Предыдущее: http://www.stihi.ru/2017/06/04/4126
Город, в котором обитал известный даже за его пределами (не так ли, уважаемый читатель?) поэт Модест Шиншилов, был действительно странным.
На первый взгляд вроде бы ничего особенного – уездный такой городишко. Прямо расчерченные, как шахматная доска, улицы, вымощенные булыжником, деревянные тротуары, кирпичные дома в стиле купеческого модерна и так любимой в русской провинции эклектики. Помимо десятка церквей тянется в небо пожарная каланча, и брандмейстер Гамов в медной каске нет-нет, да и пронесётся от Гамовой лужи по Большой Мещанской, лично правя конным экипажем с большой бочкой и пожарными рукавами.
Внизу, на реке у пристани, бесконечно гудят пароходы с пенькой, и вереницы извозчиков везут пассажиров по крутой мощёной набережной, обрамлённой живописными лопухами и бузиной.
Проснувшись по обыкновению в начале восьмого утра и совершив уже немолодым телом утренние процедуры, Модест Шиншилов отправлялся в присутствие. Надо сказать, что поэтом он был до и после службы, а с половины девятого до пяти пополудни (с небольшим перерывом на трапезу) наш герой, зайдя в кабинет свой, расположенный в старинном доме на Покровской, снимал калоши, отпирал огромным ключом сейф, являвшийся ровесником железному веку, и доставал гербовую печать. Управлять учреждением на полтыщи душ, уважаемый читатель, – дело хлопотное и поэзии не требующее. Звякнув в латунный колокольчик на столе, Шиншилов запрашивал чаю в серебряном подстаканнике, просил у Неба очередной порции терпения и, вызывая к себе господ чиновников, окунался в пучину учрежденческой жизни.
Так было в тихие безветренные дни, когда пух огромных тополей, захвативших некогда этот тихий город, напоминал о снежной зиме и катании на тройках с валдайскими бубенцами или о зефирных безе, в неимоверном количестве создаваемых в местной кондитерской «Нерусса», источавшей вокруг приятный ванильный аромат.
Однако, выйдя на улицу и обнаружив правой щекой своей северный ветер, Шиншилов всякий раз убеждался, что вокруг творится нечто странное.
Так, покупая по обыкновению в Золотом магазине пачку «Герцеговины флор», он с удивлением обнаруживал в кошельке незнакомые купюры, на которых стояла надпись «Билет Государственного Банка СССР». Расплатившись этими цветными бумажками и выйдя на улицу, поэт невольно рифмовал многочисленные красные лозунги и плакаты, опоясавшие улицы, дома и заборы. Особенно назойливо лезла в голову рифма к слову «кумач». Ноги непроизвольно подстраивались под бесконечные марши звучавших отовсюду духовых оркестров, бодрый голос из висевших на столбах рупоров-громкоговорителей с гордостью вещал о небывалых успехах, навалившихся на отечество.
Даже оказавшись за зелёным сукном своего громоздкого стола о двух тумбах и приняв необходимое моменту и пространству выражение лица, Шиншилов продолжал насвистывать некий марш, прославлявший энтузиастов. Хотелось выполнить всё намеченное в этом году непременно за объявленную ударной пятилетку.
Но так было не всегда. Кумачовое настроение в городе часто менялось. От западного ветра поёживалась не только бронзовая, легко одетая фигура вождя напротив новенького здания горсовета, но и не перестававшая удивляться поэтическая душа Шиншилова. Иностранные и не очень вывески на мгновенно расплодившихся магазинах призывно горели неоном, рубль по-спортивному брал неведомые досель вершины, безостановочно шныряли сотни машин, наполняя узкие улицы инфернальным шумом, а неизвестная контора «Служба занятости» собирала под свой кров новых и новых зевак.
Только южный и восточный ветра не вносили в жизнь города значимых изменений. Просто при их появлении чаще можно было слышать незнакомую речь от загорелых темноволосых мужчин, да в определённых рядах местного рынка сильнее пахло пряностями.
Так этот город и существовал в переплетении эпох и нравов долгое время. Как утверждали знатоки истории, аж тысячу лет, которую с большим успехом отпраздновали полвека тому назад, понастроив вместо устаревших, перенасыщенных лепниной и разными архитектурными излишествами купеческих домов стройные ряды современных прямоугольных типовых зданий, напоминавших похожестью своей молодых энтузиастов – строителей новой жизни.
Странный город сей и тут выкинул фортель, через несколько лет после упомянутого праздника выдав неутомимым исследователям клад антов шестого века и многочисленные россыпи арабских дирхем века седьмого. Шиншилов отметил про себя в те дни, что накануне дул юго-восточный ветер. Никак не хотел город определять возраст свой, равно как и наш поэт, позабывший, сколько же осталось ему до выслуги. Правда, святой Станислав и Анна на шее говорили, что потрудиться всё же ещё придётся.
Однако, было нечто неизменное в городе, несмотря ни на что. Таковыми являлись голуби на городской площади. Уже давно исчезла Казанская церковь, главный голубиный приют и ориентир, оделись в асфальт и брусчатку дороги и тротуары, на изящный пластик менялись ненадёжные дубовые оконные рамы, вставленные всего-то лишь век-полтора назад с прокладкой из конского волоса.
А голуби оставались теми же.
Были ли они в тесном родстве с птицами площади Святого Марка, неизвестно, однако замашки их напоминали венецианские. Им нравилось садиться на все стоявшие и движущиеся предметы, включая руки, плечи и лысины. К многочисленным бронзовым и гипсовым памятникам, расставленным по центру города представителями всех властей, они относились особенно трепетно, обильно украшая их в своём, голубином, понимании.
Поэт наш любил в безветренную погоду посидеть на дубовом сиденье литой чугунной скамьи, наблюдая за неутомимыми птицами. Слетая с крыши Гостиного двора и покружив над площадью, они приземлялись у ног Шиншилова, хлопали крыльями его по плечу и заглядывали в глаза. Достав из кармана немного крупы или семян и прикрыв веки, он чувствовал через секунды по ладони голубиное тук-тук. В холодные зимние дни к ним присоединялись смелеющие от нужды синицы.
И вот в одно из таковых мгновений Модест Шиншилов сделал для себя удивительное открытие!
Оказывается, он, поэт, написавший сотни стихотворений и издавший несколько книг, известный не только упомянутым птицам, но и читателям даже за пределами родной округи, член тайного Общества всемирно известных поэтов, ни одной строчки не написал без этого странного города. Только здесь, на этих вневременных улицах чувствовал он, как наполняется вдохновением его душа. Только возвращаясь к нему из дальних и ближних поездок, тянулась к перу его рука.
Время не определялось.
Детство, которое страшилось даже мыслию о смерти, осталось где-то далеко. Наступала пора собирать камни. Камни воспоминаний о прожитых днях, о людях, событиях, происшедших с ним. Сама смерть уже не вызывала отторжения и страха. Он даже иногда представлял, как это может произойти. Вот если бы, думал он, она настигла бы его среди этих голубей, в этом странном городе, в котором родился и которым до безумия дорожил.
И может быть, там, за тревожной чертой перехода, ему посчастливится снова попасть в этот город вне времени, родной до дрожи, без которого он не мог не только писать, но и жить.
Продолжение: http://www.stihi.ru/2017/07/10/10305