Рецензия на «Закатилось моё солнышко...» (Рудковский Владимир Семёнович)

Лирика в творчестве В. С. Рудковского
Наверное, любой житель Геленжика, хоть каким-то образом посвященный в культурную жизнь города, знаком с феноменом Рудковского.
Этот солидного возраста человек не перестает удивлять своих друзей и земляков искрящейся жизненной энергией, творческим оптимизмом, кипучей деятельностью на поприще литературы.
Владимир Семенович Рудковский – поэт и прозаик, педагог и краевед, художник, филолог и режиссер, активный организатор литературной жизни своего города (сейчас это называется модным словом «литературтрегер»).
С 2008 г. он издает литературно-художественный альманах “Орфей”. За эти годы вышло уже 16 номеров, на их страницах публикуются стихи и геленжиковцев, участников литературного объединения «Орфей» при Краснодарском отделении Союза писателей России, и произведения авторов из других городов.
Владимир Семенович – автор восемнадцати сборников стихов.
Среди многочисленных наград – юбилейная медаль Сергея Есенина, Почетный знак “Отличник народного просвещения”, звание “За заслуги в культуре и искусстве”.

Но сегодня мы будем говорить о Рудковском как о лирике.
Как-то Маяковский восхищенно выкрикнул:
«Только лирика – пресволочнейшая штуковина!
Существует – и ни в зуб ногой!»
Действительно, кем бы ни был поэт – «агитатором, горланом, главарем», проводником Божественного, борцом с бездуховностью и т.п. – прежде всего он остается в сердцах и памяти людской своими лирическими строками.
Более того, лично мне кажется, что лирика – первооснова любого стихотворца, даже самого, казалось бы, «антилиричного». И насколько глубок он как лирик, настолько он и значим в Поэзии, настолько глубоким и останется его имя на скрижалях Литературы.
Прежде всего лирик проявляется как внимательный наблюдатель за природой, явлением, событием. Он не просто «смотрит», он «видит» и умеет передать свое видение читателю.
Вот только лишь восемь строчек из стихотворения В. Рудковского, а через них – как в стерео-изображении, встает грустный осенний день:

…Неторопливо, словно сказка,
журчит фонтанная струя.
Краснеет детская коляска
в уборе листьев сентября.

Звенит прощально песня птичья.
Гудеть готовятся ветра.
Стоят в сиянии величья
деревья нашего двора…
Вслушайтесь, как восхищен автор простыми осенними деревьями! А детская коляска, украшенная сентябрьским листопадом, точная, по-импрессионистски внесенная деталь, утверждающая Вечность Жизни вопреки прощальным птичьим песням…
Лирик умеет быть самоироничным, о серьезном говорить без лишнего пережима, легко, не выплескивать свои проблемы на читателя, гиперболизируя их значимость. Автор говорит:

В старость обмакнули человека –
Этот человек, наверно, я…
Вот так, с юмором о важнейшей из проблем любого человека – о наступлении старости. Не годы удручают автора, не его количество, не физическая немощь и болезни, старости сопутствующие. Его более беспокоит, что он многое не успевает, не воплотит всего, что замышлял:

Мне грустно и печально сознавать,
что к слову жизни был предлогом…
В его стихах нередко звучат народные мотивы, доступные лишь русскому лирику:

Я по жизни горе мыкаю.
То ль живу, то ль не живу?
Забубенным горемыкою
пьяно падаю в траву…
Автор пуповиной «плоть от плоти» России, от ее величайших краев – Урала и Сибири:

…Была бы соль, да прах в ружье,
да жакан на медведя
так можно годы жить в тайге
и горюшка не ведать.

Тайгой, звериною тропой
в полёте глухарином
рождался русский говор мой,
где ток тетеревиный.

Тропа таёжная свела
с дорогами России
и раскалила добела
души сибирской сини.

Душа вспорхнула в высоту
в синеющие глуби
и стало видно всю страну
в таёжной тёплой шубе.
Заметьте, не «порох», а именно «прах» – вот так, по древним канонам языка, где «колодезь» звучит как «кладезь», а «молодость» величается «младостью». Очень точен автор в утверждении, что его речь, язык явилась миру из дикости сибирской тайги, «где ток тетеревиный». И насколько великолепен образ необъятной страны «в таёжной, тёплой шубе», увиденный автором из поднебесья!
А вот чудно выписанный образ ночного неба, на этот раз почерпнутый из родников юга, где-то близко от гоголевских, «диканьских» ночей:

…Звёздная неба рубаха
виснет на жёлтом крюку.
После дождей просыхает
влагу с себя отряхнув…
Лирика умеет выразить и трагизм, глубочайшую печаль, тревогу, но опять же делает это без истерики, без заламывания рук. Вот к поэту ночь за ночью приходит страшный сон, ему снится сын, служащий в Афганистане:

Я выносил его из боя
с кровавой раной на груди
и – просыпался в сердце с болью
незаживающей тоски.
Я шел за сыном, страхом маясь,
от пуль собою заслонял
и тяжко плакал, просыпаясь,
войну в Афгане проклинал…

Заметьте, эта сдержанность не мешает, а именно помогает лирику передать предчувствие трагедии.
А вот как передает В. Рудковский чувство потери в стихотворении «Грустный вальс»:

Тихо вокруг.
Солнце встаёт над горами.
Зеркало моря слилось с небесами вдали.
Старый мой друг
в позолоченной траурной раме,
двадцатилетний дорогой военной пылит…
«Позолоченная траурная рама», рефреном повторяющаяся в каждой строфе, создает атмосферу скорби, утраты близкого человека. Но в финале – неожиданный поворот:

Старый мой друг
в позолоченной траурной раме –
все эти годы мы так и живём с ним вдвоём.

Обратите внимание – автор говорит «живём»! Одним словом он перечеркивает могущество смерти и утверждает Жизнь, по закону настоящей трагедии выводит читателя на парадокс катарсиса – очищения, которое возвышает его дух над бренностью и суетой бытия.
Рудковский-лирик обладает чутким сердцем, его заботят не только человеческие беды. Падающая звезда или бездомный дождик вызывают у него столь же глубокое сочувствие, какое вызвали бы близкие, родные души:

…В одно мгновенье падает Звезда –
ей высота перестаёт быть домом,
она летит в безвестность, в никуда…
…Ночью дождь в окно стучался,
горько плакал и просил,
чтобы я не запирался
и его к себе пустил.
Разведя мокрень - бодяжку,
он убрел куда-то вдаль.
Бесприютного бродяжку
мне его немножко жаль…
Судьба приготовила поэту новое, страшное испытание – потерю самого близкого и любимого человека – его супруги. Многие в такой ситуации впадают в уныние, теряют любовь к жизни, ломаются.
Хочется верить, что Владимир Семёнович достойно пройдет это испытание, и, навсегда оставшись верен памяти любимой, найдет силы и исцеление от личного одиночества в великой стихии стихотворчества.
И хотя Рудковский утверждает, что он – «поэт печали»:

Прискорбно, я – поэт печали.
Друзьям желателен восторг...

…Пусть мой собрат весельем блещет,
а я сподоблюсь погрустить,
ворон послушать голос вещий,
грехи, погибшим всем, простить…
Тут хочется не согласиться с автором и отнести это утверждение к устам его «лирического героя». Сам же Рудковский – несомненно, жизнелюб и жизнетворец! Вслушайтесь – ведь даже в скорбных стихах , посвященных ушедшей навек супруге, он вновь обращается к светлым истокам народной лирики:

Закатилось моё солнышко,
опустело моё нёбушко,
зачерствела мякоть хлебушка,
не вернётся моя любушка…

…Закатилось моё солнышко,
не согреет больше душеньку,
не пойдёт со мною в полюшко
да за долею за лучшею…

Итак, Владимир Семенович Рудковский обладает еще одним званием, по значимости перекрывающем все его многочисленные награды – званием настоящего русского лирика.
За что ему и низкий читательский поклон.

Олег Ник Павлов, член Союза писателей России.
г. Челябинск.


Олег Ник Павлов   24.11.2012 19:30   •   Заявить о нарушении