Предыдущее: http://www.stihi.ru/2017/08/19/9885
П.П.
Оникс — это не только 4-5 кг никому не нужного, трудноусвояемого противного мяса (да простят меня жители Поднебесной — видимо, мы просто плохо готовим), но и около семидесяти квадратных сантиметров облезлой шкуры практически без меха, так велит ему его бесшерстная порода. Благодаря последнему обстоятельству существо сие зимой отливало цветом мышиного туальденора, а летом было почти коричневое из-за приобретаемого загара.
Складки, то и дело пересекавшие непропорциональное тело, и, особенно, независимо вращавшиеся острые треугольные уши, делали его похожим на уменьшенную копию мангалора — инопланетного существа из кинофильма «Пятый элемент» Люка Бессона.
Пора признаться, что Оникс — се кот, а не лев — и принадлежит он известному поэту Авелю Перепряхину. Наблюдательный читатель, конечно же, знает, что питомцы часто перенимают те или иные черты своих хозяев. Так и обозначенный кот перенял у нашего Авеля если не любовь, то уж точно интерес к поэзии. Помимо этого, он выказывал поведением своим и некие особые предпочтения. Так, например, если в его присутствии звучал четырёх- или пятистопный ямб, кот пренебрежительно дрыгал какой-либо задней лапой (любой, что первой приходила на ум) и, фыркнув, демонстративно отворачивался от чтеца.
А вот ежели хозяин читал ему свои стихи, оформленные логаэдом, дольником или вообще верлибром, тут своенравный Оникс становился покладистым и сговорчивым. Улёгшись на спину кверху животом, он ритмично, в такт стиху, бил хвостом о паркет и улыбался люкбессоновской улыбкой.
Так происходило в любое время года, кроме… да-да, многоуважаемые читатели, вы догадливы, как никогда! Был определённый период в году, вносивший существенные перемены в котовские предпочтения. И это был март!
Что может быть приятнее марта, скажете вы?! И действительно, редко какая душа не отметит, вслед за Левитаном и Грабарём, особо синий, передающийся только с помощью глубокого кобальта, цвет неба… А первые ручьи, текущие по стоаршинной горе мимо Троицкого собора в Десну, обгоняющие сам Нилов родник?! А начинающее припекать солнце, от которого потеет лысина под котелком и без конца бликует экран смартфона?! А набухающие на кустах ивы почки, напоминающие маленьких пушистых цыплят?! Так и хочется отбросить прочь тросточку, надоевшую за долгую зиму туда же, под Пищиту, вслед за сбегающими ручьями! Затем, усевшись поудобнее на дубовой скамье напротив памятника Бояну, полистать нумер «Орловскаго вестника» или же свеженький Адресъ-календарь за 1913 год.
Взор светлеет от синевы неба и белизны собора, а чёткий шрифт злободневных статей возвращает остроту зрения, размытую зимней мглой. Тем более что в марте лучшая половина человечества предпочитает заменять надоевшие за зиму джинсы и меховые манто на короткие-прекороткие юбчонки и такие же курточки а-ля «спенсер»!
Итак, ежели подобные мысли приходят в накрытые котелками и цилиндрами головы, отчего же коту нашему, не занятому ни в присутствии, ни по военному ведомству, да и вообще… не перенять и здесь замашки своего хозяина и его друзей-товарищей?
Благо для воплощения котофеевских планов на указанный период ему и дверь-то с колокольчиком, оповещавшая чутких соседей о своём открытии-закрытии, не сильно была нужна. Форточка распахнута, да и слава богу!
Обычно к концу марта сия форточка на перепряхинской кухне и подоконник с соответствующим карнизом напоминали цветом вытоптанную тропку к малороссийскому шинку. Когда-то висевшая на двух петлях, форточка со скрипом удерживалась одной, терпеливо дожидаясь, когда хозяин Оникса закончит-таки поэму, с которой боролся, начиная с Казанской, и возьмёт в руки столярный инструмент.
И вот (наконец-то автор соизволил закончить словоблудие и приступить к сути освещаемого вопроса, написав «И вот…») по прошествии некоторого времени, а точнее — в третий день осени, перед обедом, примерно в час пополудни, к Авелю Перепряхину заглянул в гости его коллега Модест Шиншилов и уселся за стол под упомянутой форточкой, болтавшейся на одной петле. На стол перед собой Шиншилов, отдышавшись после езды на электровелосипеде, выставил бутылку домашнего коньяка «Антониновка» и рукопись, по цвету перекликавшуюся с первыми опавшими листьями, перевязанную атласной лентой.
— Авель, здесь мои новые стихи! — торжественно изрёк Шиншилов и похлопал папку загорелой рукой. Перепряхин кивнул, отстранённо посмотрев куда-то в угол кухни.
— Оникс, Оникс, дядя Модест пришёл! — жалобно пропел он в тишину. — Иди, будем стихи читать!
Тишина молчала.
— Авель, что случилось? На тебе лица нет! — взволновался Шиншилов.
— Да вот, представляешь… Оникс пропал! — Рядом на табуретке лежала открытая пачка «Whiskas», на полу — нетронутые кусочки кошачьего лакомства.
— Авель, ведь сейчас не март! Чего это он? — сочувственно произнёс Шиншилов.
— А ты помнишь наш девиз?
— «Ни дня без строчки»? Как же-с, как же-с…
— А если в какой-либо день придут, скажем, две или, не приведи господь, двадцать две строчки? Ты что, их не запишешь?
— Отчего же? Буду стараться. — Шиншилов пока не понимал, куда клонит товарищ.
— Так вот и он, Оникс… Соседи завели в прошлом месяце кошку — такой же, сфинксовой породы. А ведь до этого наш знавал только простых, беспородных. Видимо, вскружила голову заморская краля! — Перепряхин шумно вздохнул.
— Так что же, сегодня не будем стихи читать? — голосом ниже обычного спросил Шиншилов.
— Да нет, ну что ты… будем. Только давай по единой сначала, а то ничего в голову не лезет.
Друзья выпили по одной, помолчали. Потом ещё по одной, ещё помолчали. Потом ещё и ещё по одной, и снова помолчали.Тишина молчала в ответ.
— Ну, давай, Модест! Прочти что-нибудь новенькое, может, отвлекусь, — наконец-то вымолвил Перепряхин.
Шиншилов начал читать новый юмористический цикл, написанный пятистопным ямбом, который вызывал даже у него, автора, приступы смеха. Перепряхин сидел с каменным лицом и внимательно слушал. Мало помалу, т.е. pardon, [poco a poco] шиншиловский смех ослаб и вскоре прекратился. Каменный лик стал осваивать и его лицо.
— Ну, а ты, братец, что новенького написал? — автоматически спросил он. Перепряхин не сразу, но ответил:
— «Страсти по Шекспиру».
Спустя пару минут, необходимых для откашливания и напяливания пенсне, Авель Перепряхин стал озвучивать почти законченную поэму. В ней не хватало последней фразы. По задумке автора поэма должна была завершиться или «To be», или же «not to be», а как именно, Перепряхин ещё и сам не решил. Ежели брать во внимание события с котом, то скорее — второе.
Прошло несколько минут. За окном как-то незаметно поднялся ветер, закружив небольшие фонтанчики пыли и ещё робко срывая первые начавшие желтеть листья. Перепряхин читал. Зазвучали слова:
«Но, чу! — знакомый смех, как колокольчик.
— Володь, гляди, откуда их несёт —
Наумова и Клёцкина!..»
Тут показалось, что захлопала форточка на одной петле.
Перепряхин бросил читать. Шиншилов поднял голову и посмотрел в окно. На карнизе, вытянувшись исхудавшей дугой, стоял улыбающийся Оникс и хлопал хвостом в оконную раму. «To be!» — сигналил его кошачий взгляд. «To be!» — мгновенно ответило восторженное лицо Перепряхина. «To be, to be», — соглашался с увиденной картиной облегчённый выдох Шиншилова.
Перепряхин торжественно произнёс завершающие слова поэмы:
«…Здесь закрывается портал...»
Потом подморгнул коту и подписал размашисто:
«…Вернулся Оникс!»
__________
Примечание — Во избежание непредвиденных событий автор предупреждает господ читателей о неизученном до конца воздействии на ранимую психику и настоятельно не рекомендует перечитывать сей текст в марте.
Ну, только если… так… одним глазком…
Продолжение: http://www.stihi.ru/2017/09/05/6264
30.08.2017 г.