Об Исраэле Шамире можно было бы написать роман. Большой и интересный, философски-бульварный, с разными душками и запашками но, начиная роман, надо знать ответ на хотя бы один вопрос – о чём он. Зная же ответ – можно выбрать более ёмкую и менее обременительную для читателя форму, да и мне – автору – опубликовать эссе немного проще, чем найти издателя труда в пятьсот страниц о еврее-антисионисте.
Исраэль Шамир интересен мне уже тем, что напоминает библейского пророка – человека правды гонимой Израилем, хотя принимаемой им раньше или позже, но пророка от этой правды в полемическом запале, порою, отходящего. Нельзя проповедовать любовь в ненависти к тем, кому проповедуешь. Я захотел понять Шамира до конца, как Торо захотел познать… бобы, посадил их, поливал их, вырастил их, собрал стручки, облущил, высушил, сварил и съел. Есть Изю я не буду. Надо будет остановится где-то раньше. Сразу придётся решить, для кого я пишу – для Шамира знающих и читавших, или для не читавших и не знающих. Если для знающих, то для любящих или для ненавидящих, ибо человек этот даёт повод для чувств сильных. Будет день – будет пища, как сказал один древний иудей. Посмотрим, как пойдёт. Для кого-то конкретного писать неохота. Но сам в отношении своём к Изе Шамиру позиционируюсь сразу. Изю Шамира я люблю. Вне зависимости от моего отношения к тому или иному его тексту, к тем или иным словам. Я давно отделяю людей от их слов и поступков, чувствую человеков, собратьев по земному существованию на звериный нюх, животным некоторым чутьём – это, без иронии животное, потому что проявляется только в личном общении – мгновенно и бесповоротно – и ничто и никогда потом этого первого чувства изменить не может. Когда мы с Изей познакомились, кажется в конце 80-х, – он был меня старше. С годами такое старшинство часто проходит, а то и переходит в чувство обратное. Но, как в анекдоте про серебряные ложки и оставшийся осадок – что-то оставляет, это что-то: право младшего быть весами, мерилом жизни старшего годами, не судом – ибо не судите, да не судимы будете, но оценкой, зачастую, пригвождающей и последней – потому что младшим не всегда уже успеваешь ответить. Смертен человек. Изя, живи долго…
Ах, дедушка, Фрейд, давно положенный на пыльную полку, в одном ты был прав – детство наше кладезь знания о нас. Что знаю я о детстве Изи такого, что даёт мне понимание Изи вчерашнего и сегодняшнего, внутренних его порывов и побуждений? Кое что мои дорогие, кое что, всё то, что может знать один еврейский мальчик из физ-мат школы о другом таком же, один самиздатчик о другом самиздатчике, литератор о литераторе, парашютист о парашютисте, наконец… Для незнакомых с биографией Шамира скажу телеграфно, как контуженный красноармеец с отбитой у Юденича железнодорожной станции: родился в Новосибирске, школа – с половиной еврейских детей в классе, ВУЗ, откуда вышибло КГБ, диссиденты, самиздат… Репатриация в Израиль, армия, война Судного дня. Всё. Хватит. Для меня хватит. Война. Высшая форма насилия – не только над убиваемыми, но и над вынужденными убивать. Этого насилия Шамир принять не смог. Любовь в чадам Божьим, тотальное внутреннее неприятие массового убийства вызвало в Шамире отторжение приводящей к этому истории, политики и её проводников. Вечная еврейская мечта – царства Божьего на Земле – царства вечной любви вспыхнула в нём иудейским пламенем – пламенем высоким, пророческим и бескомпромиссным. Итак, я сказал, что отторжение Шамиром сионизма и политики сегодняшнего Израиля базируется на еврейской мечте и неукротимой любви к людям. Антисионист не есть антиеврей. Изя Шамир еврей страстный, сухая и курчавая, если хотите, выжимка из иудейского сознания – иудей, дождавшийся своего Машиаха – Йешуа Бен-Йосефа и осудивший сегодняшний Израиль не принявший Его. Пыл Изи – это пыл апостола Петра, рубящего ухо рабу, апостола забывшего «какого он духа», пыл патриота, готового разрубить на куски не принимающую его правды родину. Дальнейшие слова предполагают диалог. Думаю, многим он будет интересен. Слово за Изей.
