровава, полна прегрешений,
дика, чрезмерна, груба, жестока, ненадежна;
наслаждение, которое сразу сменяется презрением;
за ним безрассудно охотятся, а как только получают,
безрассудно ненавидят его как проглоченную приманку,
специально выставленную, чтобы свести с ума того, кто попадется;
оно сводит с ума тех, кто домогается, и тех, кто обладает;
полученное, получаемое или искомое -- всегда чрезмерно;
когда его испытывают -- блажество, а испытали -- сама скорбь;
до того -- обещание радости, после -- всего лишь сон.
Все это мир хорошо знает, но никто не знает,
как избежать этих небес, которые ведут людей [мужчин] в ад.
130.
Глаза любимой не блестят как звёзды,
Кораллы цветом не напомнят губ,
И грудь не так бела, как сливки в торте,
И локон, словно проволока груб.
Я видел красных, белых роз немало,
Но нет таких, как на её щеках,
И запахом нечасто удивляла,
Послаще ароматы есть в цветах.
Мне нравится её негромкий голос,
Хотя, встречал и поприятней звук,
Изяществом с богиней не боролась,
Когда прошла, ступая на каблук.
Но, я клянусь, любовь, ты – бесподобна
Средь женщин, так описанных подробно.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
My mistress' eyes are nothing like the sun;
Coral is far more red than her lips' red;
If snow be white, why then her breasts are dun;
If hairs be wires, black wires grow on her head.
I have seen roses damasked, red and white,
But no such roses see I in her cheeks,
And in some perfumes is there more delight
Than in the breath that from my mistress reeks.
I love to hear her speak, yet well I know
That music hath a far more pleasing sound;
I grant I never saw a goddess go –
My mistress when she walks treads on the ground.
And yet, by heaven, I think my love as rare
As any she belied with false compare.
Глаза моей возлюбленной совсем не похожи на солнце;
Коралл гораздо краснее, чем красный цвет ее губ;
если снег -- белый, то почему тогда ее груди бурого цвета;
если волосы сравнивать с проволокой, то у нее на голове растет черная проволока.
Я видел дамасские розы, красные и белые,
но никаких роз я не нахожу в ее щеках,
и есть ароматы приятнее,
чем дух, исходящий от моей возлюбленной.
Я люблю слушать, как она говорит, и все же мне хорошо известно,
что у музыки гораздо более приятный звук.
Признаю, что никогда не видел, как ходят богини,
моя же возлюбленная, когда ходит, тяжело ступает по земле.
И все же, клянусь небом, я полагаю, что моя любовь не уступит красотой
любой женщине, оболганной фальшивыми сравнениями.
131.
Ты стала деспотична и жестока,
Средь женщин и прекрасных, и родных,
Когда узнала, я влюблён без срока,
И мне дороже слитков золотых.
Знакомые так говорят, и часто,
Что взгляд твой не разбудит встречных чувств,
Они, конечно, могут заблуждаться,
Я в этом самому себе клянусь.
И подтвердить могу, что это правда,
Когда, подумав о твоём лице,
Любовное стенанье водопадом
Напомнит о сокровище в ларце.
Ты для меня прекрасна, но поступки
Способны мир наш сделать очень хрупким.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Thou art as tyrannous, so as thou art,
As those whose beauties proudly make them cruel;
For well thou know'st to my dear doting heart
Thou art the fairest and most precious jewel.
Yet, in good faith, some say that thee behold
Thy face hath not the power to make love groan:
To say they err, I dare not be so bold,
Although I swear it to myself alone.
And, to be sure that is not false I swear,
A thousand groans but thinking on thy face
One on another's neck do witness bear
Thy black is fairest in my judgment's place.
In nothing art thou black save in thy deeds,
And thence this slander as I think proceeds.
Ты так деспотична -- при том, какая ты есть*, --
как те, чьи прелести делают их надменными и жестокими,
так как ты хорошо знаешь, что для моего любящего безумно сердца
ты -- самый прекрасный и драгоценный бриллиант.
Все же, право, некоторые, кто тебя видят, говорят,
что у твоего лица нет власти вызывать стенания любви;
сказать, что они заблуждаются, я не смею,
хотя я клянусь в этом себе самому.
И, чтобы подтвердить, что не ложь то, в чем я клянусь,
тысяча стонов, стоит только мне подумать о твоем лице,
один за другим [один у другого на шее], свидетельствуют,
что твоя чернота светлее [прекраснее] всего в моем суждении.
Ни в чем ты не черна, кроме как в твоих поступках,
и отсюда, я думаю, происходит злословие о тебе.
* Т.е. при том, что ты не удовлетворяешь критериям красоты.
132.
Люблю твои глаза – они жалеют,
Что сердцем ты мне не принадлежишь,
Как в трауре, всей чернотой своею
Страдают, очаровывая лишь.
Поистине, так утреннее солнце
Не красит на востоке небеса,
И так звезда вечерняя в оконце
Не бросит лучик, чувства воскреся,
Как чёрные глаза украсить могут.
Пусть будет с ними сердце заодно,
И в трауре растрогать по итогу
Сумею так, чтоб было влюблено.
И поклянусь, цвет лучший в мире – чёрный,
А всяк другой – и вычурный, и вздорный.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Thine eyes I love, and they, as pitying me,
Knowing thy heart torments me with disdain,
Have put on black, and loving mourners be,
Looking with pretty ruth upon my pain.
And truly not the morning sun of heaven
Better becomes the grey cheeks of the east,
Nor that full star that ushers in the even
Doth half that glory to the sober west,
As those two mourning eyes become thy face.
O let it then as well beseem thy heart
To mourn for me, since mourning doth thee grace,
And suit thy pity like in every part.
Then will I swear beauty herself is black,
And all they foul that thy complexion lack.
Твои глаза я люблю, и они, будто жалея меня,
зная, что твое сердце мучит меня пренебрежением,
оделись в черное, как любящие в трауре,
глядя с очаровательным состраданием на мою муку.
И поистине, утреннее солнце небес
не красит так серые щеки востока,
и та яркая звезда, которая знаменует приход вечера,
вполовину так не придает великолепия мрачному западу,
как эти два глаза в трауре красят твое лицо.
О пусть тогда твоему сердцу также подобает
быть в трауре по мне, ибо траур украшает тебя,
и одень так же в черное всю твою жалость.
Тогда я поклянусь, что сама красота черна,
и отвратительны все, у кого нет твоей масти.
133.
Будь проклят тот, кто заставляет сердце
Расстроиться за друга своего!
Пусть я терзаюсь силою инерций,
Но, друг зачем страдает от него?
Меня сломала тягостная мука,
Всё личное присвоено тобой,
Теперь я без тебя, себя и друга –
И нужно как-то справиться с бедой:
Возьми в залог мои и страсть, и чувства,
И так от друга отведи удар,
Пусть в рабстве защищаю от беспутства,
Зато предотвратить смогу кошмар.
Пусть запер ты меня в себе, жестокий –
Я друга спас, оставшись одиноким.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Beshrew that heart that makes my heart to groan
For that deep wound it gives my friend and me!
It's not enough to torture me alone,
But slave to slavery my sweet'st friend must be?
Me from myself thy cruel eye hath taken,
And my next self thou harder hast engrossed:
Of him, myself, and thee, I am forsaken,
A torment thrice threefold thus to be crossed.
Prison my heart in thy steel bosom's ward,
But then my friend's heart let my poor heart bail;
Whoe'er keeps me, let my heart be his guard,
Thou canst not then use rigor in my jail.
And yet thou wilt; for I, being pent in thee,
Perforce am thine, and all that is in me.
Будь проклято то сердце, которое заставляет мое сердце стонать
из-за глубокой раны, которую оно наносит моему другу и мне!
Неужели недостаточно мучить меня одного,
но мой драгоценный друг должен стать рабом рабства?
Меня у меня самого отняли твои жестокие глаза,
а мое другое [ближайшее] "я" еще прочнее присвоено тобой;
я лишен его, самого себя и тебя –
трижды тройная пытка, которую нужно вот как пресечь:
заточи мое сердце в стальной камере своей груди,
но тогда позволь моему бедному сердцу выкупить собой сердце друга;
кто бы ни держал меня в заточении, пусть мое сердце будет его* стражем,
тогда ты не сможешь жестоко обращаться со мной в моей тюрьме.
И все же это будет жестоко, так как я, запертый в тебе,
волей-неволей становлюсь твоим, а со мной -- и все, что во мне.
* Друга.
134.
Я признаю, что твой он в полной мере,
Так, как и я – в заложниках твоих;
И ты верни мне все мои потери,
Раз стал он утешением двоих.
Но, ты не отдаёшь без разных баек,
Чтоб в алчности присвоить доброту;
Он за меня гарантом выступает,
Оставив под залогом красоту.
Имеешь с поручительства проценты,
Как ростовщик, ссужая капитал,
Готов судить за неуплату ренты,
Чтоб друга я навечно потерял.
И друг, и я - в твоей жестокой власти,
И дорого оплатим наши страсти.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
So, now I have confess'd that he is thine,
And I myself am mortgaged to thy will,
Myself I'll forfeit, so that other mine
Thou wilt restore, to be my comfort still:
But thou wilt not, nor he will not be free,
For thou art covetous and he is kind;
He learned but surety-like to write for me
Under that bond that him as fast doth bind.
The statute of thy beauty thou wilt take,
Thou usurer, that put'st forth all to use,
And sue a friend came debtor for my sake;
So him I lose through my unkind abuse.
Him have I lost; thou hast both him and me:
He pays the whole, and yet am I not free.
Итак, теперь я признал, что он твой,
а я сам -- заложник твоей воли;
я откажусь от прав на себя, так чтобы другого меня
ты возвратила, и он всегда был моим утешением.
Но ты этого не сделаешь, и он не будет свободным,
так как ты алчная, а он добрый;
он стал, как гарант, подписываться за меня
под обязательством, которое теперь так же прочно связало его.
Ты используешь его поручительство твоей красоте,
как ростовщик, который все оборачивает к прибыли,
и привлекаешь к суду друга, который стал должником из-за меня,
так что его я теряю из-за того, что ты жестоко злоупотребляешь мной.
Его я потерял; ты обладаешь и им и мной.
Он платит сполна, и все же я не свободен.
135.
У женщин для желаний есть мужчина,
А у тебя их трое сверх того:
Они во мне одном за исполина,
Который домогается давно.
Неужто ты с желанием великим
Ни соизволишь монстру уступить?
Другим ты позволяешь сбор клубники,
А я тебе - не лучший индивид?
И море принимает дождь в охотку,
Несметный пополняя свой запас;
Так ты добавь в намеренья щепотку
И увеличь влечение тотчас.
И твой отказ не отобьёт желанье -
Позволь во мне троим с тобой свиданье.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Whoever hath her wish, thou hast thy Will,
And Will to boot, and Will in overplus;
More than enough am I that vex thee still,
To thy sweet will making addition thus.
Wilt thou, whose will is large and spacious,
Not once vouchsafe to hide my will in thine?
Shall will in others seem right gracious,
And in my will no fair acceptance shine?
The sea, all water, yet receives rain still,
And in abundance addeth to his store;
So thou being rich in Will, add to thy Will
One will of mine, to make thy large Will more.
Let no unkind, no fair beseechers kill;
Think all but one, and me in that one Will.
Пусть другие женщины имеют [осуществляют] свои желания -- у тебя есть твой Уилл*,
и еще один Уилл вдобавок, и Уилл сверх того.
Более чем достаточно одного меня, который все время домогается тебя,
таким образом делая прибавление к твоему сладостному желанию.
Неужели ты, чье желание велико и просторно,
ни разу не соизволишь спрятать мое желание в своем?
Почему желание в других кажется тебе благим,
а мое желание не озарено твоим любезным приятием?
Море полно воды, но все же всегда принимает дождь
и, при своем изобилии, добавляет к своему запасу;
так и ты, богатая Уиллом, добавь к своему Уиллу
одно мое желание, чтобы твой Уилл стал больше.
Пусть злонравие не убьет никаких добрых соискателей;
думай обо всех как об одном и включи меня в этого одного Уилла.
* Сонеты 135 и 136 построены на изощренной игре со словом "Will/will". Написанное с заглавной буквы, оно, по всей видимости, является сокращением имени "William". Исследователи высказывают разные мнения относительно того, сколько "Уиллов" здесь имеется в виду; большинство считают, что по меньшей мере два -- поэт и муж, либо другой возлюбленный Темной Леди (под которым можно понимать Друга). С другой стороны, "will" может означать "воля", "желание", "объект желания (в том числе сексуального)". Сонеты содержат целый каскад намеков явно эротического свойства, которые, однако, трудно однозначно истолковать.
136.
Когда поймёшь, что стал с тобою близок,
Своей душе доверься - так и есть,
Прими желаний неизменный список,
Тот, что должны мы оба предпочесть.
Желания твои добавят доли,
А мой порыв становится твоим.
Из нас один той не сыграет роли,
Как только если - страсть соединим;
Поэтому побуду неучтённым,
Хоть в список предпочтения внесён
Всего лишь неизвестным неким оным,
Пусть только б для тебя был милым он.
Зови любимым непоколебимо,
Тогда меня полюбишь так, как имя.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
If thy soul check thee that I come so near,
Swear to thy blind soul that I was thy Will,
And will thy soul knows is admitted there;
Thus far for love, my love-suit, sweet, fulfil.
Will will fulfil the treasure of thy love,
Ay, fill it full with wills, and my will one.
In things of great receipt with ease we prove
Among a number one is reckoned none:
Then in the number let me pass untold,
Though in thy store's account I one must be;
For nothing hold me, so it please thee hold
That nothing me, a something sweet to thee.
Make but my name thy love, and love that still,
And then thou lovest me for my name is Will.
Если твоя душа тебя упрекнет за то, что я слишком приблизился*,
поклянись свой слепой душе, что я -- твой Уилл,
а желания, как твоя душа знает, приняты тобой, --
до этих пор, ради любви, исполни, милая, мои любовные притязания.
Мое желание пополнит сокровищницу твоей любви –
да, наполнит ее желаниями, и одно будет моим.
В отношении вещей крупных мы легко доказываем,
что в составе числа один не стоит ничего;
поэтому пусть в этом числе я пройду неучтенным,
хотя в описи твоего изобилия я должен быть одним.
Считай меня за ничто, только, будь добра, считай,
что я, ничто, являюсь чем-то милым для тебя.
Сделай только мое имя своим любимым и люби его всегда,
и тогда ты будешь любить меня, так как мое имя -- Уилл.
* Последнее можно истолковать так: "...за то, что я слишком близок к правде в том, что я говорю о тебе (см. сонет 135)".
137.
Слепая страсть, что сделала с глазами:
Они глядят, но видят, что хотят?
Достоинства сравняют с миражами,
Воспримут красоту за суррогат.
Наверное, испорчены вниманьем
Всех многих тех, кто рядом без конца;
Неверность глаз чужих, а ожиданьем
Наказаны влюблённые сердца.
Не может сердце в личное пространство
Входить, пусть и открытое другим?
И почему глаза непостоянство
Оправдывают зрением плохим?
Глаза и сердце видеть неспособны,
Лишь - что фальшивой верности подобны.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Thou blind fool, Love, what dost thou to mine eyes,
That they behold, and see not what they see?
They know what beauty is, see where it lies,
Yet what the best is take the worst to be.
If eyes, corrupt by over-partial looks,
Be anchored in the bay where all men ride,
Why of eyes' falsehood hast thou forg d hooks,
Whereto the judgment of my heart is tied?
Why should my heart think that a several plot,
Which my heart knows the wide world's common place?
Or mine eyes seeing this, say this is not,
To put fair truth upon so foul a face?
In things right true my heart and eyes have erred,
And to this false plague are they now transferred.
Любовь, слепой глупец [шут], что ты сделала с моими глазами,
что они смотрят, но не видят того, что видят?
Они знают, что такое красота, видят, где она находится,
и все же лучшее принимают за худшее.
Если глазам, испорченным слишком пристрастными взглядами,
суждено встать на якоре в той же бухте, что и другие мужчины,
то почему из неверности глаз ты выковала крючья,
к которым прикован здравый смысл моего сердца?
Почему мое сердце полагает отдельным [огороженным] участком то,
что, как известно сердцу, является общим владением для всех кругом?
Или -- почему мои глаза, видя это, говорят, что это не так,
чтобы прикрыть верностью [добродетелью] такое отвратительное лицо?
В том, что было подлинно верным [добродетельным], мое сердце и глаза заблуждались,
и теперь они преданы этой напасти фальши.
138.
Когда любовь клянётся в постоянстве,
Я верю, хоть и знаю, всё - не так, -
Она меня считает в шарлатанстве
Несведущим, как будто я - простак.
Наивная, меня находит юным,
Но, лучшие мои дни позади;
И простодушно прихотям фортуны
Вверяет уклоненье от беды.
Но, почему любовь скрывает правду,
И я молчу, что безнадёжно стар?
Доверие препятствует разладу,
Влюбленность не посмотрит в календарь.
Мы оба лжём, а к истине - глухие,
И счастливы как ни одни другие.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
When my love swears that she is made of truth,
I do believe her, though I know she lies,
That she might think me some untutored youth,
Unlearn d in the world's false subtleties.
Thus vainly thinking that she thinks me young,
Although she knows my days are past the best,
Simply I credit her false-speaking tongue:
On both sides thus is simple truth suppressed.
But wherefore says she not she is unjust?
And wherefore say not I that I am old?
O, love's best habit is in seeming trust,
And age in love loves not t'have years told.
Therefore I lie with her, and she with me,
And in our faults by lies we flattered be.
Когда моя любовь клянется, что она создана из верности,
я ей верю, хотя знаю, что она лжет, --
что она, возможно, считает меня каким-то наивным юнцом,
несведущим в ловкой фальши мира.
Так, тщеславно веря, что она считает меня юным,
хотя она знает, что мои лучшие дни позади,
я простодушно беру на веру ее лживый язык,
и обеими сторонами простая истина скрывается.
Но отчего она не говорит, что она неверна,
и отчего я не говорю, что я стар?
О, лучшая одежда* любви -- в показном доверии,
а влюбленная старость не любит, когда называют годы.
Поэтому я лгу ей, а она -- мне,
и в своих изъянах мы ложью польщены.
* В оригинале -- "habit", что может означать также "привычка", "обыкновение".
139.
Не думай, что я извиняю зло,
В котором, ты считаешь, я виновен;
Скажи в глаза, хоть, это тяжело,
Не будь многозначительно условен.
Скажи при мне, что любишь и других,
И не ищи на стороне вниманья.
Что за нужда в лукавостях сплошных,
Когда и так приму все оправданья?
Прощу тебя я так: «Моя любовь,
Твой взгляд по сторонам я ненавижу,
Поэтому, ты взор отводишь вновь,
Чтоб он другим нанёс урон престижу.»
Но, я прошу, и это в твоей воле,
Смотри в глаза, и тем избавь от боли.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
O call not me to justify the wrong
That thy unkindness lays upon my heart;
Wound me not with thine eye but with thy tongue;
Use power with power, and slay me not by art.
Tell me thou lov'st elsewhere; but in my sight,
Dear heart, forbear to glance thine eye aside;
What need'st thou wound with cunning when thy might
Is more than my o'erpressed defense can bide?
Let me excuse thee: `Ah, my love well knows
Her pretty looks have been mine enemies,
And therefore from my face she turns my foes,
That they elsewhere might dart their injuries.'
Yet do not so, but since I am near slain,
Kill me outright with looks, and rid my pain.
О не призывай меня оправдать зло,
которое твоя жестокость возлагает на мое сердце;
рань меня не своими глазами, а языком,
используй свою силу как силу, не убивай меня уловками.
Говори мне, что ты любишь других, но на моих глазах,
душа моя, не бросай взгляд на сторону.
Что за нужда тебе ранить хитростью, когда твое могущество
превосходит то, что моя подавленная оборона может выдержать?
Дай мне извинить тебя так: "Ах, моя любовь хорошо знает,
что ее прелестные взгляды были моими врагами,
и поэтому от моего лица она отводит моих неприятелей,
чтобы они наносили свои раны другим".
Но не делай этого, а поскольку я почти убит,
убей меня совсем своими взглядами и избавь меня от боли.
140.
Будь мудрою, как ты сейчас жестока,
Не обвиняй, презрением губя,
И я не смог бы описать глубоко,
Как больно ты поранила меня.
Благоразумней было бы, ты – если
Пусть не любила – говорила так;
Больные перед смертью слышат вести,
Как будто излечиться им - пустяк.
Я, может, разуверившись в кумире,
Наговорю не самых лучших слов,
А в сумасшедшем и безмозглом мире
Охотно верят бредням дураков.
Чтоб избежать скандалов и позора,
Не отводи высокомерно взора.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Be wise as thou art cruel, do not press
My tongue-tied patience with too much disdain,
Lest sorrow lend me words, and words express
The manner of my pity-wanting pain.
If I might teach thee wit, better it were,
Though not to love, yet, love, to tell me so –
As testy sick men, when their deaths be near,
No news but health from their physicians know.
For if I should despair, I should grow mad,
And in my madness might speak ill of thee;
Now this ill-wresting world is grown so bad,
Mad slanderers by mad ears believ d be,
That I may not be so, nor thou belied,
Bear thine eyes straight, though thy proud heart go wide.
Будь так же мудра, как ты жестока; не угнетай
моего бессловесного терпения слишком большим презрением,
чтобы печаль не снабдила меня словами, а слова не выразили,
какова моя боль, нуждающаяся в жалости.
Если бы я мог научить тебя благоразумию, было бы лучше если бы ты –
пусть не любила, но, любовь моя, хотя бы говорила, что любишь;
так брюзгливые больные, когда их смерть близка,
не признают никаких новостей от врачей, кроме обещаний здоровья.
Ведь если я отчаюсь, я могу сойти с ума
и в своем безумии могу дурно говорить о тебе,
а в наше время извращенный мир стал таким дурным,
что сумасшедшим клеветникам верят сумасшедшие уши.
Чтобы со мной не было так -- чтобы ты не была оклеветана, --
нацеливай свой взгляд прямо на меня, хотя бы твое надменное сердце промахивалось.
141.
Как трудно полюбить тебя глазами,
Они способны замечать изъян,
И только сердце любит миражами,
И только с ним могу быть счастьем пьян.
И уши не порадует твой голос,
А кожу – осязанье грубых рук,
Ни вкус, ни обонянье, жёсткий волос
Наедине не выкажут заслуг.
Способности мои никак не смогут
Мне душу в чём-то важном убедить,
И нет от них ни помощи, ни проку,
С тобою я - безвольный индивид.
И всё ж в чуме любви одна есть ценность –
Она обманет и подарит нежность.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
In faith, I do not love thee with mine eyes,
For they in thee a thousand errors note,
But 'tis my heart that loves what they despise,
Who in despite of view is pleased to dote.
Nor are mine ears with thy tongue's tune delighted,
Nor tender feeling to base touches prone,
Nor taste, nor smell, desire to be invited
To any sensual feast with thee alone;
But my five wits nor my five senses can
Dissuade one foolish heart from serving thee,
Who leaves unswayed the likeness of a man,
Thy proud heart's slave and vassal wretch to be.
Only my plague thus far I count my gain,
That she that makes me sin awards me pain.
Поистине, я не люблю тебя глазами,
так как они подмечают в тебе тысячу изъянов,
но мое сердце любит то, что они презирают,
и вопреки видимому, счастливо обожать тебя.
Мои уши также не в восторге от звука твоего голоса [языка],
а мое нежное осязание не склонно к твоим низким прикосновениям,
и ни вкус, ни обоняние не желают быть приглашенными
ни какому чувственному пиршеству с тобой наедине.
Но ни пять моих умственных способностей*, ни пять моих чувств не могут
убедить не служить тебе одно глупое сердце,
которое оставляет меня, не владеющее собой подобие мужчины,
рабом и жалким слугой твоего надменного сердца.
В своей любовной чуме я нахожу только то преимущество,
что та, которая заставляет меня грешить, назначает мне наказание.
* По аналогии с пятью чувствами, иногда различали пять проявлений ума: обычный ум, воображение, фантазию, способность оценивать, память.
142.
Во мне – любовь, в тебе же – отвращенье
К моей любви греховной и земной.
Сравни с моим своё расположенье,
И наши чувства заново открой.
А если не достоин, то не ты ли
В грехе таком была уличена,
И изменяла часто без усилий,
Супругу доставаясь без огня.
Пусть ты меня полюбишь, как и многих,
Кого любила так, как я сейчас,
Заслужат снисхождение пороки,
И новым чувством вспыхнет наша связь.
Желая получить - о чём не тужим,
Рискуем повстречаться с равнодушным.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Love is my sin, and thy dear virtue hate,
Hate of my sin, grounded on sinful loving.
O but with mine compare thou thine own state,
And thou shalt find it merits not reproving,
Or if it do, not from those lips of thine,
That have profaned their scarlet ornaments,
And seal'd false bonds of love as oft as mine,
Robbed others' beds' rev nues of their rents.
Be it lawful I love thee, as thou lov'st those
Whom thine eyes woo as mine importune thee:
Root pity in thy heart, that when it grows
Thy pity may deserve to pitied be.
If thou dost seek to have what thou dost hide,
By self-example mayst thou be denied.
Любовь -- мой грех, а твоя драгоценная добродетель -- отвращение,
отвращение к моему греху, основанному на греховной любви.
Но сравни с моим свое собственное состояние,
и ты обнаружишь, что оно не заслуживает упрека,
или, если заслуживает, то не из этих твоих губ,
которые осквернили свой алый орнамент
и запечатывали фальшивые узы любви так же часто, как мои,
лишая чужие постели их законных арендных доходов*.
Да будет законным, что я люблю тебя, как ты любишь тех,
кого твои глаза обхаживают, как мои домогаются тебя;
укорени жалость в своем сердце, и когда она вырастет,
твоя жалость, возможно, заслужит того, чтобы ее пожалеть.
Если ты стремишься иметь то, что сама не выказываешь,
из-за твоего собственного примера тебе может быть в этом отказано.
* Т.е. законной супружеской любви.
143.
Как важно птицу сохранить хозяйке,
И к дому заплутавшую вернуть, -
Дитя, бывает, бросив на лужайке,
И в незнакомый устремиться путь,
Тогда как сын кричит за ней в погоне,
Она ж пока одним поглощена –
Как ей поймать беглянку на газоне,
Не слыша плач и жалоб крикуна.
Так ты бежишь за тем, кто убегает,
И также я стремлюсь догнать тебя;
Но, всё ж, когда вернёшь пропажу в стаю,
Ты обними и поцелуй, любя.
Молю тебя, не забывай мужчину,
Чтоб он тебя дождался, как богиню.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Lo, as a careful housewife runs to catch
One of her feathered creatures broke away,
Sets down her babe and makes all swift dispatch
In p rsuit of the thing she would have stay,
Whilst her neglected child holds her in chase,
Cries to catch her whose busy care is bent
To follow that which flies before her face,
Not prizing her poor infant's discontent:
So runn'st thou after that which flies from thee,
Whilst I, thy babe, chase thee afar behind;
But if thou catch thy hope, turn back to me,
And play the mother's part, kiss me, be kind:
So will I pray that thou mayst have thy Will,
If thou turn back, and my loud crying still.
Смотри: как заботливая хозяйка бежит, чтобы поймать
одно отбившееся пернатое создание, --
отставляет дитя и бросается со всех ног
вдогонку за тем, что она хочет удержать,
тогда как ее брошеный ребенок, в погоне за ней,
старается поймать ее, а она поглощена
преследованием того, что несется у нее перед лицом,
не обращая внимания на недовольство бедного младенца, --
так ты бежишь за тем, кто убегает от тебя,
тогда как я, твое дитя, гонюсь за тобой далеко позади;
но если ты поймаешь предмет своих стремлений [свою надежду], обернись ко мне
и исполни роль матери -- поцелуй меня, приласкай.
Итак, я буду молиться, чтобы ты могла получить своего Уилла [свое желание]*,
если потом ты обернешься и утешишь мой громкий плач.
* В оригинале -- игра на имени Will и слове "will" (воля, желание) -- см. примечание к сонету 135.
144.
Есть две любви: одна из них – отрада,
Другая – безысходность без конца:
В одной – такой мужчина, как мне надо,
С другой же – женщина, притворная с лица.
Желая извести меня в могилу,
То зло крадёт мужчину у меня,
Чтоб приручить пленительную силу,
Коварным блеском милого маня.
И превратился ль добрый ангел в злого,
Могу подозревать, но, не сказать:
Они друг друга слышат с полуслова
И между ними - тишь, да благодать.
Сомнений нет, дилемма скоротечна -
Победу зло одерживает вечно.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Two loves I have, of comfort and despair,
Which like two spirits do suggest me still:
The better angel is a man right fair;
The worser spirit a woman coloured ill.
To win me soon to hell, my female evil
Tempteth my better angel from my side,
And would corrupt my saint to be a devil,
Wooing his purity with her foul pride.
And whether that my angel be turned fiend
Suspect I may, but not directly tell,
But being both from me, both to each friend,
I guess one angel in another's hell.
Yet this shall I ne'er know, but live in doubt,
Till my bad angel fire my good one out.
У меня есть две любви, дающие мне утешение и отчаяние,
которые, как два духа, постоянно влияют на меня:
лучший из этих двух ангелов -- это мужчина, по-настоящему прекрасный [белокурый],
худший из духов -- женщина цвета зла.
Чтобы быстро свести меня в ад, моя злая женщина*
соблазном уводит моего лучшего ангела от меня
и желала бы совратить моего святого, чтобы он стал дьяволом,
искушая его чистоту своим нечестивым блеском.
И превратился ли мой ангел в злого духа,
я могу подозревать, но не могу сказать наверное,
но, так как они оба удалены от меня и дружны между собой,
я догадываюсь, что [один] ангел находится в аду [другого].
Но этого я никогда не узнаю, а буду жить в сомнениях,
пока мой злой ангел огнем не прогонит моего доброго.
* В оригинале -- стилистическая фигура: "female evil", буквально: "женское зло".
145.
Любовь тебя рукою изваяла,
А ты сказала: «Ненавижу», - мне,
Хотя была прекрасным идеалом;
Но, горе ты почувствовав извне,
Прониклась милосердием сердечным,
Браня язык несдержанный и злой,
Который всё же мог быть безупречным,
И, обратившись снова в адрес мой,
Всего лишь изменила окончанье,
И тут же день чудесный наступил,
И ночь с собою унесла страданье,
Добавив удовольствия и сил.
Спасибо, дорогая, что любя,
Спасла мне жизнь, промолвив: «Не тебя».
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Those lips that Love's own hand did make
Breathed forth the sound that said `I hate'
To me that languish'd for her sake;
But when she saw my woeful state,
Straight in her heart did mercy come,
Chiding that tongue that ever sweet
Was used in giving gentle doom,
And taught it thus anew to greet:
`I hate' she altered with an end,
That follow'd it as gentle day
Doth follow night, who like a fiend
From heaven to hell is flown away;
`I hate' from hate away she threw,
And saved my life, saying `not you'.
Губы, которые создала рука самой Любви,
выдохнули звук, сказавший: "Ненавижу",
мне, тосковавшему по ней;
но когда она увидела мое горестное состояние,
сразу в ее сердце вошло милосердие,
браня язык, который всегда был добр
и привык произносить мягкие приговоры,
и научила его так обратиться ко мне по-новому:
слово "ненавижу" она изменила с помощью окончания,
последовавшего, как ласковый день
следует за ночью, которая, как злой дух,
с небес уносится в ад.
"Ненавижу" она от ненависти отделила [отбросила]
и спасла мою жизнь, сказав: "не тебя".
146.
Моя душа сокрыта в грешном теле
Среди лукавых непослушных сил;
И почему ты платишь в полной мере,
Так, чтоб за внешность кто-то похвалил?
И почему так дорога аренда
За твой недолговечный особняк?
Чтоб черви, ставши собственником бренда,
Доели плоть? Без этого никак?
Тогда душа, живи за счёт земного,
Оно слабеет, значит, ты растёшь;
За суету в обмен возьми немного:
Святою стань – но, не святей святош;
Добавь годков за счет привычной смерти,
Её не дожидаясь милосердий.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Poor soul, the centre of my sinful earth,
[ ]* these rebel pow'rs that thee array,
Why dost thou pine within and suffer dearth
Painting thy outward walls so costly gay?
Why so large cost, having so short a lease,
Dost thou upon thy fading mansion spend?
Shall worms, inheritors of this excess,
Eat up thy charge? Is this thy body's end?
Then, soul, live thou upon thy servant's loss,
And let that pine to aggravate thy store;
Buy terms divine in selling hours of dross;
Within be fed, without be rich no more:
So shalt thou feed on Death, that feeds on men,
And Death once dead, there's no more dying then.
Бедная душа, центр моей грешной земли,
[...] мятежные силы, которые тебя облачают;
почему ты чахнешь внутри и терпишь лишения,
раскрашивая внешние стены и платя дорого, чтобы они стали нарядными?
Почему такую высокую цену, имея такой краткий срок аренды,
ты платишь за свой приходящий в упадок особняк?
Чтобы черви, наследники этих излишеств,
доели твои затраты? В этом -- конец твоего тела?
Тогда, душа, живи за счет убытка своего слуги,
и пусть оно чахнет, увеличивая твое изобилие;
купи божественные сроки, продавая часы суеты;
будь насыщена внутри, а внешне больше не будь богатой;
так кормись за счет Смерти, которая кормится людьми,
а когда Смерть умрет, больше не надо будет умирать.
* В оригинальном издании Торпа вторая строка начиналась с повторения трех последних слов первой строки: "My sinful earth these...", что нарушает размер и не поддается осмысленной интерпретации ввиду остальной части строки. Издатели и комментаторы, считая это ошибкой набора, предлагали самые разные варианты начала второй строки, ни один из которых не является более обоснованным, чем другие.
147.
Моя любовь, как демон ненасытный,
Подкармливает пылкую болезнь,
Питаясь поведением постыдным,
Страстями заполняя прорву бездн.
Мой разум – бывший врач от этой хвори,
Сердитый, что лечение прервал,
Меня покинул, бросив без опоры,
И тем приблизил траурный финал.
Мне не вернуть потерянный рассудок,
И я в смятенье вечном нахожусь,
Безумна речь в любое время суток,
Далек от истин аппетит и вкус.
Так, я уверен был, что ты прекрасна,
А ты - черна, и так, как ночь - опасна.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
My love is as a fever, longing still
For that which longer nurseth the disease,
Feeding on that which doth preserve the ill,
Th'uncertain sickly appetite to please.
My reason, the physician to my love,
Angry that his prescriptions are not kept,
Hath left me, and I desperate now approve
Desire is death, which physic did except.
Past cure I am, now reason is past care,
And frantic mad with evermore unrest,
My thoughts and my discourse as madmen's are,
At random from the truth vainly expressed:
For I have sworn thee fair, and thought thee bright,
Who art as black as hell, as dark as night.
Моя любовь -- как лихорадка, которая все время жаждет
того, что еще больше вскармливает болезнь,
питаясь тем, что сохраняет недуг,
чтобы удовлетворить непостоянный, болезненный аппетит.
Мой рассудок -- врач, лечивший меня от любви, --
разгневанный тем, что я не выполнял его рецептов,
покинул меня, и теперь я в отчаянье убеждаюсь на опыте,
что страсть, которую отвергает медицина, -- это смерть.
Мне уже не излечиться теперь, когда рассудок от меня отказался;
я в лихорадочном безумии от вечного смятения,
мои мысли и речь -- как у безумца,
они далеки от истины и говорятся без толку.
Так, я клялся что ты белокура [прекрасна, добра] и думал, что ты светла,
а ты черна, как ад, темна, как ночь.
148.
Увы! Что за глаза любовь имеет,
Которым стало видеть не дано?
А если нет -рассудок стал глупее,
С глазами он совсем не заодно?
Когда прекрасно то, что пред глазами,
То почему, мир говорит: «Не так»?
Глаза любви болеют миражами,
Глазам любви нет веры на пятак?
Они служить не могут верой-правдой,
Измученные ревностью в слезах?
Поэтому и вижу я превратно,
Не различаю солнце в облаках.
Любовь хитра, мы с нею будто пьяны,
И никогда не видим все изъяны.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
O me! what eyes hath love put in my head,
Which have no correspondence with true sight?
Or, if they have, where is my judgment fled,
That censures falsely what they see aright?
If that be fair whereon my false eyes dote,
What means the world to say it is not so?
If it be not, then love doth well denote
Love's eye is not so true as all men's: no,
How can it? O how can love's eye be true,
That is so vexed with watching and with tears?
No marvel then, though I mistake my view:
The sun itself sees not till heaven clears.
O cunning love, with tears thou keep'st me blind,
Lest eyes, well seeing, thy foul faults should find.
Увы мне! что за глаза любовь вложила в мою голову,
которые не имеют ничего общего с верным зрением?
Или, если имеют, куда улетучился мой здравый смысл,
который ложно судит о том, что они видят верно?
Если прекрасно то, что мои глаза обожают,
то что имеет в виду мир, говоря, что это не так?
Если нет, то любовь ясно показывает,
что глаза любви не так верны, как глаза всех людей; нет,
как это возможно? О, как могут быть верными глаза любви,
которые так измучены бдением и слезами?
Неудивительно поэтому, что я вижу превратно:
само солнце не видит, пока не прояснится небо.
О, хитроумная любовь! Слезами ты меня ослепляешь,
чтобы глаза, видя ясно, не обнаружили твои отвратительные изъяны.
149.
Любовь, скажи, что не люблю тебя,
Когда я в спорах за тебя горою?
И разве, забывая про себя,
Ты для меня не выглядишь святою?
И твой противник – разве он мой друг?
К кому из них напрашиваюсь в гости?
И если хмуро ты посмотришь вдруг,
Я чувствую себя как на погосте?
И что такое мог я возомнить,
Чтоб, возгордившись, разорвать душевность,
Меня ты держишь за тугую нить,
И по глазам всегда прочтёшь смиренность?
Но, я познал мотив шагов горячих –
Ослеп любовью, ты же любишь зрячих.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Canst thou, O cruel, say I love thee not,
When I against myself with thee partake?
Do I not think on thee, when I forgot
Am of myself, all tyrant for thy sake?
Who hateth thee that I do call my friend?
On whom frown'st thou that I do fawn upon?
Nay, if thou lour'st on me, do I not spend
Revenge upon myself with present moan?
What merit do I in myself respect
That is so proud thy service to despise,
When all my best doth worship thy defect,
Commanded by the motion of thine eyes?
But, love, hate on, for now I know thy mind:
Those that can see thou lov'st, and I am blind.
Можешь ли ты, о жестокая, сказать, что я тебя не люблю,
когда я против себя держу твою сторону?
Разве я не думаю о тебе, когда забываю
о себе, становясь полным тираном по отношению к себе ради тебя?
Кого из тех, кто ненавидит тебя, я называю своим другом?
К кому из тех, кого ты не одобряешь, я подлизываюсь?
Мало того, если ты смотришь на меня хмуро, разве я не
наказываю себя немедленно страданием?
Какое достоинство я в себе почитаю,
чтобы, возгордившись, презреть службу тебе,
когда все лучшее во мне преклоняется перед твоими недостатками,
послушно движению твоих глаз?
Однако, любовь моя, питай и дальше ко мне отвращение, так как теперь я знаю твой характер:
ты любишь тех, кто видит тебя, а я слеп.
150.
Тебе какие боги дали силы
И власть над сердцем влюбчивым моим,
Над зрением, и как мы допустили
Что яркий свет не нужен молодым?
Ты можешь сделать лучшим и дурное,
Что даже в самых пакостных делах
Уверенностью превосходишь вдвое
То, что в других сложилось головах.
Кто научил тебя меня заставить
Несправедливость полюбить в тебе?
В глазах других я прочитаю зависть,
Но, и без них ты пакостна вполне.
И если я влюбился вот в такую,
То, ты меня люби напропалую.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
O, from what pow'r hast thou this pow'rful might
With insufficiency my heart to sway,
To make me give the lie to my true sight,
And swear that brightness doth not grace the day?
Whence hast thou this becoming of things ill,
That in the very refuse of thy deeds
There is such strength and warrantise of skill
That, in my mind, thy worst all best exceeds?
Who taught thee how to make me love thee more
The more I hear and see just cause of hate?
O, though I love what others do abhor,
With others thou shouldst not abhor my state.
If thy unworthiness raised love in me,
More worthy I to be beloved of thee.
О, от какой высшей силы ты получила это могущество –
с помощью недостатков властвовать над моим сердцем,
заставлять меня опровергать мое верное зрение
и клясться, что белый свет не украшает день?
Откуда у тебя эта способность делать привлекательным дурное,
так что и в наихудших твоих поступках
есть такая сила и уверенное искусство,
что, в моих глазах, худшее в тебе превосходит все лучшее в других?
Кто научил тебя, как заставить меня любить тебя тем больше,
чем больше я слышу и вижу то, что, по справедливости, должен ненавидеть?
О, хотя я люблю то, что презирают другие,
ты не должна, вместе с другими, презирать мое состояние.
Если ты, недостойная, пробудила во мне любовь,
то тем более я достоин быть любимым тобой.
151.
Любовь с собой приносит прегрешенья,
И это знает каждый, кто влюблён.
И почему, любовь, ты развлеченьям
Могла, но, не поставила заслон?
Когда ты предаёшь меня, я тоже,
У тела своего - на поводу;
И если чувство разгореться может,
К пожару с плотью заодно иду,
Которая наверняка укажет,
Что ожидает получить трофей,
Готова ради счастья быть на страже,
Стоять и падать для любви своей.
Не осуди, что назову любовью,
Когда встаю и гибну с плотской хворью.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Love is too young to know what conscience is,
Yet who knows not conscience is born of love?
Then, gentle cheater, urge not my amiss,
Lest guilty of my faults thy sweet self prove.
For, thou betraying me, I do betray
My nobler part to my gross body's treason:
My soul doth tell my body that he may
Triumph in love; flesh stays no farther reason;
But rising at thy name doth point out thee
As his triumphant prize. Proud of this pride,
He is contented thy poor drudge to be,
To stand in thy affairs, fall by thy side.
No want of conscience hold it that I call
Her `love' for whose dear love I rise and fall.
Любовь слишком молода, чтобы знать, что такое совесть,
и все же кто не знает, что совесть* рождается из любви?
Поэтому, милая обманщица, не настаивай на моем заблуждении**,
чтобы ты, прелестная, сама не оказалось виновата в моих прегрешениях,
поскольку, когда ты предаешь меня, я предаю
благородную часть себя измене своего грубого тела:
моя душа говорит моему телу, что оно может
торжествовать в любви; комок плоти не ждет дальнейших резонов,
но, поднимаясь при твоем имени указывает на тебя,
как на свой победный трофей. Гордый этим возвышением,
он согласен быть твоим жалким слугой –
стоять за тебя в твоих делах, падать возле тебя.
Не считай недостатком совести то, что я называю
"любовью" ту, ради чьей драгоценной любви я встаю и падаю.
* В оригинале -- игра на слове "conscience", которое может означать "совесть", "угрызения совести" или "знание".
** В оригинале: "urge not my amiss", что можно понять как "не настаивай, что я заблуждаюсь" или как "не подталкивай меня к заблуждению".
152.
В любви к тебе, ты знаешь, я – отступник,
Но, ты, предав, клялась в любви вдвойне,
Разрушив брак, твой фаворит – распутник,
И с ним питаешь ненависть ко мне.
Но, почему тебя я обвиняю,
Когда я сам все клятвы нарушал,
От обязательств оставался с краю,
И с пьедестала снял твой идеал,
Тогда я клялся искренне, сердечно,
В твоей любви – гаранте вечных чувств,
И видел, что чиста ты безупречно,
Не обнаружив взглядом всех распутств,
Тогда глаза не замечали истин,
И лгали мне, хотя, не без корысти.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
In loving thee thou know'st I am forsworn,
But thou art twice forsworn, to me love swearing:
In act thy bed-vow broke, and new faith torn
In vowing new hate after new love bearing.
But why of two oaths' breach do I accuse thee,
When I break twenty? I am perjured most,
For all my vows are oaths but to misuse thee,
And all my honest faith in thee is lost,
For I have sworn deep oaths of thy deep kindness,
Oaths of thy love, thy truth, thy constancy,
And to enlighten thee gave eyes to blindness,
Or made them swear against the thing they see:
For I have sworn thee fair: more perjured eye,
To swear against the truth so foul a lie.
В любви к тебе, как ты знаешь, я отступник,
но ты дважды отступница, когда клянешься в любви ко мне:
действием нарушен супружеский обет, и новая верность разорвана
зароком новой ненависти с тех пор, как ты питаешь новую любовь.
Но почему я обвиняю тебя в нарушении двух клятв,
когда я нарушил двадцать? Я -- самый большой клятвопреступник,
так как все мои обеты -- это клятвы, в которых я приписывал тебе то, чего нет*,
и вся моя искренняя вера в тебя утрачена,
так как я горячо клялся в твоей душевной доброте,
клялся в твоей любви, твоей верности, твоем постоянстве,
и чтобы представить тебя светлой предавал глаза слепоте
или заставлял их клятвенно опровергать то, что они видят –
я клялся, что ты светла [прекрасна], и тем хуже лжесвидетельствовали глаза,
когда они клятвенно свидетельствовали против истины, подтверждая эту ужасную ложь.
* Спорное место, допускающее различные толкования.
153.
Мальчишка Купидон уснуть прилёг,
И нимфа подхватила его факел,
Чтоб совершить людских сердец поджог
Через родник, пока не видит ангел.
И так источник свойства приобрёл
Лечить любовь, неистовые чувства,
И, закипев как на углях котёл,
Стал от болезней помогать искусно.
Когда любовь зажгла во мне огонь,
Меня коснулся мальчик-поджигатель,
И, заболев, в источник жарких волн
Отправился печальный воздыхатель, -
Но, не нашёл лекарства от уныний,
Спасение - в глазах моей любимой.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
Cupid laid by his brand, and fell asleep:
A maid of Dian's this advantage found,
And his love-kindling fire did quickly steep
In a cold valley-fountain of that ground;
Which borrowed from this holy fire of Love
A dateless lively heat, still to endure,
And grew a seething bath, which yet men prove
Against strange maladies a sovereign cure.
But at my mistress' eye Love's brand new fired,
The boy for trial needs would touch my breast;
I, sick withal, the help of bath desired,
And thither hied, a sad distempered guest;
But found no cure: the bath for my help lies
Where Cupid got new fire - my mistress' eyes.
Купидон отложил свой факел и уснул.
Одна из дев [прислужниц] Дианы воспользовалась этим
и быстро погрузила его зажигающий любовь огонь
в холодный источник в долине поблизости,
который позаимствовал от этого священного огня Любви
вечный животворящий жар, сохранившийся навсегда,
и превратился в кипящее купание, которое -- как люди до сих пор убеждаются, --
превосходно лечит от необычных болезней.
Но от взгляда моей возлюбленной факел Любви снова зажегся;
мальчик* для пробы решил коснуться моей груди;
я, заболев от этого, захотел получить помощь от купания
и поспешил туда -- печальный тоскующий посетитель, --
но не нашел лечения: купание, которое мне может помочь, находится
там, где Купидон получил новый огонь, -- в глазах моей возлюбленной.
* Купидон.
154.
Мальчишка – бог Любви уснул однажды,
Свой факел положив перед собой,
И нимфы, не познав любовной жажды,
Шли мимо, и одна из них рукой
Прекрасной жрицы подняла тот пламень,
Который многим разжигал сердца, -
Так Купидон, растапливавший камень,
Остался без чудного образца.
А факел дева в роднике гасила,
Ему передала волшебный жар,
Лечивший всех целительною силой;
Но, я своей любви познав пожар,
Пришёл к воде спасаться, и «О, боже!» -
Родник не лечит, горячо лишь коже.
Оригинал и подстрочный перевод А. Шаракшанэ:
The little Love-god lying once asleep
Laid by his side his heart-inflaming brand,
Whilst many nymphs that vowed chaste life to keep
Came tripping by; but in her maiden hand
The fairest votary took up that fire
Which many legions of true hearts had warmed,
And so the general of hot desire
Was sleeping by a virgin hand disarmed.
This brand she quench d in a cool well by,
Which from Love's fire took heat perpetual,
Growing a bath and healthful remedy
For men diseased; but I, my mistress' thrall,
Came there for cure, and this by that I prove:
Love's fire heats water, water cools not love.
Маленький бог Любви однажды спал,
положив возле себя свой зажигающий сердца факел,
когда несколько нимф, давших обет вести непорочную жизнь,
пробегали вприпрыжку мимо; но своей девственной рукой
прекраснейшая из жриц подняла огонь,
который до того согрел многие легионы верных сердец, --
так генерал горячей страсти
был, спящий, девственной рукой разоружен.
Этот факел она погасила в холодном источнике поблизости,
который от огня Любви получил вечный жар,
став купанием и целительным средством
для больных; но я, раб своей возлюбленной,
придя туда для лечения, вот что обнаружил:
огонь любви нагревает воду, но вода не охлаждает любви.