Золотоносная мгла

Он кочевник. Уйти, чтобы вернуться и снова уйти. Потомок пастухов – я чую кожей этот родной запах зимних овец и пота усталых кобылиц. Мы кочуем под одними звёздами, дышим тем же пряным ветром, и свист одной степной пурги горячит нам кровь. Когда есть название – можно издавать книгу. Золотоносная мгла. Золотоносное название. Но могло бы быть иное. Книга даёт такую возможность. Каждая десятая строка могла бы быть вынесена на обложку – язык Берязева концентрирован и закручен, как травяная алтайская настойка, как тетива лука кочевника. Он весь – за Уралом. С цепким глазом хищной птицы, доброй рукой пастуха, это его земля – а мы… мы просто его табунщики. И шутки его – шутки чингизида, кровь проступает на клинке этой улыбки. Говорить о поэзии языком литературной критики – удел подпасков. Если я напишу критическую статью – удавите меня тетивой берязевского лука и заройте в сибирской земле, за Уральским хребтом – там вотчина Берязева, там посвист недецкий, луки тугия и стелочки калёныя, там разгоралось и гасло то пламя, что опаляло Европу, оттуда шли волны сметавшие города и народы, там варган ордынской степи, дух животной человечьей силы, и гонг Шамбалы – вершина человеческого духа. Он был бы свиреп нутряной силой всадника Могула, но этот вышитый золотом халат сдерживает природную дикость слова, это царская кровь русской речи с косыми степными глазами осиным роем поднимается над головой, едва раскроешь книгу – закрыть её скорей, в ларец, сундук, шкатулку, под замок немецкий, чтобы не будоражила и не влекла в дорогу, но поздно – пузырьки уже в крови. Я не буду цитировать. Цитата из поэтического текста нелепа, как один квадратный сантиметр полотна живописца, как запах духов ушедшей женщины, степная травинка, свист пролетевшей над головой стрелы. Я перечитываю свой короткий текст, и у меня рябит в глазах, зачем я всё это пишу, если можно не писать, а читать – про чёрных птиц над Обью, про золоторогий пильмень луны над Ильгуменем, стать данником сибирского поэта? Сдавливает горло и сушит ноздри берязевский словарь, какой ещё талант – это естество, походка и повадка, посадка в седле.
Где корни твои, о, Дерево? Что за воду ты пьёшь, если листья твои бряцают медью, а ствол исполнен дальнего гула? В какие века прорастают они под валуны алтайских предгорий? Стада проходят над ними, бьёт в бубен шаман, как глубоко лежат они под курганами и юртами, древнюю солоноватую воду сосут эти корни – пей её, если нету страха. Мы встретились раньше, чем познакомились. Справа текла Катунь, и разбитая грунтовка выколачивала из меня душу дощатым кузовом ГАЗ 66. Орлы сидели на чёрных деревянных столбах линии электропередачи, и пьяный пастух в алтайской шапке провожал меня взглядом равнодушно-недоумённым. У этих мест должен был быть поэт. Ухо, голос и глаз. Но была Бийская степь, Верхний Уймон и Вороний Камень за Чендеком, твердь земная и твердь небесная – полная звука, но не голоса. Он ещё только должен был прийти, спешиться, ступить на плодородную почву крепкой ногой в камусе, достать варган… человек иной породы – сибиряк, русский, впитавший в себя древний голос этих просторов, широту сибирских степей и шёпот сторожевых духов гор.
Что ищете вы в стихах, мои дорогие? Гармонию? Но можно ли найти вовне то, чего нет в нас? Мудрость? На что нам мудрость чужая, если наша покидает нас, лишь стоит положить соседу руку свою на нечто, что привыкли мы в ослеплении души считать своим? Не тронь овец моих, незнакомец! Не тронь жен моих и кров мой, не пей из колодцев моих, и в колосьях моих нет тебе доли! Блаженны нищие духом…
Сродни степной настойке стихи Берязева, ибо есть в них забвение. Широкого ему кочевья.
Кажется, я что-то о книге говорил? Её не испортило даже послесловие Кублановского с волхвическими подвываниями о «Криминальной революции» и отсутствии чистоты и прозрачности в современной литературе. Подобное тянется к подобному, и коль ты чист и прозрачен, то и окружающая тебя русская литература будет прозрачна и чиста. Книга стихов – всегда человеческий документ, в ней вывернут наизнанку не только поэт, но и мир, окружающий его, а каков поэт, таков и мир, в котором он живёт. Мир Берязева тёпел и дружелюбен, и сибирской яблоней улыбка цветёт не его губах.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 31.01.2009. Бесамэ Цади
• 30.01.2009. Голый король
• 27.01.2009. Золотоносная мгла