Начало: http://www.stihi.ru/2013/11/09/8650
Дозорных встречали в селе, как настоящих героев..
«Невиданное дело! Самому Нечаю такую пакость сделали! Шесть мешков патронов – считать, не пересчитать! Злыдню – урон, а дружине – приварок! Пусть только сунется, подлец! Его же патронами, ему же – смерть лютая!»
Не утихали разговоры-россказни. Останавливали односельчане Юшку да Макара, всё расспрашивали о подвиге. Хлопали по плечам, хвалили да подзадоривали.
Только не чувствовал себя Юшка героем... Холодной змеюкой заполз под сердце страх. И прижился там. Особенно после того, как один из местных старожилов, бросил ему вдогонку: «Ну, Юшка, нажил ты себе кровного врага. Берегись! Теперича, тебе Нечай спуску не дасть!»
Не за себя боялся Юшка. Болело сердце его за Глафиру с детками. Не пожалел же Нечай семьи сельсоветчиков! Даже малых деток лютой смерти предал...
* * *
Арестантов привязали к коновязи у хлебного амбара. Привязали, как распяли. По-нечаевски. Чтоб неповадно было. Приставили охранять четырёх красноармейцев, и никого близко не подпускали, покуда не объявятся Топильский с комиссарами. Они, с конным разъездом, шерстили окрестные хутора да выселки в поисках нечаевских соглядатаев. Балакали в народе, что нигде не обходилось без арестов и расстрелов.
Появились они к полудню. Пыльным облаком прокатилась от околицы до пристани конница. Взмыленных лошадей привязывали рядом с арестантами, казалось, не обращая на них никакого внимания.
Юшка терпеливо ждал, пока начальство отобедает, дабы испросить у них справедливого суда. Не хотелось ему напрасной крови. Может, эти мужички не по своей воле помогали Нечаю? А от страха смертного...
Первым из амбара вышел Топильский, вытирая лицо и лысину белым платком. Он, не торопясь, спустился по лестнице, водрузил на переносицу пенсне, и остановился возле бандитов. Стоял и смотрел. Просто смотрел... А со стороны казалось, что уполномоченный сверлил мужиков взглядом, вытягивая из них последние силы и вкручивая в их души страх... Таким многозначительным было его молчание.
Красноармейцы установили на помосте стол, покрыв его кумачом. Вынесли три стула, графин с водой и стаканы.
Вот и комиссары... С хохотом вышли они из чрева амбара, что-то оживлённо рассказывая друг другу. Один хохотал так, что поперхнулся и закашлялся. Товарищи стали колотить его кулаками по спине. Да так, что тот и припал на колени.
Вроде, люди как люди... И ничто человеческое им не чуждо...
Только когда они уселись за стол, сменились их лица. Будто маски хмурые на себя напялили. Не осталось и следа от веселья, бывшего всего мгновение назад...
Народу рядом было немного. Сменные дозорные да помощники по хозяйственной части. Поглядывали люди в сторону суда, и думали: «Ничем хорошим это не кончится...»
Топильский привычно стал ходить из стороны в сторону. Посыпались вопросы от мастера допросов:
- Кто такие?
- Я – Федька Лопухин, а энтот, раненый, Митька Погорелец.
- Откуда родом?
- Марфинские мы. Оба.
- За Нечая давно воюете?
- Месяц уж... Только мы... Мы не по своей воле. Когда он наше село палил, мы к нему и прибились. Со страху...
- Брешешь, скотина! Ты мужик, или кто? Настоящие мужики на смерть идут, чтобы дом свой от бандитов защитить! – рявкнул уполномоченный и припечатал мужику в нос так, что кровь брызнула.
- Правду я говорю! Правду! – взвыл Федька, - Помилуйте, господа-товарищи!!!
- Не скули, паскуда! Не блажи перед нехристями! – подал голос Митька, - Один хрен, нас в расход пустят. Пулю, мож, пожалеют, а верёвкой шею украсят...
- Ишь, ты! Из идейных что ли? – Топильский приподнял Митьку за подбородок.
- А, ты-то, сам, из каких будешь? – смело ответил мужик, - Думаешь, обрядился в шкуру красную, и всё? Да от тебя барским происхождением за версту прёт, как от пса шелудивого! Чё? Навалил в штаны?
- Ты, Поглянь! Смельчак нашёлся! – выдавил из себя Топильский, скрывая смущение.
- А вы, комиссаришки, проверьте его! Проверьте! Да, рядышком с нами, к стенке поставьте! Он сразу вам всё и расскажет! – не унимался Митька.
- Сука! – взревел уполномоченный и стал избивать раненного мужика кулаками, пинать его сапожищами.
- От, спасибочки! – хрипел Митька, корчась от боли и сплёвывая кровь, - От, спасибочки! Был я до вас георгиевским кавалером, а теперь краснею. Под масть вашу, бесовскую, прилаживаюсь! От, спасибочки!
Топильский поднялся на помост. Долго, вполголоса, переговаривался с комиссарами. Те, что-то записывали, и согласно кивали головами. Отплевавшись и откашлявшись, Митька буркнул что-то рыдающему Федьке, и обратился к судьям:
- Вы, это... Того... Отпустите Федьку. Не причём он. Нечай его в банду взял за то, что он, мал-мал, грамоте обучен. Нету на нём греха. Только записки писал, которые Нечай на покойников лепил. А я... Так, уж, и быть... Сгину за правду...
- За правду?!! – взбешённый Топильский спрыгнул с помоста, и стал нещадно колотить обоих, - За какую такую правду?! За царскую?! За бандитскую?! За контрреволюционную?! За поповскую правду?!
- Охолонь ты, палач! Охолонь! Придёт твой час! – орал в ответ Митька, - Охолонь! Послухай и мою правду! Прошлой зимой... Не ты ли отправил меня в Самару баржи с углём разгружать?! Не ты ли, сукин сын, обещал за моей семьёй приглядывать?! Не ты ли выгреб всё зерно? Не ты ли обрёк жонку мою и деток четверых на смерть голодную?! Люди добрые!!! Энтот бес семьдесят душ невинных голодом уморил!!! Да спустил покойников под лёд!!! Упрятал концы, гадина!!! Вот она - моя правда!!!
Разъярённый уполномоченный выхватил из кобуры «маузер», и начал колотить Митьку рукояткой по голове, приговаривая: «Вот, моя правда! Вот, моя правда! Вот! Вот! Вот!»
Теряя сознание, Митька улыбнулся палачу, и прохрипел:
- Верно! Моя правда – крестьянская. Ей положено молчать и работать. А твоя... Она, по локоть, в кровушке народной... Только... Моя верх возьмёт...
Покуда совещался суд, дымя громадными самокрутками, Юшка набрал из бочки ведро воды и направился к арестованным. Красноармейцы встретили его штыками.
- Да, я... Р-р-ожи им у-у-мою, - уверил Юшка, - И всё...
Не выдерживало многострадальное сердце юшкино, такой жестокости. Сам, бывало, был нещадно бит, когда отнимали милостыню злые люди. А тут... И, впрямь, покраснели мужики... От крови....
Бережно омывал Юшка нанесённые раны тряпицей, и шептал: «Простите, Христа ради... Простите...»
- Сам в плен брал... А теперь прощения просишь... – прошептал Митька.
- Пг-рости... Не по з-з-лобе я... По нужде...
- Веруешь?
- Ве-е-рую, - Юшка мотнул головой и осторожно перекрестился.
- Ну, и славно... Вот ты и помолишься обо мне, невинноубиенном. И о жене моей, Марфе. И о детках моих: Фёдоре, Иване, Матрёне и Якове. Запомнишь ли?
- З-з-апомню... По-о-молюсь... А ты... Вза-а-правду, у-убивец?
- Есть грех... Только безоружных и детей не трогал я... Так вот... Пить дай! И ступай... А то и тебе достанется... Помни о Боге! Живи с Ним!
Юшка стал поить Митьку и Федьку из ладоней. Он не заметил, как подошёл сзади Топильский и, ударом ноги, перевернул ведро.
- Это что такое?! Ты, дурень, тоже на привязь хочешь? Пшёл, вон!!!
- Дык... Лю-ю-ди же...
- Люди?! Это «контра», Юшка! «Контра»! Её истреблять надо! Как крыс! Как вшей! Давить! Давить! Давить!
- Фе-едьку спу-у-сти... Нет на нём кг-ро-о-ви... М-м-алой, ить, он... Не-е за что его ка-азнить...
- Без тебя разберёмся! Убирайся! От греха...
- По-о-мило-се-ердствуй!!!
- Милосердие и революция – вещи несовместимые! Если не мы их, то они нас! Так вот!
- Дык... Они же... Та-а-акие же... Как и м-мы-ы... Р-р-усские... Пг-ра-авос-лавные! Та-а-кие же бе-е-дняки! Л-л-енин бе-еднякам мир, з-з-емлю и с-счастье велел дать. А вы?!
- Ленин ещё приказал уничтожить «контру» и попов на корню! Любой ценой! Любой кровью!
- Н-не в-в-е-ерю я тебе... Э-э-то ты сам вы-ы-думал!
- А я тебе документ покажу! Грамоту знаешь? Держи! Почитай!
Топильский выбрал из толстой папки на столе несколько измятых листков, и сунул в руки Юшке. Это были приказы и распоряжения реввоенсовета, в которых, ссылаясь на указания Ленина, говорилось о беспощадной борьбе с контрреволюцией и саботажем.
Шевеля губами, Юшка водил по строчкам, пытаясь вникнуть в смысл текста. Многих слов он не понимал. Но фразы: «арестовывать», «расстреливать без суда и следствия», «выпытывать сведения», «беспощадно уничтожать», «вырвать с корнем всё, что напоминает о Боге и религии» говорили сами за себя...
* * *
Мутной, болотной жижей текло в Юшкину душу сомнение. Казалось ему, что уселся ему на левое плечо мелкий, плюгавенький бесёнок, и нашёптывает ему велеречиво:
«Вот, Юшка! Слушай меня, и слушайся! Прогнали люди твоего Иисуса. Свергли его! Теперь наша власть и сила. До скончания времён! И ничего ты не сделаешь! Ни своей, ни чужих душ не вымолишь! Кхе-кхе-кхе!
Сломаны все печати заповедные! Открываются врата! И грядёт наш царь – Антихрист! И царствовать он будет во веки веков! А Ленин твой... кхе-хе-кхе! Помнишь сон свой о «вавилонской блуднице»? Так вот, он стал явью!!!
Глад и мор пройдёт по этой земле! И встанет отец против сына, и брат пойдёт на брата! Реки крови протекут по всей земле, и люди захлебнутся этой кровью. И будут питаться ей, пока не насытятся! И не останется никого, кто будет верить в распятого!!! Кхе-кхе-кхе!!!»
Мотнул головой Юшка, стряхнул наваждение. Осенил себя крестным знамением и громко сказал: «Не бывать этому»
Твёрдым шагом, и с твёрдым убеждением направился Юшка подальше от того места, где творилось беззаконие...
(14 декабря 2013 г. 10.20.)
Юшка. Глава 19: http://www.stihi.ru/2013/12/14/6334