К. Войткевич. Чтение.https://stihi.ru/2017/09/28/7283 Поэтический газлайтинг Можно о простом рассказать сложно, и это поймут, а можно о сложном рассказать просто, и это окажется трудной работой. А можно просто слушать только себя, зарываясь в чужие художественные миры всегда, или почти всегда черной типографской краски. Она всегда черная, даже когда ее код приближен в цветовой матрице к значению маренго. Стихотворение в заголовок выносит то, с чем, собственно и столкнется потом, и то, с чем впервые сталкивается в процессе создания. Ведь автор, это первый акушер рождения. Это он первым опытным взглядом, реже критика, чаще фаната, иногда корректора или редактора пробежит по строкам только что рожденных строчек. Написано для того, чтобы читать...Никто еще не сжег шедевра, кроме одного чудака, который был написан в муках творчества. Поэтому, описываемый процесс является составной частью авторского труда. Но в предложенном варианте, автор исследует своего лирического героя как-бы со стороны, пытаясь определить алгоритм воздействия на него системы коммуникаций чужого мира. Первая строчка или задел, отражает собирательную эмоцию, знакомую многим, желание почитать в вечернем спокойствии. Здесь важны следующие акценты, чтение рассматривается как функция потребности, связанной с удовлетворением желания. Чтение-удовольствие. Чтение расслабление. Чтение-отдых... Всегда было интересно, как коррелируют транзакции энергий в таком прокрустовом ложе труд-отдача. Ведь для создания любого, даже очень маленького произведения, требуется много вещей - личный опыт, свободное время, данность грамотного владения речью, умение достигать наименьшего расстояния между мыслью подсознания и ее выражением с помощью символов, проявление фантазии...И все это поглощается под чашки кофе с гренками или без в уютной вечерней обстановке. Активный труд автора и пассивный труд читателя, как будто уравнивают потенциалы энергий, отданных и полученных, где инь — это пассивное начало читателя, а янь — активное действие автора. Во второй строке идет определение процесса, где проявляется некоторая противоречивость явления. В выражении "зарыться в текст светло и потаенно", существуют две разнонаправленные тенденции: желание спрятаться и все таки оставаться на свету. В метафоре "зарыться в текст" невольно возникает образ, связанный с землей, песком или листьями, которые напрямую связаны с первым значением слова "зарыться". Аналогия продолженная автором дальше, говорит о том, что для такого сравнения есть и подходящий реальный субстрат, это типографская краска. Дальнейшая детализация говорит о том, что для данного героя чтение представляет собой совершенно особый процесс, связанный не только с удовольствием переваривания чужого труда, но и с возможностью ментального временного путешествия в прошлое, ко временам первопечатников. Зачем, читая для удовольствия, постоянно осознавать то, что книгопечатание имеет вековую протяженность и свою историю, и есть продолжение темы "зарыться". Спрятаться в литературном произведении можно глубоко, как скорпион в зыбучих песках, только если при каждой семе осознавать, что она была тысячекратно повторена краской типографской печати...Зачем это нужно лирическому герою, должны рассказать следующие строчки. При всем желании отразить нестандартно процесс чтения, эмоции иногда подводят автора в выборе формы выражения этого действия. Так во семантической единице смысла "Вникая в типографскую печать" связь теряется из-за отсутствия лексического согласования между глаголом "вникая" и "печать". Вникать, размышлять, исследовать можно только какое-либо высказывание, мысль, информацию, задачу. Печать - слово ряда явлений. И для того, чтобы выражение звучало грамотно, к нему требуется дополнение, "вникая в особенности печати", "вникая в тайны печати". Но, а если речь идет о том "зарывании" и желании спрятаться в вековом слое черного, то тогда нужно заменить глагол "вникая" на "проникая". Дальше идет описание "красной строки" "enter". В старинных книгах первые заглавные буквы, как правило рисовались с особым шармом, напоминая сегодняшнее искусство хохломы. Так удавалось сместить акценты со второй сигнальной системы, на обычную, когда восприятие заточено на узоры и орнаменты, без сосредоточения внимания на словах, а по принципу "просто красиво". Изменялись эти буквы и цветом написания, обычно это был "красный" и "черный". Оттого, скорее всего и повелась фиксация внимания на красном цвете табуляции. Так автор и его лирический персонаж незаметно завладевают вниманием читателя, под плавность и витиеватость речи, собирая его на двух цветах "черном" и "красном". Сочетание этих двух гамм многим известно и на них можно собрать большой урожай зрительских симпатий и совпадений, начиная с божьих коровок и заканчивая романом Стендаля. Все это так, но правда в предложенное описание начала стихотворения, простое желание почитать, спрятавшись в чужом книжном мире, такое восприятие книг из глубины слабо вписывается и выглядит некоторой искусственной надстройкой к заявленной теме "чтения". Я сознательно не читаю стихотворение дальше, чтобы анализировать его по принципу синхронности вслед за написанным... После описания особенностей книгопечатания "красной строки", лирический герой вспоминает о наборщике текста, ранее наборщике металлических гранок. Он резюмирует, что с помощью его действий возникла огромная проекция орфографического простора. Попробую расшифровать, что имелось ввиду. Наборщик текста, это механический копирайтер уже имеющегося содержания, выполненного по правилам грамматики того периода, когда создавался текст. Выкладывая металлические гранки, работник типографии в металле "укоренял" грамматику языка, являясь механическим исполнителем желания и фантазий автора. Ему для этого не нужно было знать, как пишется "жи-ши", материал, который он получал для работы был идеален с точки зрения отображения, и трудно себе представить, чтобы тогда наборщик текста, как современный или даже машинописный стенографист, мог себе позволить право рассуждений об уместности того или иного оборота, знака, символа, буквы... Но люди, это люди, и даже они иногда могли ошибаться, и эти ошибки многократно повторенные в тиражах, могли стать теми окнами возможностей, которые отделяли матрицу языка от его государственного использования. Одной ошибки из прошлого достаточно, чтобы зарыть в черной типографской краске несколько Трой вместе с моделями разных "Шлиманов". В следующем катрене появляется рассуждение об алфавите. Алфавит это система упорядоченного реестра звуков, которыми пользуется нация и соглашается на восприятие в данном алгоритме знаний второй сигнальной системы. Алфавит, это та ментальная тюрьма, которая имеет внешние стены и внутренние. Тот мир нави, который создается духовной и интеллектуальной системами, религией, искусством, политикой...Простое собрание букв ничем не является. Их комбинаторность создает паутину жизни, наполненную эмоциями, скандалами, событиями, драмами, полетами... Тема расширения влияния письменности продолжается в следующем катрене. И это еще дальше отводит читателя от первоначально заявленного "уютного вечернего пребывания в чужом мире грез". Пафосное, напоминающее лучшие образцы жанра оды, восхваление письменности, отражает ее властность, способную индуцировать войны. Далее автор вновь обращается в ретроспекцию, вспоминая этапы возникновения второй сигнальной системы, где формой листа в свое время являлись камень, папирус, береста...В описании этих сторон первоначальное тихое вечернее возлежание с книгой на диване и вовсе развеивается тревожными и глубокими деталями. Среди них такие как "надрезы букв", "горький дым", "неизбывность чьих-то мук", "сомнений червь" и "вирус откровений". Нужно сказать, что из перечисленных стигматов, есть не авторские, а широко употребимые обороты: червь сомнений (книжный штамп), горький дым (реминисценция к "и дым отечества нам горек и приятен"). А вот из креативных, чувствуется настоящая боль, не наигранная, а перенесенная и пережитая. Так воспринимаются "надрезы букв", "чужие муки" и "вирусное откровение", наиболее распространенный современный вид эмоциональных переживаний, связанных с рассекречиванием чужих тайн всем и каждому. Легкие взломы почтовых ящиков, особенности современного стихосложения, связанного со скандальными романами разоблачениями, возможность интернета предоставлять анонимный или скрытый доступ и его потеря. Именно употребление слова "вирус" позволяет сделать вывод о том, почему речь зашла о болезненности такого явления как "чтение". После появившихся деталей становится понятно первичное желание лирического героя "зарыться" в объекте типографского искусства. Зарыться именно в отсутствие связанных с лирическим героем смыслов, из глубины, издалека, по факту перенесенных страданий. Дальше-больше. После констатации того факта, что чтение может граничить с самыми опасными реальными действиями и событиями, автор прибегает к предостережению, которое выражается в активной форме и направлено, как показалось автору рецензии, адресно. То есть, в этой части появляется объект, побудивший к написанию данной вещи. Это чувствуется по потенциалу той эмоции, которая заложена в строчках. Как сказал бы "классик" "вечер перестает быть томным" и читатель слышит из глубины веков, чужого вечернего уюта, гор типографской краски - черной и красной, металла гранок, создававших матрицу языка и возможно, позволившего ошибки...Из всего этого, где читатель уже по уши во внутреннем мире поэта, он слышит предостережение: Так берегитесь заболеть не в срок, Не знаю, как этот отрывок воспринимает большинство читателей, но мне удалось почувствовать за словами реальную угрозу, сконцентрированную в деталях-образах, имеющих узнаваемость уровня общественно-значимых символов, которыми стали цвет "зелененький" и образ "тетрадки". Нужно сказать, что в данном сочетании морфология работает на усиление чувства опасения и даже страха. Так уменьшительно-ласкательные суффиксы в "зелененькой" и "тетрадке" больше направлены на создание чувства пренебрежительного отношения, чем к выражению симпатии и одобрения, которые очень часто являются выразительным средством придания предметам уменьшительного свойства или характера. Финальный катрен отсылает к возможному месту нахождения данной тетрадки, и здесь явление ретроспекции с глобального общественного уровня переходит на частный и индивидуальный. Местом схорона чужой рукописи автор назначает пыльный старый чердак, и в итоговой финальной строке снова проявляется заявленный в начале красный цвет, но уже в другом значении, не в понимании "красивая" заглавная буква, а "кровавая" жизнь на бумаге. Вот так, читатель заглянув на уютный огонек и гламурное мурлыкающее начало к финалу остается с кровавой тетрадью в руках...Тоже себе газлайтинг, теперь еще и поэтический... © Copyright: Кшесинская Деметра, 2020.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
