Так сон меня качает и манит
своей широкой ласковой ладонью:
обманет, обведет, угомонит
и отряхнет в пугливую, воронью,
глухую ночь. И там уже ничто
не солоно, не радостно, безгласно –
так скомканное грязное пальто
уже на все, почти на все согласно.
Там трын-трава и черные кульки
замерзших птиц разбросаны по полю:
гранаты смерти, тления мальки
в пучине сна. На чью придутся долю
их гулкие разрывы? Дикий зверь
бежит по кромке, огибая пашню.
Он мне знаком. Зачем я здесь теперь?
и почему так холодно и страшно?
В прозекторской, на цинковом столе,
где ни зверья, ни рыбы и ни птицы,
прилягу я, чтобы уснуть в земле, –
пусть колос прорастет в моей глазнице.
