ОХОТНИК БАППУ-БАЛАПАН
Из карачаево-балкарского эпоса "Нарты"
Этот сказ говорит нам о давней поре.
Светлый Замок стоял на Двуглавой горе.
Не богач этим замком владел и не князь –
Солнце с неба в него притекало, садясь.
Поднималось оттуда оно – и луна
В этот час еще в небе бывала видна.
За горой непролазная чаща была –
Места не было в ней, где б змея проползла.
Но пути пролагал между пней и лиан
Знаменитый охотник Баппу-Балапан.
Чуть займется заря – выходил на тропу
Сухопарый, приземистый, ловкий Баппу.
На бегу мог поймать он оленя за рог,
Перескакивал через бурливый поток…
С ног свалить даже грозного зубра он мог,
И завидовал тур быстроте его ног.
И стрелков, ему равных, не знали в селе.
Сила рук его скорость дарила стреле.
Он из лука сбивал с небосвода звезду
И как посуху бегал по сколькому льду.
Залезал он легко на крутую скалу
И, как белка, карабкался вверх по стволу.
Вниз глядел он – и даль расстилалась под ним.
Всей душой был он предан просторам родным.
Никогда не ходил он охотиться в лес
Без любимой собаки – без Жетсё-Иймез.
Та собака собакой была не простой:
Осень мех ее красила в цвет золотой,
В летний день она темно-зеленой была,
А зимой словно снег становилась бела.
В первый раз на охотничью выйдя тропу,
Там и встретил желанного друга Баппу.
Понимала Иймез человечий язык;
От ушей ее падал огонь на ледник.
Не насытив Иймез, сам он сроду не ел,
А зимой ей подстилку стирал он и грел.
Поздней осенью с белой Иймез среди скал
Утром тягостный путь в Адыл-су он держал.
Он умел пробираться сквозь льды и снега
Даже там, где ничья не ступала нога.
На высокие скалы, где гнезда орлов,
Без труда забирался Баппу-зверолов.
На зверей нападал он бесшумно, как рысь –
Кто спасенья искал от него, не спаслись.
Он подвешивал туши на жарком ветру,
Чтобы в зиму к столам их подать на пиру.
Утомясь, он пещеру искал, где б уснуть –
Свет от уха Иймез пролагал ему путь.
Вот, как прежде бывало, заходит он в грот,
Жарит тушу и кости Иймез отдает.
Вот, насытясь, уснул – и едва отдохнул,
Песнь – хвалу Апсаты – зверолов затянул.
И хвалил он прекрасных его дочерей,
Уповая, что выловит больше зверей.
Вкруг земли обкатилось луны колесо,
Серебристый свой свет посылая на все.
Утром солнце свой свет посылало на юг,
В сотни красок деревья окрасилось вдруг.
В полушубке, с колчаном привычной тропой
Шел Баппу, и собаку он вел за собой.
Лук его серебром на рассвете горел,
И за пазухой пару лепешек он грел.
И из зубровой кожи его башмаки
Не скользили на влажных камнях у реки.
Как и прежде, уверен в горах его шаг,
Но добыча ему не дается никак.
До вершины Эльбруса Иймез добралась,
Но напрасно – добыча и ей не далась.
Не примета ли верная вести дурной –
Воротиться с порожним мешком за спиной?
По лесам и предгорьям бродил он весь день,
Но ни тур не попался ему, ни олень.
Только зайчик облезлый метнулся в кусты.
Чем же мог Балапан рассердить Апсаты?
Может, скажет охотнику что-то улар?
Дан ему проникать в сокровенное дар.
Но ни звука… К Иймез он главу повернул
И с мольбою в собачьи глаза заглянул.
Но собака, залаяв, на землю легка.
Тут Баппу догадался, что плохи дела.
Что могло покровителя ярость навлечь?
Не понравилась песня его или речь?
Полный грусти, спускался он с солончака.
Чуть светились от уха Иймез облака.
А от облака отсвет на скалы упал –
Башня высилась там в седловине меж скал,
Как хрустальная ваза в ограде из льда –
И Баппу к Апсаты обратился тогда.
- Оуий, оуий, золотой Апсаты!
Многочадством великим прославился ты,
Счастлив тот, кто угодья твои посетит,
Но бедой супостату твой посох грозит.
Знай, что друг я тебе, а не злой супостат.
Дай одну мне козу от больших твоих стад!
Оуий! Пожалей хоть собаку мою,
Да и сам я уже на ногах не стою.
Оуий, Апсаты, покажи свою власть,
Средь лесов твоих диких не дай мне пропасть.
Речь окончил и руки он к небу простер,
Вдруг увидел: вдали загорелся костер.
Знать, другие охотники ринулись в лес!
И бежит он к огню вслед за верной Иймез.
Но взметнулся огонь и, в клубок превратясь,
Запетлял, меж каменьев и кочек катясь.
Ярким множеством искр засветился клубок,
И собака бежала за ним со всех ног.
Пламя к небу вздымалось подобно снопу.
Что погибла собака, подумал Баппу.
Но Иймез не погибла, и с нею вдвоем
Плыл Баппу по равнине, объятой огнем.
Чуть достигли ущелья они Адыр-Су,
Как огонь превратился в девичью косу.
И она, золотая, подобно костру,
Трепетала как флаг на горячем ветру.
А потом растрепалась и стала вдруг течь,
Как река Ирик-су или долгая речь.
И она подхватила Баппу и Иймез…
Но внезапно поток оборвался, исчез.
Огляделся Баппу, на Эльбрус посмотрел,
Там холодный огонь на вершине горел.
От него становилось повсюду светло,
Но и высохших трав это пламя не жгло.
И охотник ладони навстречу простер –
Видит девушку там, где погаснул костер.
Всю ее озарила большая луна,
И такие слова говорила она:
- Ты не помнишь? Я горной косулей была.
Ты стрелял в меня. Думал, что я умерла.
Целый день ты по кручам гонялся за мной.
Серебром был отделан твой лук костяной.
Больно было, текла из груди моей кровь,
Но глаза твои сердцу внушили любовь.
Пусть прильнет твое сердце теперь к моему.
Видишь стройную башню в ущелье Курму?
Там живу я. Спустить тебе лестницу вниз?
Что ж ты робок? Будь смел и ко мне поднимись.
Скинул он полушубок и наверх полез.
Громким лаем его упреждала Иймез.
Так хотелось собаке Баппу уберечь,
Что людская исторглась из уст ее речь.
- О, не будь безрассуден, не рвись в высоту!
Плохо тем, кто поверил в ее красоту.
А прелестница речь продолжала вести:
- Скоро наши с тобой съединятся пути.
Коль не будешь жесток и к мольбам моим глух,
Вместе будем мы белых доить оленух.
От стрелы твоей рана все ноет в груди…
Счастье ждет нас, Баппу, и покой впереди.
А не выполнишь просьбы моей – так и знай:
Смолкнет верной собаки приветливый лай.
Что о ней говорится – Иймез поняла –
Заскулила и уши она напрягла.
Красным стало, как солнце, одно из ушей,
А другое – нагорного снега белей.
Знак тревожный… Но как красотой пренебречь?
И Баппу обращает к прелестнице речь:
- Вижу я – ты недаром осталась жива,
И теперь мы одно, а не два существа.
Но чтоб слабая дева взошла на скалу!..
Ты не дочь ли шайтана? Не служишь ли злу?
Смех раздался в ответ. Сразу понял он вдруг,
Кто она – покровителя дочь Жумарук!
А собака когтями впивается в грудь,
Уж не зная как ей преградить ему путь.
- Ты прекрасна, черты твои сердцу милы.
Но не стой наверху, вниз сойди со скалы.
Расплела свои косы в ответ Жумарук
И к стопам Балапана их сбросила с рук,
И в ступени они превратились… Баппу
Смотрит вверх и на лестницу ставит стопу.
Страха больше не ведая, наверх он лез,
Позабыв, что ему предсказала Иймез.
А прелестница волосы подобрала,
И пропала вдруг лестница – как не была!
- Жумарук! – он воскликнул и ринулся к ней,
Но ответил лишь смех из-за груды камней.
Нет ее! Но уже не о ней больше речь.
Крепко связан Баппу от ступней и до плеч.
И в суму за ножом не дотянет он рук:
Пут прочней не бывает волос Жумарук.
Шум откуда-то слышен. Не гром ли с небес?
Нет, не гром – это воет собака Иймез.
Быстрых капель паденье он слышит вдали.
Это слезы из глаз у Иймез потекли.
- Ты силач, даже зубров ты сваливал с ног,
Как волос Жумарук разорвать ты не смог?
Люди, пусть и услышат, но мимо пройдут.
Сам ты, должен, Баппу, отвязаться от пут!
Так сказала и бросилась волосы рвать,
Но они, точно кости, срастались опять.
Так труждалась Иймез, не смыкая очей.
Сорок дней это длилось и сорок ночей.
Все же страшные путы расторгла Ильмез,
Но хозяйка явилась зарницей с небес.
И за выступом скрылся охотник тогда,
Чтобы снова его не настигла беда.
Как прелестнице гордой обиду простить?
Пусть помогут ей в камень Иймез превратить.
На скале Гемарух ей застыть на века.
Ветер чешет, как гребень, над ней облака.
А охотник печальный вернулся в свой дом.
В муках умер он. Память погибла о нем.
Лишь собачья видна голова на скале.
Мчится с посвистом время подобно стреле.
(С балкарского, подстрочник Мурадина Ольмезова)