Работа над ошибками. Пушкин и Тютчев. 3

Алексей Юрьевич Панфилов: литературный дневник

(9) Где-то у Лескова персонажи обсуждают эту коллизию вероисповеданий: немец, мол, прочитает один раз за день Молитву Господню, и думает, что он прав. Но я никак не могу вспомнить произведение, в котором встретился этот эпизод, и специалисты по Лескову мне ничем помочь не смогли.



(10) Очень удобное место, чтобы вновь подчеркнуть “виртуальный” характер изображаемых нами историко-литературных ситуаций. Читатель мог уже заметить, что мы называем обсуждаемое нами четверостишие то стихотворением Тютчева, то “тютчевским” (то есть в кавычках, приписываемым этому поэту), то вовсе отказываем Тютчеву в его авторстве… Точно так же и здесь: только что мы назвали “тютчевскую” эпиграмму – стихотворением начала 1820-х годов, а теперь уже утверждаем, что она не могла быть написана ранее второй половины этого десятилетия!


В этом все и дело: вновь привлекаемые к обсуждению данные заставляют подразумевать и экспонировать каждый раз новую картину реконструируемой нами исторической действительности. Автор этой статьи – просто-таки принципиальный, воинствующий противник столь распространенной у историков и литературоведов манеры навязывать читателям картину исторической действительности “как она есть на самом деле”. “Само дело” – лишь результат, конечный пункт исторического исследования, а не его предпосылка. И поэтому картины, разворачиваемые перед читателем на каждом этапе этого исследования, могут быть сколь угодно противоречащими друг другу. Это именно “виртуальные”, гипотетические картины, являющиеся функцией того объема данных, которым исследователь оперирует на каждый настоящий момент.


И это нисколько не вредит истинности его выводов. Окончательной картиной будет та, которая непротиворечиво объединит в себе данные всех исторических источников, которыми мы можем располагать на настоящий момент. Эта картина будет иметь, так сказать, гипертекстовую, гиперповествовательную природу (в смысле понятия “гиперфонемы” Московской лингвистической школы), – коль скоро на каждом этапе своего изложения исследователь подвергает рассмотрению только отдельную какую-нибудь группу данных…


Что же касается самого специального вопроса о “протестантских” чертах в образе автора четверостишия и о “германских” же чертах Тютчева, подчеркнутых Пушкиным при публикации его обширной подборки стихотворений в “Современнике” – то получается так, что где-то в конце 1820-х годов Пушкин продолжил ту полемику с адресованными ему ранними стихами Тютчева, которую мы в предыдущей главе нашей работы обнаружили в “Пророке” (1826). Именно теперь он и “отомстил” (читатель, конечно, понимает шуточный, дружеский характер этой поэтической “мести”) за упреки в политическом вольнодумстве, адресованные ему юношей Тютчевым: представив в образе религиозного вольнодумца, “протестанта” его самого!


И характерно: мотивы этой шуточной мести отзовутся в стихотворении 1836 года и тогда те же черты в биографическом облике Тютчева Пушкин подчеркнет в журнальной публикации.


Перейти к статье "Пушкин и Тютчев"



Другие статьи в литературном дневнике: