Переводы с болгарского А. А. Ахматовой
http://ouc.ru/ahmatova/perevodi-s-bolgarskogo.html
" Анна Ахматова.
Переводы с болгарского языка
Елисавета Багряна
Зов
Здесь я замкнута, крепки засовы,
И в окне решетки черной прутья,
Ни запеть не в силах, ни вздохнуть я,
Ни в родной простор умчаться снова.
Как томятся в тесной клетке птицы,
Зов весенний слышу сердцем ясно,
Но огонь мой гаснет здесь напрасно
В душном сумраке глухой темницы.
Так разбей замки - пора настала
Прочь уйти по темным коридорам.
Много раз по солнечным просторам
Я веселой птицей улетала.
Унесет меня поток певучий,
Что из сердца трепетного льется,
Если до тебя он донесется...
- Слышишь из темницы зов мой жгучий?
Виденье
И снова на улицах наших лукавый
Апрель-цветоносец поет,
И веет зеленой весенней отравой,
Которая слаще, чем мед.
Но в комнате этой и душно и тесно
За крепко закрытым окном,
А то, что скажу я, так было чудесно.
Что мнится не явью, а сном.
Я видела море зеленого цвета,
Корабль над кипучей водой...
У нового берега - пламя рассвета,
Сирен оглушительный вой.
Диковинны люди, неслыханны речи.
Дерзанье не знает конца,
И синие очи, и сильные плечи,
И вольностью дышат сердца.
А друг, недовольный и мрачный, шагает
По комнате мимо меня, -
Мой голос ломается и замирает,
Всю горечь обиды храня.
Напрасно! Отрава горячей струею
Тревожную кровь обожгла,
И вот уж взвились у меня за спиною
Два сильных, два вольных крыла.
Расплата
Ты что-то очень бледен? Отчего
Ны слышу смеха или шутки милой?
Что? Ты ревнуешь друга своего?
Тебя страшит разлуки час унылый?
Ты у огня погреться был не прочь,
Но разве мук моих ты знал причины,
Как суждено мне было изнемочь,
Смиренно никнуть в песне лебединой.
Теперь ты волен. Возвратись туда,
А этот сон, немой и одинокий,
Забудь и, если можешь, навсегда -
Ему конец я выбрала жестокий.
Ты к ней иди, меня же - прокляни,
Я и любить, как нужно, не умею...
Меня полет снежинок опьянит,
Я новой песней всю печаль рассею.
На "Гелиосе"
Не разрушай восторг - он чист и нем,
И памяти моей не трогай нежной;
Ты там живешь, и там ты мой совсем,
Где "Гелиос" баюкал белоснежный
Нас средь спокойных и ночных зыбей,
Когда на нас из темноты глядели
Глаза прибрежных золотых огней
И призраков венгерских цитаделей, -
А вихрь платок мой легкий подымал
И плащ дорожный с плеч упрямо рвал.
И хлынул ливень, все преображая,
Как радуг блеск над волнами Дуная.
И пусть твой лик навеки будет слит
С неделей, что меня заколдовала,
Где первый мой порыв еще горит,
Где я себя еще не вопрошала,
Как будет труден мне мой путь домой,
И я еще не знала, что мне мило, -
Свобода, или спутник молодой,
Иль эта песня мощного кормила,
Иль радость, не допитая до дна,
Иль ветер и речная ширина.
Вечная
Бесплотная уже и как бескровна,
Безмолвна, неподвижна, бездыханна.
Так вот она как вытянулась ровно,
Мария это или Анна?
Теперь молитесь, плачьте до денницы,
Не дрогнут больше, не налетят ресницы,
И рот, что крепко сжат, не шевельнется -
Последний стон к покойной не вернется.
И гладкое кольцо как бы готово
Скользнуть на грудь ей с пальца воскового.
Но слышите ль вы голосок ребенка,
Который в колыбельке плачет звонко?..
Где мать? В могилу опустили тело,
Душа усопшей в вечность улетела.
Минуют дни, столетия минуют,
Вновь губы милого восторжествуют
И вновь шепнут "Мария" или "Анна"
В безмольвье полночи благоуханной,
И внучка оживит неотвратимо
Глаза и губы той, что нам незрима.
Рассвет
Сквозь сумрак узких улиц, сквозь стены и балконы,
Сквозь грустное журчанье и предосенний сон,
Сквозь город мой, в железо и в камни погребенный,
Я чувствую, как ждешь ты, - и счастлив и смущен.
Угадываю взгляд твой, блуждающий во мраке,
И руки, что невольно протягивает друг, -
Теперь я будто вижу, как шаг ты ловишь всякий,
Как вздрагивает сердце в ответ на каждый звук.
Я вздрагиваю тоже, - и тайных нитей сила
Влечет меня, и больше в душе сомнений нет.
Иду - и быть не может, чтоб я себя спросила,
В каком сегодня доме застигнет нас рассвет.
Забытье
Говори, говори, говори -
Опускаю ресницы и внемлю:
Гор дымятся внизу алтари,
Вижу смутные море и землю...
Там закат багровеет, горя,
Здесь пожарища дым и тревога, -
Где нас встретит сегодня заря
И куда эта вьется дорога?
О, туда ль, где мы, полные сил,
Можем, словно два пламени, слиться
И в ночи средь небесных светил
Как двойная звезда засветиться?
- Я конца не предвижу пути,
Позови - я согласна идти.
Безумие
Могучий вихрь - тревоги грозный знак.
Какие эта ночь таит виденья, -
И тополя зачем взметнулись так!..
О, что за крики, вопли и моленья!
Умолкнет и опять застонет мрак.
Не рвется ль чья-нибудь душа из мира?
Зачем нам лес грозит, как злобный враг,
И Орион сверкает, как секира?
Такая ночь - для заговора, друг,
Страшны пожаров огненные лица,
Самоубийцу манит смертный круг,
О боже мой, на что глядит возница!
Не третий ли уже петух пропел?
Свистя, играет ветер проводами,
Раздался крик, - и конь осатанел,
Как будто кто-то гонится за нами.
Но не принцесса я, ты не король,
Мы не хотим ни скипетра, ни трона,
Не сеем мы страдания и боль,
Мы грамоты не прячем потаенной,
Нам не нужна ничья на свете кровь.
На мир глядим мы влажными очами,
Чтобы поймать хоть тень твою, любовь!
Мы твой мираж хотим увидеть сами.
Requiem
Не то мое горе, что я без тебя одинока,
Что жизнь без тебя непосильно тяжелое бремя,
Что сломлена я, и что день мой окончен жестоко,
И нету надежды, что скорбь мою вылечит время.
Не то мое горе. Пускай бы железной рукою
Судьба между нами навеки воздвигла преграду
И я в отдаленье томилась бы черной тоскою -
Я даже измену, забвенье приму как награду.
Лишь только бы знать мне, что ты еще здесь, еще дышишь.
И снова к тебе мои мысли летят, словно птицы.
О, только бы знать мне, что ты еще видишь и слышишь...
В окошке огонь - ты не спишь и листаешь страницы.
* * *
Сигнал. Свободен путь. - Иди, иди!
И выброси скорей в окно вагона
Порожние кульки - воспоминанья.
Ты, мать моя, ты, родина, прощай...
Увидимся ль еще?..
Быть может, с полными вернусь руками
И все сложу к ногам твоим тогда,
Промолвив: - О! Прости! Благослови!
И солнце, заходя, сойдет мне в сердце...
Книга
Ты с болью влагаешь в нее все, чем дышишь,
Ей в жертву приносишь счастливый покой,
В ней жизнь и мечтанья скрестились навеки,
Сияя твоею последней свечой.
Так бодрствуешь ты, осужденный невинно,
И пламя твои опалило черты,
И так же над нею заснешь без возврата,
Все сердце отдав человечеству, ты.
А люди лениво ее полистают,
Пред тем как в постели спокойно заснуть,
И в дреме, быть может, промолвят, вздыхая:
"Вот это судьба - вот блистательный путь!.."
Ей
Дни месяца июня ожидаю,
Мне радости его и зноя надо,
Пусть очи мне целует, утешая,
И я прощусь с родимою оградой.
И нивы пусть нальются к жатве скорой,
И каждый колосок пусть станет хлебом.
Тогда я клятву прошепчу, - которой
Страннее нет, - и новый жребий грянет.
Ты, мама, радость в жизни не знавала.
Не проклинай дитя свое - родное,
Что твоего ценить не может дара,
Так что от горя твой платок чернеет.
Пусть обожгут меня пески пустыни,
Пусть закалит соленый ветер моря,
Пусть хлеб чужой вкушу одна. Тогда я
Сама познаю в жизни холод горя.
Тогда бы я вернулась... О, тогда бы
Тебя любить я научилась много.
Тебе одной тогда открыть могла бы,
Как жгут меня и жажда и тревога.
Мудрость
Лес как в сказке стоит, но еще золотей и румяней.
Птицы смолкли давно, даже ветер в листах не шумит.
Бодро путь тот бежит, но и он растворится в тумане,
По нему вереница теней одиноко и мрачно скользит.
О, как много напрасной тоски, сколько муки в глазах затаилось,
Сколько в голосе тайных рыданий, сколько молча проглоченных слез.
Здесь души одинокая часто и безнадежном отчаянье билась,
А природы предвечная мудрость отвечает на вечный вопрос:
Вместе с юной весною ликуйте, имеете с летом янтарным горите,
Чтобы осенью, улыбаясь, мир любить, что прекрасен и чист.
И без горечи воспоминаний, и бея страха крылатых наитий
Пусть угаснем мы с солнцем закатным и умрем, как под льдинкою лист.
Снег
В памяти навеки сохранится
Блеск зимы той белый и обманный,
Словно белоснежная страница
Сказки ненаписанной и странной. <...>
Улицы, где шли мы неоглядно,
Кружево на ветках ледяное
И тот шаг, который беспощадно
Нас увел от сна и от покоя.
Но когда-нибудь, в крещенский вечер
Оторвутся наши два дыханья
И с собою увлекут далече,
Словно тени, - два воспоминанья. <...>
Город тот найдут они по виду,
Что для них всего милей и краше,
И отслужат в церкви панихиду
По угасшей молодости нашей.
Ты
Я верила, что исцеленье
Мне подарили дни разлуки,
И бредом показались муки
И все любовные томленья.
И вот я будто бы ужален.
Единой встречей - тихим словом,
И я твоею стала снова,
Уже ничем не опечалена.
Твои пустые увлеченья
С улыбкою перенесу я
И сберегу любовь живую.
Во мне найдешь успокоенье,
И провожу тебя сама я,
Когда ты глянешь на дорогу
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пенчо Славейков
Cis Moll*
So pocht das Schicksal
an die Pforte.
Beethoven**
Он занавеску отстранил рукой
И тихо стал перед окном раскрытым.
Ночь летняя таинственна была
И веяла дыханием усталым,
А рой мерцающих на небе звезд
Сиянье проливал над миром сонным
И вел какой-то разговор невнятный
С разбуженными ветками в саду.
Ночь ясною была, но мрак зловещий
Сгущался у Бетховена в душе -
Сквозь этот мрак он ничего не видел.
Он тихо отвернулся от окна,
В раздумии по комнате прошелся
И у открытого рояля сел.
Мелодия взлетела бурным вихрем
И, дрогнув, оборвалась. Руки он
Вдруг опустил и побледнел смертельно.
Зловещие безрадостные мысли
Вспорхнули на мгновенье черным роем,
Как вспыхивают искры из-под пепла,
Когда разрыта груда жарких углей.
"Все для меня окончено навек!
Ослепший не увидит света солнца,
И лишь затем блуждает он во тьме,
Чтоб каждый миг испытывать весь ужас
При мысли о потерянных мирах.
Слепой! Отныне для меня погасли
Лучи светила вместе со звучаньем
Музыки... А всегда они одни
И жизнь давали духу моему
И свет высокий чувствам горделивым.
Я жил один, - и вот себя я вижу
При жизни мертвецом. Другие люди
Живут гармонией моих творений,
А я по их вине навеки глух.
И призрак участи моей жестокой
Преследует меня неумолимо
Своим холодным и зловещим смехом:
"Творец гармонии - ты сам глухой!"
И сердце просит мира и покоя,
Покоя под землей. У двери гроба
Судьба не будет ни стучать, ни звать".
Тень смерти над художником витала,
И холодом пахнула на него,
Но гений и души его хранитель
Отвел удар... И вот Бетховен встал,
И поднял голову, и хмуро глянул
Через окно на звездный небосвод.
"Так близок мой покой! Но сердце жаждет
Такого ли покоя? Избавленья?
Покоя в смерти?! Или малодушье
О нем мне шепчет льстивым голоском?
Где ж гордое сознание, что есть
Величье в человеческом несчастье?!
Да, ты слепой! Гомер был тоже слеп,
Но в слепоте своей яснее зрячих
Он все, что было тайным, увидал.
Так, значит, не в зрачках таится зренье,
А в сокровеннейшей святыне сердца.
И я оттуда слышу отзвук чудный, -
Быть может, стонет так душевный хаос?
Рыданье ли то сердца моего
Иль первый трепет мыслей неизвестных,
Но гордых, зародившихся во мраке -
Которым бог назначил новый путь?..
Нет! Нет! Он жив, тот всемогущий дух,
А с ним и я в искусстве существую...
Утрата одного лишь только слуха
Не может уничтожить идеал,
Поддержанный тем Слухом Высочайшим.
Через него я ощущаю пульс
Всей буйной жизни естества земного.
Не он ли в сердце у меня трепещет?
Не оттого ль оно страдает так?
Вся жизнь его в мучениях тяжелых...
Лишь в тайном этом слухе обрету
Для новых чувств неслыханные звуки,
Чтобы искусство ими обновить..."
Так вот какой достигла высоты
Великая душа в великой скорби!
И унесен взлелеянной мечтой
В ее полет, он за свое творенье
Заброшенное снова принялся.
И все забыл, и всех забыл на свете.
В гармонии, и дивной и могучей,
Столкнулись звуки стройно и слились
В мятежный рой, летящий с новым роем,
Как языки пожара. И от них
Горячим вновь повеяло дыханьем...
А смертные оковы, что душа
Отбросила так гордо, что звенели
Мучительно, как отзвук дальней бури,
И где-то замира вдалеке...
В могучем хоре молодого гимна
Дыхание высокого покоя
Затрепетало - гордый дух воскрес.
И в забытьи Бетховен не заметил,
Как в комнату его вошел неслышно
Один из молодых учеников
И, пораженный звуками рояля,
Остановился. Страшные сомненья
В его уме смущенном зароились:
"Я слышу, как рычит голодный лев!
Откуда эти звуки? Как возникли?
Не в приступе ли мрачного безумья?
А может быть, забыв звучанья мира,
Он потерял и память стройных форм?
Безумец, уж не думает ли он
Мир заглушить рычаньям громовым
И дать музыке новые законы?"
А тайное сознание шептало
Бетховену: "Не проклинай судьбу,
Тебе особый дан удел... Ты взял
С небес огонь страдальца Прометея,
Чтобы его возжечь в сердцах людей
И этим их, горящие, возвысить.
Ты не исчерзнешь - ты в людских сердцах
Бессмертие познаешь в смертном мире".
____________
* До-диез минор (ит. музыкальный термин, обозначающий тональность).
**Так судьба стучится в дверь. (нем.) - Бетховен.
Микельанджело
Толпа уже рассеялась. Затих
Крик яростный, и усмирились вопли
С лучами умирающего дня.
Глухая ночь объяла вечный град.
Он показался зрителем случайным,
Великий мастер, - сам борец когда-то,
А неные раб порывов неземных
И величавого искусства раб.
Сверкание мечей он наблюдал
И слышал звон; и часто стон предсмертный
Стон ужаса его касался слуха,
Но пребывал он словно в стороне
И наблюдал, как на бойца боец
Кидается и падает... Cпустилась
Ночная тьма.
Толпа рассеялась.
К себе домой
Пошел он, голову на грудь склонив, -
В свою он возвратился мастерскую.
В безмолвии его творенья там
Стояли в полумраке, залитые
Сияньем лунным, лившимся из окон.
И мертвая, немая неподвижность,
Как цепи, отягчившие раба,
Сковала эти образы и формы.
Дыханием морозным отчужденья
Повеяло от них - оно коснулось
Усталого чела Микеланджело,
Он подошел бесшумно и зажег
Ночной светильник. Сразу сноп лучей
Лик Моисея хмурый осветил -
И в тот же миг ему пророк предстал -
Он обратил лицо к Буонаротти,
Как будто грохот отдаленных оргий
Его от размышлений пробудил.
Что предвещает гневное чело
И трепетание ноздрей раздутых?
Миг! - миг один, и он свои скрижали,
Казалось, на куски бы раздробил...
Два, три штриха - и перед нами встанет
Пророк, чтоб приговор неумолимый
Произнести грядущим временам.
А мастер в размышлении глубоком
Слегка склонился, поднял долото
И молоток, но - выпрямившись снова -
Очнулся, недвижимый и немой.
И вдруг услышал в глубине души
Растущий ропот, чей-то гневный голос:
"Несчастный сын никчемного столетья,
Какой злой дух заворожил твой взор,
Что ты уже не видишь ничего?
Гляди, вокруг тебя кишат разврат,
И те, что пали жертвами пред грозным,
Кровавым алтарем родного края,
Отмщенья ждут. Но созерцаешь ты
Те ужасы, в них находя усладу
И вдохновенье. Где, скажи, боец?
Где смелый вождь? Он раб среди рабов.
В его душе давно любовь и злоба
Угасли. Молоток в руке сжимая,
К мольбе о помощи он глух навек.
И он живет? Да, в творчестве живет.
Он пробуждает камни..."
Дикий стон,
Подобный реву раненого зверя,
Взметнулся вдруг под сумрачные своды
И долго-долго там не затихал.
Буонаротти поднял молоток,
Готовясь на незримого врага
Его обрушить грозно. Но внезапно
Он руку опустил и произнес:
"Ты прав, о гений темный. Не впервые
Сейчас я услыхал твои слова...
Я половину нашей жизни краткой
Бесчувственному камню посвятил.
Святой огонь, огонь, зажженный жизнью,
В моей душе для жизни не горел.
Средь стен, где только эхо молотка
Звучало, он слабеет день за днем.
И - ослепленный, в радости поспешной,
Я искорки последние его
Убил жестоко, претворяя в мрамор.
Оледенев, я все оледенил.
Так слушай справедливый, хоть жестокий
Вопрос - а в нем свой смертный приговор:
"Отступник жизни, яростный художник,
Зачем живет, к чему стремится он?.."
О жизнь, возьми отравленный свой меч!
Отмсти мне, - я устал, устал, устал.
И ничего не слышать и не видеть -
Желанный мой, счастливейший удел.
Ах, не буди, ах, говори потише!".
Внезапно вздрогнув, руку он отвел
И, голову подняв, увидел: тени
Чредой проходят пред его глазами, -
Беззвучно кровью истекая, раб
В предсмертной муке корчится. Ни стона,
Ни звука не слетает с уст его.
Давид рукой взмахнул, но из пращи
Не рвется камень на врага... Мария
Рыдает над своим распятым сыном,
Но ни одна не скатится слеза
Из глаз ее, страдальчески открытых...
Нахмурил брови Брут, но нет меча
В его руке - и вряд ли сможет кто-то
Узнать сокрытый замысел его...
И вслед за ними возникают тени,
Такие же безгласые, немые.
И, наконец, всклокоченный выходит
Сам Иеремия, полный мрачных мыслей,
Но рот себе зажал болтун рукою,
Чтоб лишних слов ему не проронить.
С досадою поднялся мастер. Миг -
И все исчезли тени. Лишь один
Остался гордый Моисей; и мнится,
Он, в бороду свою вцепясь рукою,
Вдруг вскочит и разбудит бессловестных,
На подвиги поднимем громом слова...
И, распрямившись, гордо оглянулся
Буонаротти: "Оставайтесь немы!
Один за всех здесь должен говорить..."
И, размахнувшись, молотком ударил
Нн по колену Моисея, крикнув:
"В борьбе рожденный, на борьбу веди их
Бессмертным словом, Моисей!"
Александр Геров
Литературный утренник
Детьми был зал наполнен до отказа -
Гуденье, шепоток со всех сторон.
Я посмотрел на лица их и сразу
Притих - глубокой тайной потрясен:
Ведь страсть моя волнует души эти,
Во мне же затаен такой секрет,
Которым обладают только дети.
И понял я, что смерти вовсе нет.
И, словно наклонясь над пустотою,
Я становлюсь чем дальше, тем сильней:
Пускай мой прах смешается с землею,
Уже я не смогу исчезнуть в ней.
Луна посередине небосвода,
И дети, и скала, и птиц полет -
В великом единении природа
Вдруг в этот миг себя осознает.
День
Тобою полон день, твоею сутью
И этот день так долог, так велик,
Что время все с его бескрайней жутью
Теперь ничтожно для меня, как миг.
Сверкающие звезды в отдаленье
На небе вышивают плащ ночной.
Благодарю, о вечное мгновенье,
За день, когда она была со мной.
Светлана Лилова-Тихомирова
У кино
Ты добрым был. Ты место выбрал
Не на удачу, а для разлуки.
Помочь хотел. Знал, что не выдам
Слезами я на людях муки.
Ты добрым был. Ты все сказал мне,
Все вдруг. И правда, терпеть доколе?
Ты знал, наверно, чем внезапней
Наносят рану, тем меньше боли.
Ты добрым был. И между нами
В былом оставшееся крепло.
Простила я, что сердца пламя
Ты возвратил мне горсткой пепла.
Ты добрым был. С тобой проститься
Еще могли мы, любя друг друга.
Но я взглянула в твои зеницы -
В них трепетала лишь тень испуга.
Ты добрым не был. Ты был трусливым.
Тебе я этого не простила! "
Другие статьи в литературном дневнике:
